ли,  махали
руками, две собачки в один миг стали центром внимания.
     От этого гвалта  болонки  совсем  растерялись  и  одурели.  Кто-то  уже
собирался перелезть через ограждение, но его оттащили, цепенея от  страха  и
сострадания к животным: нарастал свист компрессоров, машины делали последний
рывок перед финишем.

     Кай мог бы еще увеличить свой отрыв от Мэрфи, - у  того  опять  отказал
один цилиндр, и его машина не могла развить полную скорость. Он был  уверен,
в победе, и эта уверенность уже доставляла ему удовольствие.
     Правда, было куда увлекательней гнаться за Мэрфи, чем теперь достигнуть
цели почти без борьбы.
     Он приближался к трибунам и обратил  внимание,  что  в  рядах  зрителей
царит волнение, - они вскакивают с мест, машут руками; присмотревшись  более
пристально, он обнаружил на трассе  две  движущиеся  точки.  Он  моментально
смекнул, в чем дело, так как знал, сколь переменчиво настроение восторженной
толпы на спортивных состязаниях, и понял,  что  в  эту  минуту  собаки  куда
важнее для публики  на  трибунах,  чем  вся  эта  гонка.  (Злобность  бывает
заразной, однако сострадание может стать молниеносным поветрием, ибо на  его
стороне мораль, и каждый охотно  воспользуется  столь  удобным  случаем  его
проявить.)
     У Кая возникла идея, завладевшая им так быстро, что он  сдался  ей  без
сопротивления.
     Он бегло огляделся - этого оказалось достаточно -  и  осторожно  сбавил
газ, притормозил, сперва чуть-чуть, потом сильнее. Собаки, которых он  видел
уже вполне отчетливо, совершенно обалдев от криков, бежали  прямо  навстречу
машине; тут Кай с силой нажал на тормоза, они завизжали, заскрежетали  шины,
машина дернулась туда-сюда, еще немного протащилась и встала  у  трибун,  за
несколько сот метров до цели, но всего в нескольких метрах от зверьков.
     Кай высунулся из машины, - одна из собачонок подбежала  прямо  ему  под
руку, он рванул ее к себе и попытался схватить вторую, но та  ускользнула  и
забилась под машину.
     Тут как раз мимо пролетела красная тень - машина Мэрфи, - и вскоре  она
пересекла линию финиша. Мэрфи выиграл кубок Милана.
     Однако аплодисменты бушевали вокруг Кая. Публика сразу поняла, что  под
влиянием внезапного импульса он поставил крест на своей победе  в  гонках  и
спас  животных.  Что  за  этим  стояло  -  позерство  или  любовь,  -  имело
второстепенное значение. Люди оценили этот жест по достоинству. Одну  собаку
Кай  зажимал  под  мышкой  и  пытался  поймать  другую,  которая  продолжала
прятаться  и  тявкала,  засев  между  колесами.  Он  слышал,  как,  грохоча,
приближаются другие машины, и еще крепче прижал к себе собаку.
     Последние машины промчались мимо, и Кай оторопело оглядел свою руку,  в
которую болонка так крепко впилась зубами, что пошла кровь. Это не  осталось
незамеченным, по трибунам пробежал смешок. На трассу полетели первые  цветы,
вспыхнул восторг, гонки  были  забыты  из-за  этого  происшествия,  которое,
развиваясь чисто автоматически, так неожиданно расцвело  эмоциями  и  теперь
весело плескалось на ветру настроения. Рекорд  сделался  чем-то  неважным  и
вторичным, он был слишком новым, так что им  вполне  можно  было  пренебречь
ради красивого жеста - возможно, и ради двух клубков шелка, - но пусть  даже
только ради жеста: насколько же это было приятней...
     Громкоговорители  взывали  к  тугоухим.  У  барьера  на  миг   возникла
сутолока, множество рук кому-то помогали, вот вынырнула темноволосая голова,
узкое лицо, потом над другими головами выросла молодая дама, спрыгнула вниз,
выбежала на трассу, - собаки, прыснули ей навстречу, она  подхватила  их  и,
держа в каждой руке по болонке, подошла к Каю. Потом спустила собак на землю
и на глазах у всех расцеловала его.
     Публика была в восхищении. Кто-то в приливе восторга  хотел  штурмовать
трассу и вынести оттуда Кая на руках. С трудом удалось ему сесть  обратно  в
автомобиль.
