Иштван Сабо.
        Рассказы


----------------------------------------------------------------------------
     И(Венг)
     С12
     М.:  Известия,  1986.  (Библиотека  журнала  "Иностранная  литература")
Составление и предисловие Т. Воронкиной
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

                               От составителя

     Иштван Сабо вписал короткую,  но  яркую  страницу  в  историю  новейшей
венгерской литературы. Выходец из крестьянской семьи, более двадцати лет  он
прожил в родных краях - маленькой горной  деревушке  на  северном  побережье
Балатона, занимаясь, как его отец и деды, земледелием, - ему была  по  плечу
любая работа, которой требует от крестьянина  земля.  В  начале  50-х  годов
перебирается  в  город,  три   года   учится   на   философском   факультете
Будапештского  университета,  затем  работает  библиотекарем.   Литературный
талант И. Сабо проявился рано, его рассказы публикуются  в  печати  с  конца
40-х годов, а в 1956 году выходит первый сборник  его  рассказов  "Бунтарь",
отображающих исторические преобразования крестьянской жизни и  написанных  в
традициях венгерского критического реализма. При жизни писателя были  изданы
еще два сборника его рассказов ("Волшебный сад",  1963,  и  "Не  оглядывайся
назад", 1972), и лишь в посмертных публикациях творческое наследие  И.  Сабо
было донесено до читателя в полном виде.
     Жизнь этого писателя не богата внешними событиями - точно так  же,  как
его  рассказы  не  отличаются  ярким,  захватывающим  сюжетом;   заполненная
глубокими драматическими внутренними переживаниями, она несет на себе четкий
отпечаток тех больших исторических перемен,  которые  происходили  в  стране
после  освобождения  -  гигантского  социального  преобразования,  неизбежно
сопровождающегося ломкой общественного сознания.  Крестьянский  парень,  так
стремившийся к знаниям, культуре, переселившись в город,  оказывается  не  в
состоянии  перерезать  духовную  пуповину,  связывающую  его   с   привычной
крестьянской средой. В то же время и возвращение к  прошлому  -  наездами  в
родное село или путешествиями, совершаемыми памятью, - открывает  перед  ним
картину, не столь идиллическую и озаренную детски светлым восприятием  мира.
Подобное душевное  состояние,  некую  раздвоенность  сознания  сам  писатель
сформулировал как проблему "уже нет" и "еще нет", подчеркивая, что в истоках
этой  двойственности   лежит   глубокий   социально-исторический   конфликт:
незавершенная перестройка крестьянского  уклада  жизни,  когда  бурный  рост
социальных преобразований сопровождается  болезненной  ломкой  укоренившихся
представлений  и  формированием  нового  сознания  -  процессом   долгим   и
кропотливым.
     В критике, зачастую стремящейся навешивать ярлыки, И. Сабо  одно  время
рассматривался как мастер крестьянского бытописательства. Что ж,  бесспорно:
крестьянский уклад жизни - его родная стихия. Писатель  знает  его  глубоко,
изнутри. Однако для читателя гораздо важнее, что этот мир Сабо изображает не
патриархальным, не застывшим, не безжизненно  статичным.  Писатель  чутко  и
верно улавливает те перемены, которые происходят в жизни  венгерского  села,
венгерского  крестьянства,  его  психологии,   черпая   здесь   темы   своих
произведений. Как трудно крестьянину примириться с мыслью о том, что  клочок
земли, политый  кровавым  потом  его  многолетних  трудов,  вдруг  перестает
принадлежать только ему одному и переходит в общественную собственность! Тут
проклянешь и сына родного, который с такой готовностью разбрасывается  своим
имуществом и даже  находит  какую-то  непостижимую  радость  в  новой  форме
хозяйствования ("Плоды первого урожая"). Замученная  непосильной  работой  и
лишениями крестьянка готова загнать себя в гроб,  сколачивая  гроши;  веяние
новых времен уже  почувствовано  ею,  однако,  верная  своему  стремлению  к
накопительству, она  ухватывает  из  новой  действительности  лишь  то,  что
отвечает  исконной  крестьянской  психологии:  стабилизацию  форинта   ("Бог
смотрит в другую сторону").
     Впрочем, упорное стремление трудиться до седьмого пота  свойственно  не
только героине этого рассказа - ведь это основа крестьянского существования.
