как выбрался, ты ни разу не...
     - Только воду и кока-колу.
     Пи-Эм с облегчением утирает лоб.
     - Садись. Закуривай.
     - Я без сигарет.
     Пи-Эм протягивает пачку.
     - Держись непринужденней. Нора...
     Он не успевает подобрать нужное слово: дверь хлопает, в холле слышны голоса.
     - Ты дома?
     Компания порядочная и тоже промокшая: им захотелось посмотреть на реку вблизи, и они вылезли из машин. Тут оба Кейди, и м-с Поуп со своей собачкой под мышкой, и еще Ноленды: их подобрали по дороге.
     - Входите, ребятки. Сейчас принесу выпить. Ба! Ты...
     Нора остановилась перед незнакомцем, который устроился в кресле. Под ногами у него изрядная лужа.
     - Эрик Белл, мой приятель. Одним словом, старый товарищ. Понимаешь...
     Пи-Эм внезапно вспоминает о невымытых руках, о холме в Мексике и теряется.
     - Белл завернул ко мне всего на несколько часов, но думаю...
     - ..что он пробудет у нас несколько дней, - заканчивает за него Нора без малейшей язвительности в голосе.
     Она открывает стенной шкаф, достает спиртное; Пи-Эм очень хочется ее остановить.
     - Надеюсь, у него есть с собой во что переодеться?
     Вода поднимается с каждой минутой. Когда мы подъехали, брода уже не было. Пембертоны чуть не застряли на том берегу. Кейди считает...
     - Иду на пари, что это протянется не меньше недели, - перебивает Кейди. - Я только что звонил в бюро погоды. В Соноре <Один из штатов Северной Мексики.> настоящий потоп.
     - Как ты сказал его зовут?
     - Эрик Белл.
     - Вы впервые в нашей долине, мистер Белл?
     - Впервые.
     - Вы еще убедитесь, что здесь у нас не так уж плохо, даже когда мы отрезаны разливом Санта-Крус. Шотландское? Бурбон?
     - Благодарю, нет.
     - Пиво?
     - Благодарю, тоже нет.
     - Серьезно?
     - Мой друг Белл, - вмешивается Пи-Эм, - недавно перенес тяжелую болезнь, алкоголь ему противопоказан.
     - В таком случае не настаиваю. Остальные - наливайте себе сами. Едой-то хоть запаслись?
     - Консервов на неделю хватит.
     - А выпивки?
     - Нет только пива, - отзывается м-с Кейди.
     - Завтра подкинем вам ящик. Кто хочет есть?
     Теперь это продлится, пожалуй, часов до пяти-шести утра. Появляются ветчина, сыр, консервы. Нора выставляет на столик несколько бутылок.
     За стаканом и хлебом каждый идет на кухню сам. Дом знакомый.
     - Пембертоны непременно заглянут утром.
     Еще бы! И не только они, а все кому не лень - посмотреть на реку. Заметят у Эшбриджей свет и ввалятся как к себе домой. Просторных кресел и подушек хватает на всех. М-с Поуп обязательно станет худо. Она всегда этим кончает, потом загаживает ванну, потом неизвестно почему принимается плакать и прижимать к груди собачку.
     Кто-то запустил проигрыватель. Музыку не слушают, но она создает шумовой фон, позволяющий не замечать перебоев в разговоре.
     - Один старый индеец-апач уверяет, что дождь зарядил дней на сорок. Он еще неделю назад предсказал это какому-то журналисту. Кстати, с берега удрали все змеи и зайцы.
     Пи-Эм замечает, что гость его вздрагивает.
     - Пойду достану ему брюки и рубашку, - объявляет он, вставая.
     - Как его угораздило так вымокнуть?
     - Не знаю, но если он пойдет со мной...
     Пи-Эм вот-вот расплачется. Конечно, никто об этом не догадывается. Все достаточно пьяны, чтобы не обращать на него внимания. Он выдавливает:
     - Пошли!