     Возле мастерской он натолкнулся на Мэрфи, который сразу поздравил его с
отличной ездой. Кай продолжил церемониал, поздравив Мэрфи  с  победой.  Тот,
подхваченный волной благородства, в свою очередь  заявил,  что,  не  случись
неприятности у Кая, ему, Мэрфи, никогда бы не выиграть, поскольку  неполадки
в его машине отбросили бы его далеко назад.
     - Это была, скорее, приятность, чем неприятность, - рассмеялся Кай.
     Мэрфи с недоумением посмотрел на него.
     - Поршень лопнул? - деловито спросил он. О происшествии  на  трассе  он
еще ничего не знал.
     От необходимости  отвечать  Кая  избавили  служащие  дирекции,  которые
пребывали в некоторой растерянности. Они не знали,  как  им  квалифицировать
инцидент. С одной стороны, поведение Кая нарушало регламент, с  другой,  это
было не столь существенно, раз победителем он не  стал.  Они  окружили  его.
Была ли у него какаято причина? Он же мог преспокойно  катить  дальше,  ведь
если бы он задавил таких маленьких собак, машину бы не занесло, возможно, он
вообще ничего бы не почувствовал, разве что короткий толчок.
     Кай серьезно кивнул головой.
     - Вы прямо-таки сняли бремя с моей души. В следующий раз  я  непременно
так и поступлю.
     "Были ли это его собственные собаки? Знаком ли он с той дамой?"  Первые
репортеры держали карандаши на изготовку.
     Теперь Кай был  действительно  обескуражен.  Он  понял,  что  совершить
дерзкий поступок легко, но трудно потом  убедительно  обосновать  его  перед
окружающими. На все  должны  быть  причины,  причины,  иначе  люди  тебе  не
поверят. Причины, причины - вот в чем несчастье человечества.
     Кай сбежал к Фруте и даже не поздоровался с друзьями.

VIII

     Бухты наполнялись серебром и синевой. Синевы  становилось  все  больше.
Края гор, как легкие штрихи смычка, играли дуэт с заходящим  солнцем.  Потом
свет перекатился через них и вел теперь беседу только с зеленым небом.
     Кай уселся на ковер рядом с Фруте.
     - Мы с тобой, Фруте, целых два часа молчали и осваивались с атмосферой.
Это всегда верный признак того, что человек размышляет  или  исследует  свое
настроение. Мэрфи мы обидели, об этом я в ходе нашего  подвига  не  подумал.
Вообще-то мы позеры, но с  этим  нам  пришлось  болезненно  разбираться  еще
десять лет назад.  Мы  ими  и  остались,  с  нашего  собственного,  пусть  и
несколько вынужденного позволения. Так и положено истинному пессимисту.  Мод
Филби - ну, это не столь важно, с ней приятно и бестревожно, может быть, она
тоже обижена, а может быть, и нет, - с этим мы как-нибудь  сладим.  Но  ведь
есть Барбара, Фруте; Барбара, в которой еще раз воскресает все  былое,  и  с
такой силой, что в собственной душе начинается разлад, однако Барбары он уже
не касается. Барбара, Фруте, не только женщина. Барбара - принцип, распутье.
В этом надо себе признаться. Необходимость сделать признание всегда вызывала
у нас неприятное чувство. С этим мы охотно повременим и пока что  решительно
шагнем  в  противоположную  область.  Поступок  проясняет  все  лучше,   чем
размышления. Размышления мы никогда особенно не ценили. И  есть  еще  Лилиан
Дюнкерк. Тут трудно что-нибудь поделать, ибо она особенная.  Фиола  уверяет,
будто она любит виконта Курбиссона. Лилиан Дюнкерк. Будем бдительны, Фруте!

     Мэрфи косо поглядывал на Мод Филби.
     - Каю надо было бы стать актером, а не гонщиком.
     - Да ведь это трудная профессия, - язвительно сказала она. -  Но  разве
он гонщик?
     - Похоже, он любит эффекты. Как все дилетанты.
     - По-моему, он превосходный дилетант.
     - Шарлатан, делающий ставку на аплодисменты трибун.
     - Это он вчера говорил и сам.
     - Чтобы получше замаскировать. Какая у него могла быть другая причина?
     Мод Филби наклонилась к нему и любезно спросила:
     - А у вас какая причина?
     - Он повел себя непорядочно.
     Она со скучающим видом пожала плечами.
     - Публика сочла его изысканным и весьма светским.
