он не увидит. Вот он и подыскал мне место подоходнее. Или все, и
правда, произошло случайно, не знаю. Иногда мне кажется, что этот мир только
и ждет, когда мы, наконец, зададим  ему свой  вопрос,  и все ответы  у  него
наготове,  а  мы все  никак  не осмелимся, лепечем  что-то  невнятное...  Но
однажды вдруг решаемся, и все так неожиданно удачно складывается.
     Так  или иначе, но он позвонил мне  еще  раз, уже  после  того,  как  я
устроился, спросить, как у меня  дела, а  заодно  и  ненавязчиво напомнить о
долге  в  форме  почти изысканной: "С  долгом можешь не торопиться,  даже не
думай о нем".  Я отвечал,  что у меня  все  хорошо, долг я,  конечно, верну,
место у меня теперь хорошее, и скоро я начну зарабатывать нормальные деньги.



     К Рождеству я готовился тщательно и заранее - купил  живую елку, хотя у
меня есть неплохая искусственная, замесил тесто для пряников и положил его в
холодильник выстаиваться, купил рождественский глинтвейн, постирал скатерть,
которая  валялась  в кладовке  нестиранной с прошлого  года, купил  красивые
свечи.
     Мы были вдвоем, и была  музыка - Чайковский, Телеманн, Гайдн,- и горели
свечи, и ее волосы светились от их огней, и на губах ее играла улыбка.
     Золотые рыбки плескались в ее глазах.
     Я сидел  подле нее  на полу и, прижавшись щекой к ее  бедру, шептал ей:
"Ты  вернула мне этот праздник, а разве нужно что-то говорить,  когда  такая
музыка и такая ночь, Марта!.."
     Она  была  одета  в  новое платье,-  это  был  мой  подарок,-  и  ткань
искрилась.
     "Как немного бывает нужно для счастья!"- говорил я.- "Расхожая фраза и,
наверное,  лукавая,  да, лукавая,  ведь разве может  кто-нибудь измерить все
это, чтобы сказать "это много" или "это немного"? Никто и никогда не смог бы
измерить этого..."
     Ее  руки лежали на  подлокотниках  кресла, так спокойно, эти  руки, мои
любимые руки...
     "Ты права",- сказал я.- "Это ничего не меняет, эти пряники и эти свечи,
и это  вино - все  это лишь  атрибуты праздника, а теперь для нас праздником
будет  вся жизнь, каждый новый вечер  и день,  и каждая  ночь... Но  сегодня
здесь совершается чудо!.."
     Прекрасное виденье, ставшее явью, моя сказочная принцесса...
     Я наливал в свой бокал вино и поднимал его.
     "За тебя, Марта!"
     Я вдыхал аромат ее духов, я сжимал ее руки  в своих и, уткнувшись лицом
в ее грудь, обнаженную разрезом декольте, я плакал от счастья.
     "Все для тебя, Марта, вся моя жизнь для тебя!.."
     Я  осыпал поцелуями ее ноги, поднимаясь все выше и, припав губами  к ее
лону, я целовал ее...
     И была ночь любви, и снова, каждая из этих ночей.



     Новый Год я встречал с Мартой. Меня настойчиво зазывали в компанию, но,
неблагодарный,  я отбился от  всех  приглашений и  зашел только  к родителям
поздравить  их,  посидеть  с ними  за столом у  телевизора, посмотреть новый
выпуск  "Старых  песен  о главном". Потом решили  прогуляться до  площади  к
городской елке,  но там была какая-то уж совсем жуткая  попойка,  и мы скоро
вернулись.  Я не  стал  подниматься  к  ним  и, пожелав  у подъезда еще  раз
счастливого нового года, попрощался  и поспешил домой, туда, где была Марта,
о которой не знал никто.
     Снега не было, моросил мелкий дождь, и повсюду на мокрой брусчатке были
отблески фонарей и елочных гирлянд в окнах домов, и отблески фар...






2



     Я живу в старом  немецком доме, где на стене подъезда из-под  краски по
сей  день проступает надпись,  нацарапанная кем-то  когда-то,  но  я не знаю
немецкого  и  не могу  прочесть  ее,  и  только  знак  свастики понятен  без
перевода.
     Ночью  дом, в  котором я  живу, красив,  его  окна  посреди  необъятной
космической тьмы - он как корабль, который плывет в никуда. Я люблю выйти во
двор, сесть на скамейку, если только она не мокрая от дождя, и смотреть, как
мой  дом  плывет, одинокий  посреди  этой ночи,  и  небо  над  ним  не сулит
приютного берега, ничто не сулит ему счастья, но... куда он плывет?
     Мне приятно сидеть вот так, на скамейке, курить сигарету за сигаретой и
смотреть на его окна.
     В окнах моей квартиры свет,  я не  выключаю его, выходя за дверь, и мне
радостно видеть,  что  в моих окнах  свет,  и  ты ждешь меня, моя тайна, моя
любовь, ты ждешь меня.