     Медленно, постепенно избавляется крестьянство от вековых предрассудков,
и подчас заметить сдвиги в его психологии способен  только  свой  человек  -
недавний выходец из этой среды, вроде Фабиана, героя ряда рассказов И.  Сабо
(во  многом  автобиографических).  Фабиан  понимает,  что  в   церковь   его
односельчан теперь уже гонит  не  вера  в  бога,  а  укоренившаяся  привычка
встречаться здесь по воскресеньям и в праздничной обстановке обсуждать  свое
житье-бытье. Но как объяснить это невесте - городской девушке с современными
замашками, дымящей сигаретой на глазах у всего села и ни за что не  желающей
идти к обедне? ("Воскресная обедня"). "Все, как прежде" - несколько иронично
назвал автор один из ключевых рассказов этого цикла (уже публиковавшийся  на
русском языке), где перед читателем вырисовывается ясная  картина:  в  самой
жизни венгерского крестьянства и во взглядах  на  жизнь  произошли  большие,
необратимые перемены, все отнюдь не осталось "как прежде".
     Действие рассказов И. Сабо по  большей  части  протекает  на  крохотном
клочке земного пространства - в прибалатонском селе Алшочери.  Однако  силой
своего писательского таланта Сабо расширяет этот узкий  мирок  до  масштабов
общечеловеческих. Не  случайно  наибольшее  признание  читателей  и  критики
снискали рассказы, вводящие в мир детства - отнюдь не безмятежную и  все  же
щемяще-сладостную пору человеческой жизни. Как истинный художник, он находит
новые краски и средства, чтобы достоверно передать переживания детской души,
не менее богатые и глубокие, чем у взрослого человека. Ясным солнечным днем,
среди живописных просторов  балатонского  прибрежья  маленький  Янчи  Чанаки
вдруг испытывает нестерпимую тоску, заставляющую  его  уйти  из  дома  "куда
глаза  глядят".  Деликатное  вмешательство   взрослого   человека,   который
постарался  понять  сложные  чувства  ребенка,  оставило  в  душе   мальчика
неизгладимый след на всю жизнь,  запечатлевшийся  как  "то  памятное  утро".
Невольно вспоминается рассказ Ю. Казакова "Во сне ты горько плакал", где так
же тонко подмечен процесс зарождения самостоятельной человеческой  личности:
ребенок переживает какое-то ему одному понятное внутреннее потрясение, он не
может и не хочет делиться со взрослыми, даже самыми близкими людьми,  и  эта
его отстраненность чувств отныне сохранится в нем навсегда... А  как  трудно
справляться маленькому человеку со своими  переживаниями  в  одиночку,  если
взрослые  не  только  не  приходят  на  помощь,  но  собственным  упорством,
эгоизмом, нежеланием понять ребенка  болезненно  ранят  его!  "Малыш  Сабо",
ставший впоследствии известным писателем, незаживающей  раной  пронес  через
всю жизнь горечь обиды,  нанесенной  ему  в  детстве,  когда  его  родитель,
стыдясь своего позднего отцовства, прилюдно  отрекся  от  собственного  сына
("Давнее воскресенье").  Ну  а  если  родная  мать,  не  слушая  оправданий,
обвиняет сынишку в краже каштанов из чужого сада  -  каково  пережить  такую
несправедливость?! Можно, конечно, попытаться найти  утешение  в  мечтах,  в
мире фантазии - в особенности  если  начитался  ковбойских  романов  и  весь
находишься под впечатлением необычайной ловкости и находчивости  неуязвимого
Джека из Аризоны. Однако совсем  не  известно,  как  повел  бы  себя  бравый
ковбой, очутись он на месте Янчи Чанаки: мать - не гангстер, с ней за  обиду
не сквитаешься, и  симпатии  одиннадцатилетней  Катицы  не  снискать  лихими
ковбойскими подвигами. Так что нет смысла уноситься мечтами на Дикий  Запад,
если все твои желания связаны с родной венгерской  действительностью.  И  на
глазах у читателя совершается этот процесс познания: Янчи Чанаки высказывает
свою заветную мечту - поцеловаться с  обворожительной  и  коварной  Катицей,
когда кается в несодеянном грехе ("Джек  из  Аризоны"  и  "Джек  из  Аризоны
преклоняет  колена").  Исполненные  мягкого  юмора  и  свидетельствующие   о
безошибочном  понимании  детской  психологии,   рассказы   эти   справедливо
считаются одними из лучших в творческом наследии И. Сабо.
