бно, вечные люди тоже в некоторых случаях смертны. И если
бы нас перехал самосвал... Хотя, это был бы красивый конец для моей
повести: трое старых друзей, связанных в прошлом запутанными
отношениями, встречаются после четырнадцати лет разлуки, радуются
встрече и легко умирают случайной смертью, чтобы вместе отправиться на
небеса. Я, может быть, успел бы надиктовать на записыватель мыслей
эффектную концовку: "Истекая кровью, с перебитыми ногами, Вальт из
последних сил подполз к умирающим Лине и Игору, взял их судорожно
дрожащие руки и соединил в своей руке. Все трое умерли в одну и ту же
секунду..." Но это, конечно, при том условии, что самосвал не проехал бы
по моей голове.

Да, кстати, а найдут ли в случае моей внезапной смерти вшитый под скальп
записыватель? Надо на всякий случай носить бумажную записку в кармане,
мол, будьте добры, поищите в двух сантиметрах над левым ухом. Нет, что
ни говори, а ЗМ - гениальная приставка для мозга. Мозгу свойственно
стирать информацию, которая долгое время не вызывается из памяти, а если
она и сохраняется, то зачастую - в сильно искаженном виде. В ЗМ - все
надежно, как в банке. Ничто не пропадет. К тому же, всегда можно
подключиться к компьютеру и обменяться с ним информацией, распечатать
свои мысли и т.д.

ЗМ - идеальный инструмент для написания книг. Что видишь, о том и
пишешь, только заменяешь на ходу имена и прочие формальности, которые
могут кому-то не понравиться. Так что могу поручиться за правдивость
событий по сути. По форме, разумеется, все глубоко законспирировано,
иначе мне придется худо. Мой начальник - не "Главный инспектор", но не
менее суров. А "доктор Морт" - пусть не Морт и не доктор, но мне все
равно его нужно найти, черт бы его побрал! И если я говорю про некоего
странноватого "Каальтена" - лишь для того, чтобы не обидеть чувства
верующих. Тут вообще надо быть начеку, а то напишешь про какого-нибудь
"великомученика", которого утопили в "параше", - тут же найдутся
смертельно обиженные люди, которые были его соседями по нарам. Поэтому я
и выбрал Кальтенбруннера: вроде бы ему никто на самом деле не
поклоняется. Но если кого-то раздражает этот образ, замените его сами на
своего любимого кумира. Или такой момент: один мой знакомый, с которым я
поделился своими мыслями, выразил недоумение, при чем тут немцы?
"Разумеется, по сути моей истории - ни при чем, - ответил я ему, - им
просто не повезло, что прототип Каальтена был одним из их лидеров, а то,
что действующие лица моей повести используют немецкие слова, не говорит
о том, что они немцы. Для них немецкий язык - как для нас латынь".
Равным образом, если кого-то раздражает тундра, замените ее на пустыню,
степь, сьерру или пампу. Бараки поменяйте на небоскребы, если они вам
больше по душе, фабрики смерти - на крематории, а ЗМ - на PC ("пи-си")
или электронный "ноутбук", но только не ищите прямых аналогий: вы их не
найдете, потому что, как я уже сказал, все очень хорошо
законспирировано. Тусуйте образы, как хотите, замените вечность на
выигрышный лотерейный билет, а грязный разврат - на тихие прогулки под
луной, но знайте, эстеты и чистоплюи, что суть останется той же, и
никуда вы от нее не денетесь, даже если растопчете мои мысли, отключив
компьютер от сети или выбросив книгу в мусоропровод!

Ладно, вернусь к своей повести. Как вы уже, наверное, заметили, она до
сих пор укладывалась в рамки реального времени. То есть, пока я ехал на
вездеходе, ждал вертолета, летел в поселок и трясся в мотоциклетной
коляске, мне нечего было описывать, и я предавался воспоминаниям. Но
теперь, кажется, надвигаются кое-какие события, поэтому придется
ускорить повествование. Вообще, я с самого начала собирался писать
детектив, но увлекся воспоминаниями. Наверное, я плохой писатель: я пишу
о том, что мне самому интересно, и забываю про читателя.