     Кто ты?



     Ты сама тайна.
     Любой твой ответ был бы обманом, и потому ты молчишь. Ты слишком любишь
меня, чтобы жить обманом, и ты избрала молчанье. Ты не хочешь быть хуже, чем
ты  есть,  как  это делают  те, кто,  сопротивляясь своей жизни,  защищаясь,
маскируются под свои будни, избрав быть хуже, чем они есть. Но только не ты.
     Марта, Марта, ты одна знаешь, как всю жизнь я любил тебя!
     Ты всегда молчишь. И  что-то ты  знаешь,  чего не знаю  и,  быть может,
никогда не узнаю, не успею узнать я...  В твоих глазах таится ответ,  но мне
никогда не найти его, никогда... Мне никогда не дойти до конца.
     О чем ты думаешь, когда меня нет дома, и в комнате пустота, на плечиках
висят платья, а за окном небо, то пасмурное и хмурое, то  голубое, и есть ли
вообще что-то, когда меня нет?



     Марта!.. Твое имя как имя весны, и  когда вошла в мой  дом, ты принесла
ее мне  как огромное  солнце в  нежных  девичьих ладонях. Была зима, и дождь
моросил, и тусклые огни фонарей бессильно поникли над мокрой брусчаткой улиц
еще ниже, чем дряхлая черепица крыш.
     Этот город, в котором живу  я, что ты знала о нем раньше? Эти люди, что
живут здесь  теперь, немногое смогли изменить в нем, и эта ночь, эта  мелкая
морось  и свет этих  тщедушных фонарей,  и даже  эти  дряхлые  крыши в  тени
умирающих древних деревьев, все  это здесь  вопреки им, бесприютному племени
скитальцев,  ищущих  свой  дом  и, быть  может,  утративших его навсегда,  а
впрочем, таких же, как я. Ведь я один из них.
     Тень профессора Канта бродит по безлюдному острову Кнайпхоф - сухонькая
фигура  в  треуголке,  напудренный  парик  с косичкой,  в  руке  трость.  Он
отмахивается  ей от  летучих мышей и ворчит  что-то по-стариковски. Когда-то
здесь был его университет, а теперь мы приходим сюда на его могилу...
     И мы верим, что нашли свою родину здесь, в этой сырой и ненастной зиме,
морском ветре и этих  тенях, говорящих на чужом языке, не умея даже прочесть
их имен.  И женщины рожают детей, и для меня  этот город родной. Я не жду от
тебя, что ты полюбишь  его так же,  как люблю тебя  я, но хотя бы немного...
Ведь ты совсем из другого мира.



     Я так  долго  жил на  задворках собственной  жизни,  что  многое  успел
возненавидеть,  и порой  я боюсь прикоснуться  к тебе, ты почти  невозможное
чудо, а порой я трахаю тебя яростно, как обезумевшее от  страха животное, но
ты  примешь  меня и  таким. Ты  всегда принимаешь меня таким,  каким ты меня
любишь.
     Ты сделана из силикона,  ты  совершенна, а я сделан из  плоти,  которая
когда-нибудь  сгниет  в  этой общей могиле,  если только огонь крематория не
превратит  ее в  пепел. Вся  эта планета  Земля  -  это  огромное  кладбище.
Когда-нибудь  я  расскажу тебе  много забавных  историй о  том, как это было
раньше, и с чего все началось. И о том,  как  я ждал  тебя и пытался вызвать
твой образ, оградившись магическим кругом, и жег свечи, рисовал  пентаграммы
и бормотал заклинания. Не сделав должных расчетов по лености или небрежению,
не имея  всех нужных для этого талисманов и амулетов, купив  только  торт  и
бутылку шампанского,  правда,  побрившись и  надев посвежее сорочку, галстук
получше или купив новый, потому что этот ты уже видела, и подновив прическу,
и даже начистив обувь... Как хлопотны приготовления к магическому сеансу!