     Пи-Эм сам выпил и, может быть, поэтому, пересекая гостиную, испытывает такое чувство, будто дом шатается.
     Нет, шатается не только дом - вся его жизнь, все благополучие добытое такой дорогой ценой, таким упорством. За спиной он слышит музыку, голоса, звяканье стаканов.
     Что это, собственно, было - желание зарыдать или просто тошнота?
     - Пошли!
     Спутник следует за ним скользящим бесшумным шагом, и это поражает Пи-Эм: в обычной жизни люди так не ходят.
     Подозревают ли те, кто блаженно развалился в креслах, чем они сейчас рискуют?
     Они проведут в этой пропитанной алкоголем атмосфере долгие часы, даже не предполагая, что в доме убийца.
     - Пошли!
     Пи-Эм толкает одну дверь, потом другую. Они проходят через спальню Норы, выдержанную в голубых тонах, затем через ванную, тоже голубую и отделанную с такой роскошью, какой трудно ожидать в глухой аризонской долине. Потом оказываются в его собственной спальне. Тона здесь желтый и коричневый, ванна желтая.
     Пи-Эм поочередно зажигает лампы, распахивает стенной шкаф, где висят костюмы.
     - У нас с тобой был одинаковый размер.
     - Да, но я малость похудел.
     Без робости и стеснения, как в детстве, брат его стаскивает рубашку, обнажив белый мощный, мускулистый торс - предмет постоянной зависти Пи-Эм в былые времена. Сбрасывает брюки, кальсоны. Теперь он гол, как червяк.
     - Дай-ка мне лучше пижаму, и, я завалюсь спать.
     Надевая ее, он добавляет:
     - Я тебя очень стесняю, правда?
     И, словно рассуждая сам с собой, заканчивает:
     - Самое разумное - переправить меня как можно скорее.
     У Пи-Эм перехватывает горло. Он даже не пытается разобрать, что с ним, только выдавливает с трудом:
     - Оружие есть?
     - Нет.
     Пи-Эм открывает дверь.
     - Ванная направо. Найдешь там все, что нужно.
     Оставшись один, он скисает. Этого давно уже с ним не случалось, да он сегодня почти не пил. Его мгновенно рвет, и проходит добрых четверть часа, прежде чем он возвращается к Hope и к гостям.

2

     Он не стал бриться. Даже не умылся и не почистил зубы - только бы не поворачивать краны. Все так же лениво влез во вчерашние, еще влажные брюки и сунул босые ноги в сапоги для верховой езды. Глаза у него красные, во рту - мерзко.
     Гости, как он и предвидел, разъехались по домам только в шестом часу, и один Бог знает, не занесло ли их перед сном куда-нибудь еще. Для этого достаточно кому-нибудь бросить:
     - Загляните на минутку. По стаканчику - и восвояси.
     Это может тянуться сутки, а то и больше. Однажды вся компания три дня и три ночи, пока не опустели холодильники, моталась вот так по долине, с одного ранчо на другое, и в конце концов отправилась добавлять в "Подземелье", на мексиканскую сторону Ногалеса.
     Он бесшумно заглянул в комнату, где спал его брат, свернувшись клубочком и, как в детстве, прихватив зубами край простыни. Впечатляющее зрелище! Взрослый крупный мужчина, выше и плотнее, чем Пи-Эм, а лежит, как ребенок, и лицо тоже совсем детское.
     Может быть, Доналд так и остался ребенком?
     Мысль, возникшая у Пи-Эм, многое объясняла, но сейчас не время думать об этом.
     Он притворил дверь, прошел через гостиную, усеянную бутылками, стаканами, окурками сигар и сигарет, недоеденными сандвичами. Как-то раз он спросил эту публику, зачем они устраивают сборища по субботам, когда в воскресенье прислуга выходная, если не считать нолендовского негра. Добро бы им в будни надо было ходить на службу и с самого утра торчать в конторе!