     Не  менее  тонким  знатоком  человеческой  души   предстает   писатель,
сопровождая нас и к конечной станции бытия - к старости. Холод  одиночества,
страх перед близящимся концом, желание передать следующему  поколению  плоды
своих  трудов  заставляют  старого  Ача  осознать  собственную  неправоту  и
примириться  с  сыном  и  невесткой  ("Плоды  первого  урожая").   Страстное
стремление трудиться до конца дней, не быть обузой близким, приносить пользу
вызывает в читателе горячее сочувствие к героям И. Сабо - в особенности если
старый, немощный человек сталкивается с  бездушием,  неприязнью  окружающих,
подобно старику из  рассказа  "В  последний  раз".  Пристальное  внимание  к
внутреннему  миру  человека,  гуманизм  ставят  И.  Сабо  в   один   ряд   с
продолжателями лучших традиций венгерской классической литературы.
     Среди  рассказов  Сабо  несколько  особняком  стоит  автобиографическая
зарисовка "Мое первое сражение", в юмористических тонах изображающая  первый
литературный  опыт  автора.  Однако  за  насмешливыми   выпадами   в   адрес
десятилетнего сочинителя отчетливо  проглядывает  творческое  кредо  зрелого
писателя, выстрадавшего свои принципы долгими  годами  литературного  труда.
Писательская деятельность для него означает  непрестанную  борьбу:  с  самим
собой - против собственного излишнего самолюбия или  чрезмерной  скромности,
борьбу с равнодушием и  непониманием  окружающих,  борьбу  за  осуществление
своего творческого замысла. В этом жизненно важном для него сражении Иштвану
Сабо удалось покорить венгерскую читательскую  публику.  Хочется,  чтобы  он
завоевал успех и у нашего советского читателя.

                                                                Т. Воронкина

                              То памятное утро

     Перевод С. Фадеева

     После завтрака мальчик стал играть в дальнем углу двора, у  колоды  для
рубки дров, из гладко оструганных деревянных брусочков строил  дом,  хлев  и
сарай. Со стенами он  справился  легко,  труднее  оказалось  сложить  крышу:
стоило ему с величайшей осторожностью положить последний брусочек,  как  все
сооружение тут же  разваливалось.  Янчи  приходилось  начинать  все  заново.
Однако терпение у него было завидное.
     В голове у Янчи крутилась фраза, которую он сквозь  сон  услышал  вчера
вечером: "Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики". Родители и
бабушка вели между собой разговор о каком-то  человеке  с  трудной  судьбой,
которого Янчи, верно, и вовсе не знал да и имя толком не  разобрал,  лежа  в
постели. То ли Миклош, то ли Михай... Наутро мальчик  попытался  выведать  у
бабушки, как звали того человека, который с тоски нанялся  возчиком,  и  где
живет его семья.
     - Никого из них теперь на селе не осталось, - ответила бабушка.  -  Все
они поумирали. Не было, видать, на них благословения божьего с той поры, как
они беднягу Михая из дома выжили.
     - А где он сейчас, этот Михай? - спросил Янчи.
     - Погиб, болезный, в Сербии. Давным-давно.
     Как бы там ни было, но и  сейчас,  во  время  игры,  Янчи  преследовала
подслушанная фраза: "Надоело ему дома мыкаться, вот он и подался в возчики".
     Янчи,  боясь  дохнуть,  выкладывал  крышу  сарая,  но  задел   какой-то
брусочек, и вся постройка снова развалилась.
     Малыш оглядел двор. Он был один. Родители жали в поле, бабушка возилась
на чердаке. Янчи понял это, увидев лестницу, приставленную к открытой дверце
чердака.  С  некоторых  пор  у  бабушки  вошло  в  привычку  копаться   там,
перекладывать вещи с места на  место,  передвигать,  подметать  пол,  однако
время от времени она проворно спускалась по лестнице, поскольку должна  была
еще и стряпать: пробовала на вкус еду, помешивала в кастрюлях,  подкладывала
дров в огонь, а потом опять  взбиралась  на  чердак.  На  внука  же  она  не
обращала ни малейшего внимания.