Кажется, мы скоро подъедем к моим аппартаментам, поэтому я, если
позволите, вкратце опишу свое посвящение в вечные люди, чтобы уже
окончательно закрыть тему воспоминаний.

Перед посвящением нужно было отработать неделю на благо общества, и меня
отправили в помощь часовому на охранной вышке Интерната. Мне даже выдали
форму и автомат. Форма, правда, оказалась великовата: штаны гармошкой
нависали над сапогами, рукава пришлось заворачивать, а каска наползала
на глаза. С автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что
всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в малолеток
категорически запрещено, даже при попытке к бегству.

Настал тот день, когда я поднялся на вышку. Впервые я увидел Интернат с
высоты птичьего полета, и сверху он мне уже не казался таким огромным и
беспредельным: весь он был передо мной как на ладони. Днем я забавлялся
тем, что высматривал в бинокль знакомых девчонок, а по ночам - шарил
прожектором по окнам. Только в свое окно я избегал светить даже
мимоходом: мне отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту
своей комнаты.

Накануне посвящения выдался теплый безоблачный день. Я в последний раз
дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени широкого прожекторного
рефлектора, поручив мне "бдеть в оба". Бдеть было не за чем и не за кем:
нарушителей днем, как обычно, не предвиделось, а девушки, спасаясь от
злого полуденного солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя
под водой более интересные части тела.

Меня одолевала скука, и я стал думать о предстоящем посвящении в вечные.
Мне пришла в голову необычная мысль: став бессмертным, я не смогу вполне
распоряжаться собой, потому что у меня не будет возможности лишить себя
жизни. Сегодня, теперь и сейчас - последний день, когда у меня есть
выбор между жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге
вечности необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали
на выбор: в одном варианте - взойти на Олимп, поправ мирские ценности,
вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих богов, и в другом
- вечно идти по проторенной дороге, по наезженной колее, дыша в затылок
тем, кто всегда будет впереди тебя. Впервые перспектива вечной жизни
показалась мне не такой заманчивой, более того, она угнетала меня своей
безысходностью.

Мне пришла в голову сумасшедшая мысль: спрыгнуть с вышки. Но это
обязательно нужно было сделать, добравшись до ее вершины.
"Это-очень-важно, - стучал в моих висках настойчивый голос, -
это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я забросил автомат за
спину и полез по скрещенным металлическим реям наверх. С обзорной
площадки вершина казалась совсем рядом, но на самом деле до нее было не
меньше десяти метров: именно эта вышка, в отличие от других, была
высокой, потому что на ней стояла радиоантенна. Подниматься вверх по
крестовинам было неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю
глупый поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что я
делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные люди.

Через семь минут я достиг вершины и очутился на крошечном, полметра в
диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в синее небо красно-белый
шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и, казалось, он вот-вот
подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо мной расстилались
пологие зеленые холмы, на которых можно было различить миниатюрные
кудрявые деревца и шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно
для себя я увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты
небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с детства
мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в котором я давно
мечтал побывать... Да, я никогда не был в Каальтенграде и даже не видел
его издали! И я никогда не был в сотне других замечательных городов, не
говоря уже о заморских странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не
видел! Эта мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду
жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному
окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся - он сладко
спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне часто снится сон:
на фоне пронзительно-синепятачке, из которого стрелой уходил в синее
небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и,
казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо
мной расстилались пологие зеленые холмы, на которых можно было различить
миниатюрные кудрявые деревца

Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную жизнь собрались
все, кто получил аттестат, одиннадцать человек. Не было только Игора.
Его родители прислали накануне письмо, в котором писали, что он сильно
простужен, и просили для него разрешения пройти обряд посвящения не в
интернатском храме, а в местном. Директор дал такое разрешение. Об
Игоре, кстати, я теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и
вспоминал, то без любви, как о человеке, оставившем друга.

Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не знал, что нам
предстоит. По одному нас заводили в специальную комнату за алтарем, а
тех, кто приобщился к вечным, выводили через другую дверь, и не было
никакой возможности расспросить их о том, что произошло. В какой-то
момент одна девочка стала испуганно нашептывать остальным, что случайно
подсмотрела, как первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на
носилках, но в это никто не поверил...

Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине нее была
установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в потолок. Под ней
стоял табурет, по бокам - два священника. Этот ритуальный антураж не
вызвал во мне ни возвышенного трепета, ни страха, только интерес. Я
почему-то был уверен, что со мной не сделают ничего плохого, и когда мне
сказали снять рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с
улыбкой повиновался, воспринимая это как ритуальную игру. "Опусти руки,
сын мой," - сказал один из священников. Я опустил руки по швам, и он
стал читать заповеди:
Заповедь первая. Не строй иллюзий.
Заповедь вторая. Ни о чем не жалей.
Заповедь третья. Ни в чем себе не отказывай.
Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если она вечна. Презирай
смертных.
Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево, добей умирающего.
Заповедь шестая. Убей в себе страх.

В этот момент второй священник выбил из-под моих ног табурет. Это было
так неожиданно, что в первый момент я безумно удивился...

Заповедь седьмая...

...и только в следующий момент ощутил отчаянную беспомощность, когда под
ногами нет опоры...

Забудь родителей, думай о потомстве...

...мои руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы зацепиться за веревку,
но петля от резкого движения затянулась еще туже, так туго, что спазм в
горле заставил меня забыть обо всем...

Заповедь восьмая...

В моих легких еще был воздух, выход наружу был для него перекрыт, и я
мог дышать им...

Бог сентиментален, не стесняйся просить у него многого...

...Боже, как болит шея! Позвонки вытягиваются и хрустят под весом
тела...

Заповедь девятая...

Перед глазами у меня пошли красные круги, потом черные, потом запестрели
белые точки, потом отключился звук и точки быстро закружились по
спирали, сворачиваясь, как вода в воронке, и увлекая меня за собой...

Время остановилось, пространство исчезло. Но остался свет, он был у меня
над головой. Я висел в темноте на веревке, не чувствуя ни боли, ни
своего тела. У меня не было тела, но я мог смотреть по сторонам. Это
было удивительно, потому что у меня не было глаз. Я смотрел по сторонам
и видел везде темноту, за исключением светящегося круга над головой. В
этот неясно очерченный круг уходила толстая веревка, к которой я был
подвешен. Сверху, из круга, доносились голоса и приглушенная органная
музыка. Там была жизнь, таинственная и недосягаемая.

Снизу послышался хриплый нечленораздельный голос. Я всмотрелся в темноту
и увидел безобразное синее лицо с высунутым набок опухшим языком.
Туловища не было видно, только изуродованную кровоподтеками шею.

- Кто это? - спросил я самого себя.

- Это Каальтен, - ответил я себе сам.

- Тот самый?

- Да.

- Почему он так беспомощен?

- Потому что он ничего не может.

- Но он ведь Человеко-Бог.

- Такой же, как его изображение. Ни больше ни меньше. Люди поработили
его душу.

- Зачем мне это знать? - спросил я самого себя. - Если я вернусь на
Земмлю, это знание помешает мне.

- Ты вернешься на Земмлю и забудешь то, что видел, - ответил я себе сам.
- А если вспомнишь, тебе это покажется собственной фантазией.