     И  вот, расставив на полу по кругу высокие  белые  свечи,  я зажигаю их
одну за  другой  и  на коленях сажусь в  центр  круга и, раскрыв перед собой
книгу, произношу полагающиеся  слова и,  протянув  к телефону  руку, набираю
очередной номер, соблюдая строгий  порядок  цифр. Наверное,  было бы  проще,
если  бы я  знал  твои  точные координаты, а  впрочем,  не  знаю - результат
магического действия непредсказуем.
     И  так  ночь за  ночью, сверяя часы  с календарем,  каждый  раз  заново
покупая шампанское,  которое затем, после долгих и утомительных манипуляций,
будет  выпито  на  кухне  при  безжалостном  электрическом  свете  оголенной
лампочки, осколки плафона  которой  до сих пор валяются где-то  в кладовке,-
непонятно, зачем было их собирать, а тем более, хранить,- и в этой  лампочке
теперь сосредоточено твое присутствие.
     А  ты и не  покидала меня, и незачем было  покупать новый галстук. Хотя
конечно, нет ничего плохого в том чтобы сменить сорочку. В  том чтобы каждый
день начищать туфли и следить за прической.
     И утюжить брюки.
     Вот только  не следовало бы  так  много пить и столько есть  сладкого,-
взбитые  с сахаром белки, бисквит, розочки из  зеленого, желтого, красного и
розового  крема,-  а  впрочем,  стоит   ли  соблюдать   диету  или  хотя  бы
умеренность,  когда причины явлений  неведомы,  а  результат  непредсказуем,
когда меня уже нет или еще не было, а я  все жду, что ты вот-вот придешь. Но
ничто не меняется, потому что не может придти тот, кто не уходил.



     "Что отражает зеркало, когда перед ним пустота?" Я повторял этот вопрос
как заклинание, столько раз уже произнесенное другими.
     Для чего я расчерчивал пол мелом?
     Магическое сочетание алфавитных знаков и грамматических символов.
     И  торопился  домой,  боясь  опоздать, сверял  часы, не сделав  должных
расчетов, и писал письма,  всегда наугад и всегда о чем-то большем, чем все,
что я когда-нибудь бы сумел написать, и хранил эти осколки плафона...



     Ты никогда не  жалуешься, даже когда  я делаю  тебе  больно, и все, что
есть между нами, останется навсегда между тобой и мной.
     У меня нет от тебя секретов, ведь ты и есть моя жизнь, и знаешь обо мне
больше, чем знаю о себе я. И когда в исступлении я не могу насытиться тобой,
и это уже не страсть, а что-то страшнее и глубже, когда это даже не  свобода
уже, не  счастье, а что-то  большее...  когда твое тело  так  податливо, что
вожделение мое вдруг превращается в ярость, и это как пропасть без дна, куда
я падаю все быстрее, быстрее, но оставаясь на месте, потому что там, где нет
дна, нет и расстояний, и  нет предела у этой  скорости, и утратив жалость  и
страх, я падаю все быстрее и дальше, дальше... оставаясь на месте...  Сравню
ли я это с бочкой данаид, что никогда не наполнится?  Я не могу насытиться и
знаю, что  никогда не смогу насытиться тобой, и  я  падаю, и  там, где  была
вода, стала суша, и я разобьюсь, мы разобьемся, милая!..



     И снова утро, и серый рассвет, мой город, сырой и безлюдный, и ветер...
     Трамваи  грохочут  железом,  и  ранние пассажиры  спросонья  смотрят  в
забрызганные моросящим  дождем стекла,  словно  не узнавая эти улицы и стены
домов, еще слепые, во власти небытия, и  зябнут, и ищут согреться в холодных
своих одеждах. На  перекрестках еще мало  машин,  и  на  дорогах нет пробок,
здесь  поздно встают и поздно  ложатся  спать, но кто-то,  и я один из  них,
каждое утро видит свой город безлюдным, как будто нагим.
     Пустыня  дождей  и  тумана,  пустыня  ветров, пустыня  каменных  улиц и
обшарпанных стен, изъеденный  ветром кирпич прямоугольных  труб  над скатами
черепичных крыш и голыми ветвями деревьев...
     Стекла трамвая запотевают, людей  становится  больше, они дышат, слабый
запах духов от нестарых еще женщин...
     Девочка-кондуктор  взывает  оплатить  проезд,  повторяя одно и  то  же,
безропотно  и  монотонно, и ей дают  мелочь или бумажные деньги и  терпеливо
ждут, когда она отсчитает сдачу, или показывают свои проездные. Она отрывает
билетик и идет дальше, всматриваясь в  эти лица,  не  появились ли  новые. И
лишь она одна ищет новые лица в толпе.
     А  мне безразлично;  кто-то едет  со  мной уже  три остановки, а кто-то
войдет  на следующей, я еду без пересадок, и до самого вечера будет еще один
рабочий день, но все это так неважно...
     Ведь вечером я вернусь к тебе.
     Ты ждешь меня дома, и я вернусь к тебе.
     Ты одна знаешь, как все  эти годы я ждал тебя. И теперь каждый вечер ты
ждешь меня с работы домой...