     Янчи охватило чувство одиночества. Он сидел у обломков своих  рухнувших
построек, и у него пропала всякая охота к игре. Сейчас он мог бы  без  помех
густо намазать краюху хлеба вареньем  из  шиповника,  тщательно  оберегаемым
бабушкой, но ему не хотелось и  варенья.  Ему  было  безразлично  даже,  что
готовится сегодня на обед.
     Чувство одиночества усилилось, перешло в подлинную тоску. Он знал,  что
родители косят на дальнем поле, наверное, он смог бы даже отыскать их,  ведь
прошлый год в конце лета отец возил Янчи  туда  на  телеге:  они  ездили  за
кормовой кукурузой. Янчи в ту пору сравнялось четыре года, и  в  памяти  его
сохранились проселочные дороги, причудливо извивающиеся меж полей. Однако он
чувствовал, что тянет его вовсе не на косьбу к родителям.
     Мальчик вскочил на ноги, оставив  валявшиеся  в  беспорядке  деревянные
бруски. Пересекая двор, он слышал возню бабушки на чердаке. Янчи выскользнул
со двора прямо на тропинку,  которая  у  ворот  их  дома  круто  сворачивала
направо. Он даже не оглянулся.
     Тропинка  извивалась  по  гористой  местности,  тянулась  к  востоку  и
спускалась в долину. Там белела ведущая к югу  мощенная  камнем  дорога,  но
стоило пересечь ее,  и,  двигаясь  дальше  в  том  же  направлении,  человек
выбирался на Диашское поле, за которым у подножья  гор  лежал  Денешдиаш.  С
долины открывался вид на  Балатон,  на  сверкающую  обширную  водную  гладь,
которая в такие безоблачные утра слепила глаза.
     Янчи брел по тропинке - босиком, в рубахе, в холщовых  штанах;  он  шел
мимо знакомых домов, садов и виноградников, один за другим  остались  позади
дворы Керека, Баница, Кишварги, и вот он спустился к  корчме  Яноша  Буйтора
"Закадычный друг".
     Подумать только: та самая тропинка, по которой Янчи  ушагал  от  своего
дома, бежала и дальше через поле навстречу широко раскинувшемуся Денешдиашу,
нацелясь чуть ли не прямо в центр поселка, дабы завести туда путника.
     Мальчик ни минуты не раздумывал: ведущая в город мощеная пыльная дорога
не привлекала его. Он стал искать продолжение тропинки и  тут  же  обнаружил
его на поле, поросшем  клевером.  Стоило  только  перейти  по  мостку  через
канаву, и он снова оказался на тропке.
     Настоящее море клевера расстилалось направо  и  налево,  куда  ни  кинь
взгляд, тянулось до самого горизонта! Это было совсем иное поле - не  такое,
где сейчас косят родители, где, по словам  отца,  с  одной  межи  до  другой
доплюнуть можно. Здесь надобно  было  как  следует  оглядеться,  прежде  чем
увидишь край.
     "Надоело ему дома мыкаться, вот  он  и  подался  в  возчики"  -  снова,
невесть в который раз за сегодняшний день, прозвучало у него в  ушах,  и  он
едва не заплакал от нахлынувшей тоски.  Где-то  неподалеку  ворковали  дикие
голуби, их голоса еще больше расстроили  Янчи.  Отчего  так  берет  за  душу
воркование диких голубей знойным летним утром? На ярком  свету,  при  полной
неподвижности воздуха?
     Людей не видать нигде, как ни озирался Янчи  по  сторонам.  Его  родная
горная деревушка Алшочери уже скрылась за кронами огромных старых  деревьев.
Они словно отрезали путь к отступлению. Перед мальчиком простирались широкое
поле и обширное пастбище, на севере высились покрытые лесом  холмы,  и  лишь
теперь он по-настоящему понял, что совершил серьезный поступок.
     И  когда  Янчи  осознал  это,  печаль   его   постепенно   улетучилась.
По-прежнему томно ворковали дикие голуби, но ведь они всегда воркуют  летом.
Янчи подумал: он навсегда ушел из дому,  и  раз  человеку  взгрустнулось  по
такому поводу, ему нечего  стыдиться.  Отчий  дом  заслуживает  того,  чтобы
тосковать по нему. И глаза  малыша  вновь  устремились  на  дорогу,  ведущую
вперед.
     Мальчонка успокоился, и вместо грусти его  охватила  досада:  можно  бы
захватить  в  путь  хоть  краюху  хлеба.  Человек,  решивший  наниматься   в
услужение, не должен отправляться в дорогу, не прихватив с собой  съестного:
голодное брюхо - плохой советчик, когда дело доходит до выбора работы.