     - Существуют иные возможности этим похвастать.  Он  превратил  гонку  в
фарс и бросил вызов всем своим соперникам. И сделал это намеренно.  -  Мэрфи
напряженно думал. - Можете мне поверить, Мод, если  бы  я  знал,  почему  он
затормозил, я бы тоже остановился! И пусть бы машина даже перевернулась, - я
бы уже не гнал к финишу! - Он помолчал и поднял глаза. - Это  была  неравная
борьба. Каю оставалось только выиграть, мне - только проиграть.
     - Вы начинаете грешить безвкусицей, Мэрфи. К тому же  сентиментальность
вам совсем не к лицу.
     - Мне она тоже неприятна. Я не жонглирую чувствами. Но бывают  вещи  из
прошлого, которые так укореняются в  человеке,  что  не  подвержены  никаким
переменам и требуют особого с собой обращения. Мы с вами,  Мод,  вместе  ели
мороженое и подхватывали французские словечки, - вы,  впрочем,  плоховато  с
этим справлялись, -  один  был  для  другого  воплощением  каких-то  смутных
представлений, и мы помогали друг другу, не  сознавая  этого.  Но  мы  давно
выросли из нашей общности, и каждый теперь чертит круг, через который уже не
так  легко  перескочить,  как  раньше.  Однако  у  нас  остались  комплексы,
определенная область в душе носит  ваше  имя.  Защищать  эту  область  -  не
трусость по отношению к себе, а - простите  мне  это  слово  -  нежность  по
отношению к другому.
     Мод Филби улыбнулась.
     - Это правда, Мэрфи, мы с  вами  ели  мороженое  и  вместе  ходили  под
парусом. Но с каких пор вы стали так чувствительны,  что  беретесь  защищать
воспоминания?
     - С тех пор, как скрестил шпаги  с  позером,  который  путает  гоночную
трассу со светским салоном.
     - Мэрфи, ваша резкость показывает, насколько вы задеты. Скажите честно:
за вашим раздражением кроется сознание того, что Кай мог бы  выиграть,  если
бы захотел.
     Мэрфи, не шевелясь, сидел в своем кресле. Мод Филби смотрела на него  с
интересом. Она не исключала взрыва. Однако он заговорил мягко:
     - Будем  честны  оба.  Я  защищаю  не  воспоминания,  а  наше  будущее.
Пожалуйста, оставьте свои насмешки при себе. Я защищаю вас, Мод, ради  себя.
Почему, в этом я с собой разобрался. Вы это знаете тоже.
     - Вы завидно откровенны. Я припоминаю, что  вы  дважды  предлагали  мне
выйти за вас замуж. Мне было нечего вам ответить, и я быстро об этом забыла.
Теперь вы заставляете меня задуматься. Вы слишком типичный супруг. Сейчас  я
не могу отделаться от впечатления, что вы родились женатым. Вы  поразительно
хорошо владеете приемами профессионального мужа. Прямо-таки сочитесь моралью
и порядочностью. Что это на вас нашло?
     - Я в ярости!
     - Хуже того! Вы страдаете от вытесненной ярости... - Она  не  дала  ему
возразить. - Только что вы сами  говорили  о  комплексах,  так  что  давайте
останемся в этой сфере. Выздоравливайте, Мэрфи!
     - С некоторых пор у вас появилась склонность к психологическим  шуткам.
Мне эта область, скорее, чужда, и тут  мы  вперед  не  продвинемся.  Давайте
поговорим, как в Техасе...
     - То есть по-деловому?
     - Без стеснения. Отставим чувства в сторону. Вы знаете, что я хочу  вас
удержать. Я примирился с тем, что у вас есть свойства, которых я не одобряю.
Я с ними считаюсь и пытаюсь им противостоять. В моем решении  вы  ничего  не
измените. Почему оно оказалось у меня таким постоянным - об этом я не могу и
не хочу говорить. Я хочу удержать вас, Мод. Но вам хочется играть. Ладно,  -
он сделал умиротворяющий жест, - вы понимаете, что я имею  в  виду:  хочется
жонглировать, держать в напряжении, колыхать туда-сюда, - возбуждающая, но и
опасная игра. Вам непременно надо играть, Мод...
     Она смотрела на него Из-под полуприкрытых век и не подавала  виду,  как
она захвачена этим объяснением, которого ждала уже давно.
     - И вы опять играете, - продолжал Мэрфи. - Мой противник теперь Кай.
     - Кай... - Мод Филби улыбнулась.