3



     Тринадцатое января. У Эдика собирается компания. Намечается вечеринка -
будем праздновать Старый Новый Год.
     Днем было пасмурно, но к ночи небо прояснилось. Светит луна.
     Я решил прогуляться пешком по Кутузова  до автобусной остановки у  Дома
Художника.
     Эта  странная  улица  без  вывесок  и  магазинов,  летними  ночами  так
таинственно бывает  здесь,  почти  неслышно  шелестит  листва,  и  в  голову
приходят мысли о призраках, что скрываются  во тьме старых кирпичных стен на
этажах  безлюдных руин, они  выходят на улицы, незримые  в  холодном  пожаре
электричества,  среди  неона,  машин  и  световых  реклам  подстерегают  они
прохожих...
     Летучие мыши, бесшумно возникающие из темноты и исчезающие  в  темноте,
летучие мыши, что живут на разрушенных чердаках души моего города...
     Необъяснимое  расположение  окон  во  тьме,  там, куда не доходит  свет
фонарей, за темными ветвями деревьев...
     Расстояния  недолги,  и  скоро  я  буду  там, где,  наверное,  уже  все
собрались, и мы будем праздновать. Надо бы купить по дороге пива.



     В тот самый вечер мы и познакомились со Славой.
     Меня представили ему. "Это Миша".
     - Корнилов,- сказал я, протягивая ему руку.
     - Слава,- пожав ее, представился он.- Суховеев.
     Он  приехал  сюда  из Москвы и  остался  здесь, чтобы  открыть кофейню.
Теперь он ищет квартиру; я не знаю, случайно, не сдает ли кто-нибудь из моих
знакомых?
     Я  сказал,  что нет, не  знаю.  Он  сказал, что  это  неважно,  найдет.
Главное, чтобы был телефон.
     - Это будет непросто,- предупредил я.- Телефон в этом городе редкость.
     У него есть девушка, она  сейчас в Москве, но скоро приедет.  Ее  зовут
Нина, я увижу ее и все пойму. Она просто чудо, я таких никогда не видел. Она
сама жизнь или, если угодно, сама любовь. Но она очень требовательна.
     - Ведь жизнь постоянно требует от нас, чтобы мы доказывали,  что мы те,
за кого себя выдаем,- сказал он.
     - Я мог  бы не согласиться,- сказал я.- Жизнь ничего не требует от нас,
если  только  мы  не предъявляем к ней требований.  А  любовь...  Что  такое
любовь?
     Он засмеялся и сказал, что вопрос этот явно риторический.
     - Женщина,- сказал  он,-  требует  от мужчины,  чтобы он был достоин ее
любви, и чем сильнее она его любит, тем она требовательней.
     Я сказал, что нет, это не так  -  напротив, чем сильнее  она любит, тем
безусловнее ее любовь.
     - А что такое, по-твоему, безусловная любовь?
     - Ну вот я  вышел  на улицу, и вдруг начался  дождь, и  я промок, может
быть, я заболею. И я не знаю, почему это так,  да и  не хочу знать. Я просто
хочу, чтобы была хорошая погода, и я прошу: "Ну пожалуйста, не надо дождя!"
     - Надо было взять зонт.
     - Наверное, надо было. А ты всегда и все знаешь заранее?
     - Очень странный подход к метеорологии.
     - Дело не в метеорологии.
     - А мне нравится,- сказал он.- Только здесь я такое видел: когда дождь,
и небо сплошь черное, и вдруг на этом  черном фоне вспыхнет дерево в золотом
сиянии  листвы, освещенное пронзительным светом солнца,  сверкнувшего у края
тучи. Погода меняется здесь каждые полчаса.
     - Ну, не каждые,- возразил я.
     - Но почти каждые полчаса.
     - Иногда и чаще.
     -  Это  невероятно!  И  поэтому здесь  особое,  странное,  непостижимое
небо...
     - Ты был здесь осенью?
     - Да,-  сказал он.- В первый  раз я  приехал сюда в  сентябре.  И  вот,
думаю, что остался здесь теперь уже навсегда.
     - А Новый Год встречал тоже здесь?
     - Нет. В Москве, с Ниной.
     - Она еще не была здесь?
     - Нет.
     Он стал рассказывать, как они встретились, потом  мы снова заговорили о
любви и о городе, и снова разошлись во мнениях, но спорить не стали.
     Он спросил, какой у меня телефон. Пока еще трезвые.