     Небо было серое - где посветлей, где потемней; у подножия гор стелилась полоса тумана. Дождь перестал. В машине было сыро и холодно. Пи-Эм дал задний ход. Недалеко от реки развернулся и заметил, что там уже собралось несколько легковых, один грузовик и один джип.
     Все они, понятно, явились сюда с одной целью. Только у остальных иные, чем у него, причины интересоваться уровнем воды. Здесь собралась вчерашняя компания в полном составе и еще другие, правда, женщин не было, кроме маленькой м-с Ноленд. Даже издали чувствовалось, что они возбуждены, как дети, которых выводит из равновесия любое событие, нарушающее монотонность повседневной жизни.
     Вода в Санта-Крус поднялась высоко, выше, чем ночью. Напоминая собой густую липкую желтую массу, она катилась, кое-где вспучиваясь, вздыхала, как зверь, уносила с собой ветви, жестянки, всяческие отбросы, и, глядя на них, люди оживлялись.
     - Хэлло, Пи-Эм!
     Он вылез из машины, подошел к собравшимся. На другом берегу на крупной белой лошади сидел один из пембертоновских ковбоев.
     - Решил перебираться?
     - Уже четверть часа раздумывает.
     Дело в том, что большинство ковбоев жили в деревне Тумакакори, вытянувшейся вдоль шоссе по ту сторону реки. На некоторых ранчо, например у Пи-Эм, имелся домик для старшего ковбоя, на других - бараки для холостяков. У Пембертонов такого в заводе не было, а они держали для себя коров, которых - разлив не разлив - все равно надо доить.
     Вид у старика Пембертона был явно встревоженный.
     Ковбой на белой лошади все так же бесстрастно разглядывал стремительный поток. Вокруг, втолковывая ему что-то по-испански, толпились его товарищи, приехавшие вместе с ними из деревни.
     - Нора еще не встала? - осведомилась маленькая м-с Ноленд.
     Ее всегда так называли, потому что она действительно походила на маленькую, изящную статуэтку. Как все мужчины на этом и ковбои на том берегу, она была в сапогах, синих джинсах и красной клетчатой рубашке, на которую свободно падали волосы. Лицо не напудрено, губы не накрашены.
     - А ваш гость, Пи-Эм?
     Ему полагалось бы ответить, что тот спит, но он пропустил вопрос мимо ушей. Он смотрел на белую лошадь. И твердил себе, что должен был об этом подумать, что еще час назад мог, пожалуй, переправить брата верхом. Ну а на той стороне? Где бы он раздобыл машину?
     Почему Доналд не попытался осуществить свой план в одиночку? С какой стати Пи-Эм?
     Медленно, все с тем же бесстрастным лицом ковбой направил лошадь к реке, и, войдя в воду, животное почти тут же погрузилось по грудь. Это была огромная, могучая кобыла, гораздо более рослая, чем обычные верховые лошади на Западе, и тем не менее казалось, что дно уходит у нее из-под ног; она двигалась боком, словно течение разворачивало ее вокруг оси. На самом глубоком месте вода закрыла сапоги всадника, и все затаили дыхание, пока кобыла, угодившая, видимо, в яму, не выбралась наконец из быстрины; теперь вода опять доходила ей только до коленей, и, несколько раз высоко вскинув ноги, она выбежала на берег.
     - Жаль, что ваш приятель не приехал.
     Широко раскрытыми глазами он уставился на м-с Ноленд, и та прыснула со смеху.
     - Вы что, все еще не проснулись, Пи-Эм? Чем он вообще занимается? В нем, знаете, есть что-то очень печальное. Меня это сразу поразило.
     "Что-то очень печальное". Странно, что она сказала о Доналде именно эти слова. От кого-то много-много лет назад Пи-Эм уже слышал такие же - или почти такие. Голос, произнесший их, - тоже, кстати, женский, - до сих пор стоит у него в ушах. Он напряг память.