     - Да. Но когда-нибудь должен наступить конец. То, что для вас  игра,  я
воспринимал как спорт.  Мне  хотелось  так  это  воспринимать.  Первый  этап
позади. Гонки в Монце - фарс. Скоро у нас гонки в горах на приз Европы.  Они
и станут решающими.
     - Относительно чего?
     - Относительно вас, Мод, - холодно ответил Мэрфи.
     - Вы говорите теперь совершенно по-техасски.
     - А вы делаете вид, что не понимаете. Речь не о Кае и обо  мне.  Кай  -
проходная фигура, у него может найтись много последователей. Вы сами  должны
распорядиться собой. Должны решить, будет так продолжаться и дальше или нет.
Я знаю, у нас, американцев, нет в этих делах такой психологической гибкости,
как у европейцев. Мы видим только результат, и я тоже считаю  его  решающим.
Пусть говорит результат. Если я выиграю гонки,  то  раз  и  навсегда  одержу
победу над любым Каем.
     - Вы путаете меня,  Мэрфи,  с  судьей  на  автодроме.  Ваша  биография,
дорогой мой, весьма проста. Кажется, она состоит лишь из отвлечений от  езды
на автомобиле.
     - Теперь вы  потчуете  меня  сантиментами..  Вы  же  их  решительно  не
признавали.
     - Только у вас. Совсем иное дело со мной. Напротив,  я  прямо-таки  ими
живу.
     - Вы попрекаете меня простой биографией. Я бы  хотел,  чтобы  это  было
так. Но я только свел нынешнюю ситуацию к  простой  формуле.  Сделал  я  это
неохотно, и прежде, чем сделать, о многом умолчал  и  многое  преодолел.  Не
будем об этом судить, вам это радости не принесет. В том, что  дело  приняло
такой оборот, я виноват больше, чем вы. Однако я это понимаю и вы тоже.  При
запутанных обстоятельствах, когда не  знаешь,  что  к  чему,  решение  часто
оставляешь на волю случая или каких-то побочных действий. Я подчиняюсь этому
правилу, хоть и остаюсь внакладе.
     Она не дождалась вопроса, который должен был последовать, и задала  его
сама:
     - Почему?
     - Потому что машина Кая быстрее моей. Гонки в Монце это доказали. Не он
мог победить, а его машина.
     - Но ведь наибольшая скорость в  предстоящих  гонках  в  горах  -  дело
второстепенное.
     - Скажем,  не  самое  важное.  Но  Кай  вдобавок  еще  усовершенствовал
карбюратор, что позволяет его машине быстрее трогаться с места.
     - Это важно?
     - Настолько, что из-за этого условия становятся неравными.
     - Откуда вы это знаете?
     - От него, от Хольштейна, от Льевена - они из этого секрета не делают.
     - Но в чем состоит само усовершенствование, вы не знаете?
     - Нет. - Мэрфи помедлил. - Если бы я знал,  шансы  сравнялись  бы.  При
нормальных гонках это, в общем, не  имело  бы  особого  значения,  -  каждый
должен заботиться о себе сам. При поединке с такой подоплекой, как у  этого,
шансы, в сущности, должны быть равными. Это было бы только порядочно.
     Мод Филби понимала, к чему клонит Мэрфи. Она подпустила его еще ближе.
     - И что Кай?
     Мэрфи очень спокойно сказал:
     - Надо ему объяснить, Мод. Вы должны ему объяснить.
     - Это было бы просто нелепо.
     Она не хотела этого делать, даже в форме намека, для  такого  шага  она
была недостаточно уверена в Кае. Заблуждение Мэрфи было безграничным, однако
полезным и лестным. Если его умело направить и сконцентрировать,  оно  может
привести к сенсации.
     Мод Филби прекрасно понимала, что только ревность Мэрфи сблизила  ее  с
Каем.  Она  мыслила  достаточно  современно,  чтобы  знать:   всякий   флирт
начинается, в сущности,  на  пустом  месте,  и  огонь  может  возгореться  и
поддерживаться только благодаря трению. Поэтому своего  личного  воздействия
она не переоценивала; зато тем выше ставила  ловкие  комбинации.  Именно  по
этой причине она считала себя способной на все и все полагала возможным.
     Она вспоминала поездку с Каем к Пешу, в Сан-Ремо, где было подтверждено
участие Кая в гонках в Монце. С тех пор он привык  представлять  себе  Мэрфи
как противника, так что довольно было какого-нибудь  повода,  чтобы  придать
этому соперничеству личный характер и затем сосредоточить его на себе. Такой
повод она и хотела найти.