     Янчи был зол на себя: ведь аккурат в Денешдиаше надо  бы  прежде  всего
усесться под какое-нибудь деревце и перекусить. А уж потом порасспросить, не
требуется ли кому новый возчик.
     Склоняющиеся в сторону тропинки головки клевера непрестанно поглаживали
его по голым ногам. Над головой мальчика порхали  голубые  бабочки,  роились
пчелы, вокруг неумолчно стрекотали цикады,  а  кузнечики  выпрыгивали  прямо
из-под ног, но даже стрекот цикад лишь подчеркивал  царящую  кругом  тишину.
Становилось все жарче.
     Мальчик шагал довольно быстро  и  даже  пытался  насвистывать  какой-то
мотив, как вдруг вскинул голову: навстречу ему двигался мужчина, ведя  рядом
с собой велосипед; он был уже в восьми - десяти метрах, и Янчи тут же  узнал
его.
     Это был Имре Буйдошо, его дом - четвертый от них.
     Мальчик шагнул с тропинки в высокий клевер и чинно,  слегка  испуганным
голосом воздал хвалу господу.
     Мужчина удивленно остановился и ответил:
     - Во веки веков, аминь.
     Руки его покоились на руле велосипеда.
     - Да это никак малец Чанаки?! Куда путь держишь?
     Янчи не ответил, только переступил с ноги на ногу в клевере, доходившем
ему до пояса.
     - Уж не бродить ли по белу свету? А?
     У дяди Имре Буйдошо было румяное смеющееся лицо, а  теперь  и  рот  его
растянулся в улыбке, да так, что стали видны все его красивые белые зубы.
     - Небось отцу ты про то и словом не обмолвился. И матери, верно, тоже.
     - И вовсе не бродить по белу свету.
     - Вон что! Куда же ты тогда направляешься?
     Янчи бросил взгляд на обветренное  лицо  дяди  Имре,  посмотрел  в  его
веселые карие глаза и почувствовал доверие к этому человеку.
     - Я решил... пойти в возчики.
     Буйдошо посерьезнел. Ладонью он с силой хлопнул по рулю велосипеда.
     - Вот это да! За такую работенку надо  приниматься  как  можно  раньше!
Тебе сколько годков-то?
     - Пять.
     - Ага. Аккурат до брюха лошади головой достанешь. А  ежели  запрячь  ее
захочешь, так лесенку к ней приставляй.
     Янчи, должно быть, сердито заморгал глазами, потому  что  Имре  Буйдошо
погладил его по голове:
     - Ну, ну, не смотри на меня волком, Янчи! Подрастет кучеренок и кучером
заделается; я ведь к тому и сказал! А ты никак обиделся?
     - Нет, дядя Имре, не обиделся, только вот...
     - Что, брат?
     - Когда я теперь дойду до Денещдиаша?
     - Не бойся, доберешься засветло, - проговорил Имре Буйдошо, часто-часто
моргая. - Знаешь, что я тебе скажу, Янчи? Проводи-ка ты меня до корчмы Яноша
Буйтора. Я там выпью бутылочку пивка, а ты - стакан  газировки  с  малиновым
сиропом. Нам же обоим пить хочется. Так или не так, малыш Чанаки?
     Вместо  ответа  Янчи  кивнул  и  двинулся  по   тропинке   в   обратном
направлении. Он и впрямь почувствовал, что ему нестерпимо  хочется  пить,  и
уже не видел перед глазами ничего, кроме большущего  стакана  с  красноватым
пенящимся напитком.
     Рядом с ним шуршало по траве переднее колесо велосипеда.
     - Почему вы не сядете на велосипед, дядя Имре? Он у вас что, сломался?
     - Сломался, черт бы его побрал. Видать, на диашской дороге наскочил  на
какой-нибудь гвоздь или колючку, вот задняя шина и спустила. А  у  меня  при
себе ни резины, ни клея... Так что, Буйдошо, сказал я себе,  теперь  у  тебя
будет время сосчитать, сколько шагов отсюда до дома.  Вот  какое  невезение,
маленький Чанаки.
     Они прошли еще немного, и Буйдошо снова заговорил:
     - Хорошо еще, что авария у меня на обратном  пути  приключилась...  Ты,
верно, слышал о бондаре