Я почувствовал, что поднимаюсь вверх на веревке. Снизу послышались
нечленораздельные вопли, и я увидел, как ко мне протягивается из темноты
прозрачно-голубая рука с ветхой книгой. Я взял эту книгу - она мне
показалась важной, и я крепко прижал ее к груди. Свет становился все
сильнее и сильнее, и когда он стал совсем нестерпимо слепить глаза, я
увидел над собой небо. Я лежал в глухом церковном дворике на носилках и
крепко прижимал руки к груди, словно в них должно было что-то быть. Но
что - я не помнил. (Когда позднее ко мне вернулось воспоминание о книге,
я решил завести себе записыватель мыслей, чтобы никогда не терять их).

Под вечер все одиннадцать человек окончательно пришли в чувство после
посвящения, и нам сказали десятую заповедь, которую никто во время
обряда не услышал: "Девятую заповедь установи себе сам". Тотчас мой мозг
озарила мгновенная вспышка, и я на долю секунды вспомнил, что на том
свете говорил с самим собой, а при возвращении потерял какую-то книгу.
Этой ничтожно малой доли секунды мне хватило, чтобы зафиксировать свое
воспоминание, и я сформулировал для себя собственную заповедь: "В мире
нет ничего, кроме меня самого, моего воображения и моей книги". Эту
заповедь я вывел не логическим путем, но на основе собственных ощущений.
Разумеется, это платоника чистой воды, и такой постулат трудно принять
нормальному здраво мыслящему человеку, но, как ни странно, его
невозможно опровергнуть, по крайней мере, в рамках данного
повествования, потому что любые аргументы и контраргументы будут плодами
моего собственного разума, отраженными в моей же книге.

6. Привет от дяди


Пока я предавался воспоминаниям, мы прибыли в гостиницу. Снаружи она
выглядела так же неказисто, как и остальные хибары, но просторному
светлому холлу не чужды были элементы роскоши: живые цветы в красочных
вазах, миниатюрные фонтанчики по углам и в центре - причудливо изогнутая
гипсовая виселица с лепкой в стиле барокко и с подвешенными к ней
целующимися розовыми ангелочками. Но и на этом идеальном образце кича
лежала печать декаданса: у ангелочка мужеского пола был отбит гипсовый
членик. "Пьяные господа офицеры упражнялись в стрельбе", - театрально
вздохнула Лина, поймав мой взгляд.

Портье провел нас в номер. Я осмотрелся по сторонам и несколько
опешил... В центре огромной комнаты стояла необъятных размеров овальная
кровать под атласными покрывалами и воздушно-легкими капроновыми
балдахинами, которые затейливо отражались разноцветными лоскутами на
потолке, щедро усеянном осколками зеркал; за ее изголовьем в стену был
вделан бар из красного дерева с плотными рядами разнокалиберных бутылок,
веселящих глаз яркими этикетками. По одну сторону от кровати
насыщенно-алым углублением в форме сердца красовалось джакузи, а по
другую - широкий камин из крупного неотесаного камня. За легкой
стеклянной перегородкой голубел прозрачной водой объемный бассейн.

- Это что, взятка? - изумленно поднял я брови.

- Произошло небольшое недоразумение, - пояснил Игор. - Директор
распорядился выдать тебе самый лучший номер, и хозяин гостиницы тут же
выполнил приказ, не зная, кто в этом номере будет жить. Только перед
самым твоим приездом выяснилось, что "самый лучший номер" - это люкс для
молодоженов. Менять что-либо было поздно: все приличные номера заняты.

- Может, мне и молодую жену в придачу выдадут? - усмехнулся я.

- О, тут есть и сауна, - сообщила Лина. Она была занята тем, что
открывала все двери подряд и любопытно заглядывала внутрь. - И парилка!

- И двухсот-ваттная квадрофоническая система с шестью колонками, -
заметил Игор, пробуя все кнопки подряд.

Воздух вокруг нас оглушительно сотрясся блюзовыми нотами.

- Как дети, ей-богу! - сделал я своим друзьям выговор, уворачивая звук.
- Директор сказал, что ждет меня к ужину. Вы в курсе?