     Она призналась себе в том, что ее подталкивало не одно лишь  стремление
к чисто интеллектуальной игре, к спортивному флирту, как предполагал  Мэрфи.
Здесь крылось нечто большее. И уже давно. Ее тянуло к Каю. Мэрфи должен  был
ей помочь. А позднее, чуть позднее... Мэрфи прав: он ведь остается. Позднее,
при всех обстоятельствах, можно будет еще посмотреть.
     Пока что он спровоцировал запутанную ситуацию,  из  которой  надо  было
выйти, не связывая, однако, и не ущемляя себя. Наилучшим средством  было  бы
нападение. Поскольку Мэрфи считал, что атака почти окончена,  и  окончена  в
его пользу, следовало для начала сбить его с толку, внушив обратное.
     - Надеюсь, что я вас не поняла, Мэрфи. В чем смысл вашего  предложения?
Вы  говорили  так,  будто  находитесь  в  мастерской   механика.   Было   бы
целесообразней,  если  бы  вы  не  пускали  свои  желания  скакать  галопом,
пренебрегая общепринятыми манерами. Я постараюсь этот разговор забыть.
     Мэрфи был испуган. Он не мог проследить за ее прыжком и не заметил, как
она передергивает, чтобы и согласиться с ним и в то же  время  не  связывать
себя обещанием. Он пытался ее перебить. Она отмахнулась.
     - Разговор окончен.
     Он хотел возразить, что тогда... Она  это  заметила  и  опередила  его,
встав с места.
     - Вы должны воспользоваться случаем, чтобы натренировать не только вашу
машину, но и вашу фантазию - она у вас в ужасающем состоянии.
     Ее возбуждала мысль заставить Кая рассказать ей о своем изобретении.  А
если бы он отказался, она все же намеревалась еще подержать  Мэрфи  на  этом
поводке. Свое преимущество она использовала до последнего слова.
     - До европейских гонок вам  представится  случай  и  для  того,  и  для
другого...
     - А условия? - жадно спросил Мэрфи, вскакивая с места.
     - Все равно какие. - Не дожидаясь ответа, она быстро ушла.

IX

     Спортинг-Клуб устраивал большие состязания по стендовой стрельбе. В них
могли участвовать  только  члены  клуба,  посторонние  не  допускались.  Так
образовалось весьма представительное собрание.
     Отборочные соревнования начались с утра. Целый  день  слышались  легкие
хлопки; они постукивали по променадам, по игорным столам и читальным  залам,
просачивались сквозь двери и окна - тихие, изысканные и смертельные.
     Во второй половине дня, перед решающей схваткой, на площадке  собралось
особенно много народу.
     Кай пошел туда вместе с Мод Филби.
     День сходил на нет, на Ривьере наступал золотой час сочных красок,  час
моря и насыщенного света. Полосатые маркизы широко  нависали  над  открытыми
дверями, надежно удерживая под собою тени, как  сидящие  на  яйцах  наседки.
Балюстрада над ними пестрела колокольчиками зонтов от солнца. За  полукругом
стрелковой площадки открывался поток лазури,  в  который  ласково  окунались
протянутые руки бухт.
     В углу огороженной площадки полоскался флаг. На  столе  лежали  бумаги,
регистрационные записи и квитанции. Отборочные соревнования были  уже  почти
закончены; в финал  вышли  два  соперника,  которым  и  предстояло  решающее
сражение.
     К Мод Филби и Каю подошел Льевен и ввел их в  курс  дела.  Противниками
были капитан О'Доннел и виконт Курбиссон. У каждого  на  тридцать  выстрелов
было двадцать шесть попаданий. Теперь каждому  надлежало  сделать  пятьдесят
выстрелов.
     - Стреляет как раз Курбиссон.
     Кай взглянул в ту сторону. Курбиссон был молодой  человек  со  светлыми
волосами, лицом похожий на англичанина. Только темные брови напоминали о его
происхождении. Он хорошо владел собой, и хотя волновался,  движения  у  него
были спокойные.
     Кай внутренне напрягся. Ему вспомнился парк принцессы  Пармской,  слова
принца Фиолы о Лилиан Дюнкерк и Пьеро, который уставился на него,  когда  он
находился с ней вместе в игорном зале. Курбиссон и был тем Пьеро.
     Где-то за пределами  площадки  прозвучал  сигнал,  что  пора  выпускать
голубя. Раскрылся раскладной ящик, и Курбиссон вскинул ружье. Однако голубь,
ослеп