     - Ты знаешь,-  сказал  я,- здесь  чаще спрашивают  адрес. У тебя  чисто
московская привычка.
     - Правда?- сказал он.- А ты где живешь?
     - Записывай,- сказал я.
     Я продиктовал ему свой номер.
     Его идея с кофейней показалась мне несколько надуманной. Почему  именно
кофейня?
     - Потому что этому городу не хватает хорошей кофейни,- объяснил он.
     - Этот город,- сказал я,- пережил две блокады - во время чумы 1710 года
и  послевоенной  зимой  сорок  шестого.  Он  знает,  что  такое голод,  мор,
эпидемии, пожары и "ковровая"  бомбежка, он почти полностью был разрушен,  у
него отняли его народ, и вопреки всему этому он жив. Это не  вызывает у тебя
уважения? Ты  знаешь, когда-то,  в бытность студентом,  я голодал. Денег мне
хватало только  на  сигареты, а  на еду не оставалось  почти ничего, со мной
даже случались голодные обмороки. И  вот однажды парню, с которым мы  жили в
одной комнате,  прислали  из дому  пачку молотого кофе. Помнишь, были  такие
пачки в советское время, никакой не сорт, не марка, а просто "кофе молотый",
и различались эти пачки только по цвету - красные и зеленые...
     - А ты где учился?- спросил он.
     - В Москве, где же еще.
     - А где?
     - На физтехе.  Так вот, и ты знаешь, что  мы сделали с этой  пачкой? Мы
сварили  кофе  в большой кастрюле. И пили его  всю  ночь, потом весь день, а
потом пачка кончилась.
     - Ну и что?- сказал он.- Что это доказывает?
     -  Не знаю,- сказал  я.-  Жизнь  -  это просто  жизнь,  она  ничего  не
доказывает.
     - Ты что, не получал стипендию?
     -  Почему,-  сказал я.- Получал. Но  были  же у меня и  другие расходы,
помимо сигарет и еды.
     -  Вот,-  внушительно сказал он.- В  этом-то все и  дело. Ты сам сделал
свой выбор.
     - Ну и что,- сказал я, пожав плечами.- Это ничего не меняет.
     - Ладно,-  сказал он.- А ты взгляни на это по-другому. Вот  ты идешь по
улице, зима, промозгло, ветрено, моросит дождь, а ты не взял зонтик и промок
и, может  быть, заболеешь. И  тебе хочется просто согреться, и ты заходишь в
кофейню -  погреться,  выпить чашечку  горячего  кофе, покурить,  обсохнуть,
играет приятная музыка,  вокруг классический интерьер, и ты просто отдыхаешь
душой...  Почему повсюду в  Прибалтике,  в любом городе и даже городишке, на
каждом шагу кофейня, а здесь нет?
     - Вот именно,- сказал я.- Почему?
     - Потому что некому было этим заняться. Вот почему.
     - Ну что ж,- сказал я.- Попробуй. Может, что  и получится. А  деньги ты
где возьмешь?
     - Да найду, это не проблема.
     - Нет, если не хочешь говорить, то конечно, не говори.
     - Да обещали мне тут помочь.
     - А,- сказал я.- Ну, если обещали...
     - А чем занимаешься ты?- спросил он.
     Я  ответил,  что  так, работаю  в торговой  фирме,  занимаюсь  оптовыми
поставками  мясопродуктов  из  Польши  и  Литвы,  ничего  особенного,  можно
сказать, только начал работать...
     Ребята решили сгонять за травкой.
     - Ты будешь?- спросили у  него, а  он посмотрел на  меня  и  неуверенно
пожал плечами.
     - Так что, будешь?
     - Будет,- сказал я, уловив его почти незаметный кивок.
     - Значит, берем на шестерых два "кораблика".
     Я протянул деньги.
     - Сколько с меня?- спросил он. Я отмахнулся. Сочтемся.
     - Нет, я так не могу.
     - Можешь,- сказал я.- Привыкай.
     "Пива захватите!"- крикнул я.
     "Ладно!"- крикнули из прихожей.
     - Я никогда не пробовал,- тихо сказал он, придвинувшись ко мне ближе.
     - Я так и понял.
     - Научишь, как это делается?
     - Сам все увидишь,- сказал я.- Невелика премудрость.
     - Надо же,- сказал он.- Столько всего нового... И так каждый день.
     - Да,- сказал я.- Только как они ехать собираются, если они все бухие?
     Но ничего, обошлось. Вернулись с травкой.
     Все собрались