- Да, - ответил Игор. - Нам нужно быть у него уже через полчаса. Прими
душ и переоденься. Я займусь тем же и заеду за тобой. У тебя есть
цивильная одежда?

- А что, униформа здесь не приветствуется? - саркастически вопросил я.

- На званых директорских ужинах - нет, - серьезно ответил Игор. - Я
распоряжусь, чтобы тебе принесли все, что надо.

- Чао! - помахала рукой Лина, выходя из комнаты вслед за Игором.

Как только они удалились, я первым делом достал из портфеля спутниковый
телефон засекреченной связи и, как мне предписывалось, набрал номер
личного секретаря Главного инспектора. Когда я доложил о своем прибытии
на объект, секретарь пожелал мне удачи и добавил:

- Главный передает вам привет от дяди Юрга.

- Спасибо, - ответил я, не задавая лишних вопросов.

На этом разговор был закончен. Разумеется, я не знаком ни с каким "дядей
Юргом", хотя и допускаю, что в целях конспирации было взято настоящее
имя одного из моих многочисленных родственников. Эта фраза явно была
кодовой, но я пока не знал, что она означает. Оставалось только
запомнить ее и ждать, когда она всплывет в дальнейшем. Такая тщательная
конспирация стала особенно необходима в последние месяцы, когда
межведомственная борьба за раздел сфер влияния между инспекцией, тайной
полицией и контрразведкой приобрела формы жестокой войны с
использованием любых доступных средств, кроме физического уничтожения
соперников.

Я принял горячий массажный душ и только вышел из ванной, в дверь
постучали. Портье вкатил в комнату тележку. На ней одиноко стояли черные
лакированные ботинки, над которыми на высокой перекладине покачивались
на вешалках смокинг цвета антрацита, брюки с шелковыми лампасами,
открытый жилет и крахмальный пластрон. Вдобавок я получил от портье
широкий атласный пояс, галстук-бабочку и серебряные запонки. В этом
городе проявляли фантастическую заботу обо мне! Но к добру ли это?

Когда за мной заехал Игор, я был полностью экипирован. На нем была точно
такая же светская "униформа".

- Отлично смотришься, - коротко бросил он, смерив меня быстрым взглядом
с головы до ног. - Нас ждет машина.

Внешне он был как всегда сосредоточенно-спокоен, но по отрывистости речи
можно было заключить, что он не в духе.

- А где Лина? - спросил я его, когда водитель усадил нас на заднее
сидение роскошного черного лимузина.

- Официально мы не женаты, как ты можешь догадаться, - ответил он. -
Кроме того, она не "вечная". Поэтому я не могу ее брать с собой на
приемы.

- Но у нее ведь есть какой-то статус?

- Статус моей служанки, - невесело усмехнулся Игор.

- Долго вы вместе? - спросил я, вспомнив, что никто не имеет права
держать прислугу из числа ликвидантов больше года.

- В любом законе есть лазейки, - уловил он мою мысль. - В конце года я
ее увольняю, а первого января снова принимаю на работу. И так
четырнадцать лет...

- Сколько?! - я был ошеломлен. - Но это значит... Это значит, что ты
сразу разыскал ее, когда она ушла из Интерната!

- Да, - невозмутимо подтвердил он.

Черт побери, почему мне не пришла тогда в голову мысль броситься в
догонку за Линой, чтобы спасти ей жизнь?! Почему Игору пришла в голову
такая очевидная идея, а мне - нет?

- И ты мне ничего не сказал, уходя из Интерната, чтобы найти ее? -
посмотрел я на него с укором.

- Только не говори мне ничего про братство, - спокойно предупредил он
меня. - На мою психику это давно не действует.

- Значит, любовь выше братства? Я тебя не упрекаю ни в чем, я просто
хочу понять...

- Я скажу тебе честно, как прежде, когда мы во всем доверяли друг другу,
- он понизил голос. - Я всЯ всегда любил Лину, но мне казал