     - Вы не ответили мне. Я спросила, чем он занимается в жизни.
     - Кажется, бизнесом.
     - Вот уж не подумала бы! Кстати, передайте Hope, пусть зря не старается - готовить ничего не надо. Дженкинс только что поставил на плиту двадцать фунтов жаркого. Отсюда едем к нам, поедим. Жаркое у нас капитальное, мы одни не справимся.
     Он отозвался:
     - Нора, возможно, приедет.
     - Надеюсь, вы с приятелем - тоже?
     - Боюсь, ему будет трудновато. Он только что перенес тяжелую болезнь.
     - Если не привезете его, я приеду за ним сама.
     - Послушайте, Лил...
     - Хотите, чтобы он развлекал только вас?
     - Нет. Но говорю вполне серьезно: болезнь действительно оказалась очень тяжелой. - Пи-Эм понизил голос до шепота:
     - Он был на грани помешательства. Ему совершенно нельзя пить.
     - Ну и не будет.
     - Погодите. Вы меня не поняли. Я хочу сказать: у него может появиться желание выпить. Особенно когда кругом все пьют. А для него капля алкоголя - уже яд.
     - Не преувеличиваете?
     - Нисколько.
     - Вы уверены, Пи-Эм, что сказали мне всю правду?
     - Зачем мне врать?
     - Вот вы упомянули, что он был на грани помешательства. Только ли на грани? Может быть, в определенный момент...
     - Тише, Лил!
     - Значит, да?
     - Надеюсь, вы умеете молчать?
     Правильно он поступает? Или нет?
     - И все-таки привозите его. Обещаю соблюдать осторожность.
     У той, которая некогда подметила в Доналде что-то очень печальное, тоже был задумчивый вид. Теперь Пи-Эм вспомнил: перед ним внезапно ожило женское лицо.
     Как странно воскрешать такие давние воспоминания здесь, рядом с желтыми водами реки, у подножия гор, снова закутавшихся в облака!
     - Вот-те на! - бросил кто-то. - В Мексике опять дождь.
     В самом деле, на горизонте, между небом и землей, встало нечто вроде колонны, еще более темной и зыбкой, чем раньше.
     - Я же говорил, что зарядило на неделю самое меньшее!
     Загудели моторы. Один за другим собравшиеся разъезжались по домам: перекусят, примут ванну и возьмутся за старое.
     - Жду! - напомнила всем Лил Ноленд.
     Лил Ноленд - брюнетка, кожа - как у мексиканки.
     Та, которая говорила когда-то о печали Доналда, была блондинка, такая светлая, что казалась совсем белокурой. Тоненькая блондинка с продолговатым и, несмотря на неполные шестнадцать, уже серьезным лицом.
     "Маленькая мама"...
     Так называли ее там, в Айове, где папаша Эшбридж держал лавку, торгуя всякой всячиной: бакалеей, скобяным товаром, огородной рассадой, удобрениями, готовым платьем. В Эпплтоне была всего одна улица, и магазинчик папаши Эшбриджа располагался на самой середине ее, являясь, так сказать, центром и душой поселка. Дом был деревянный, одноэтажный, с верандой со стороны фасада; на этой веранде вечно торчали мужчины - пили пиво или жевали резинку, развалившись в качалках.
     Родители "маленькой мамы" жили у самой околицы, в последнем на улице доме, кое-как сколоченном из старых досок, рифленого железа - словом, из того, что удалось подобрать на свалках, и слишком тесном для целой кучи - не то восемь, не то девять - ребятишек, калеки-матери, прикованной к инвалидному креслу, и почти всегда пьяного отца. фамилия их была Додсон, девочку звали Милдред.
     Ходила она обычно босиком, в цветастом ситцевом платье, слишком просторном для такого худенького тела.
     Тем не менее на несколько недель она стала подружкой Пи-Эм. Тогда ему, кажется, шел только шестнадцатый. Он был не из ранних: девушки еще вызывали в нем робость. Милдред оказалась первой, которую он повел в кино в соседний поселок Ферфилд.
     Она никогда не смеялась. Доналд, которому едва стукнуло четырнадцать, был ростом с брата и на вид одних лет с ним.
     - До чего же твой брат печальный...
     Все это вспомнилось теперь Пи-Эм. До этого дня никто не замечал, что вид у Доналда печальнее, чем у других. Пи-Эм пропустил тогда эту реплику мимо ушей. Вскоре он опять стал ходить в высшую школу <Вторая ступень американской средней школы.> в Ферфилде, а затем уехал - уехал всерьез, на семнадцать лет, и начисто забыл о Милдред, которую и поцеловал-то в темноте всего раз-другой.
     Много позже брат написал ему, что женится. Выбрал он именно Милдред.
     Любопытно, правда? С тех пор прошло двадцать лет, Санта-Крус разливалась неизвестно сколько раз, и надо же! Доналд оказывается у него, Пи-Эм, в комнате для гостей, а Милдред с детьми ждет мужа в Ногалесе, по ту сторону границы, за проволочной изгородью!
     Пи-Эм больше ее не видел. Не видел он и детей - двух мальчиков и девочку, не знал даже, как их зовут.
     Поразительно, однако, каким тоном маленькая м-с Ноленд говорит о Доналде, которого и видела-то лишь мельком. Она тоже первым делом подумала, что у него печальный вид. А ведь Лил Ноленд не из тех, что интересуются мужчинами. Муж у нее, правда, ничего особенного собой не представляет. Парень хороший, но явно ей не пара. У них есть дочка: сейчас она проводит каникулы где-то у моря, в Калифорнии; зимой живет в Тусоне - учится там в школе.
     "Видно, все-таки заинтересовалась".
     Пи-Эм не ревновал. Кто же ревнует к родному брату?
     И разве он испытывал ревность, когда узнал, что Доналд женится на Милдред?
     Он тронул машину с места. Очень умные женщины - а Лил Ноленд из таких - удивительно быстро раскусывают мужчин. Почему, например, ничего не зная о Доналде, она сразу засомневалась, когда Пи-Эм заявил, что тот занимается бизнесом?
     Какой там бизнес! С Доналдом совсем скверно: он - неудачник. Другого слова не подберешь. Все в жизни прошляпил. А вот Пи-Эм ничто не сбило с пути, который он честолюбиво наметил себе.
     Машину он, как обычно, оставил во дворе, осмотрел загон, проверил, все ли лошади на месте, потом распахнул дверь и разом нахмурился. В кухне, откуда тянуло вкусным запахом кофе и бекона, слышались голоса.
     Прежде чем его присутствие было замечено, прошло несколько секунд - ровно столько, сколько нужно, чтобы обменяться двумя-тремя фразами. Слов он не разобрал.
     Почему этого оказалось достаточно, чтобы у него сложилось впечатление, что собеседники успели подружиться и теперь весело болтают о чем попало?
     Нора уже встала. А ведь обычно, уснув на рассвете, она ни за что не поднималась раньше полудня. Случалось, весь день проводила в постели. С неподражаемой, только ей свойственной ленью она предпочитает обойтись вообще без еды, чем включить электроплитку и сварить себе яйца.
     Так вот, она уже на ногах. Запуская мотор, он, видимо, разбудил ее, и у нее хватило духу встать с постели.
     А может быть, она услышала, что проснулся Доналд?
     - Как там на реке? - поинтересовалась Нора. - Уже не проехать, да? Я звонила Смайли, и они сказали...
     Она сразу заметила, что Пи-Эм раздражен. Как он ни старался держать себя в руках, раздражение все равно вырывалось наружу. В кухне сидел его брат. На нем были вчерашние, теперь уже просохшие брюки и свежая, накрахмаленная до хруста рубашка: Нора, без сомнения, взяла ее из мужнего гардероба. Обутый в домашние туфли Пи-Эм, он следил, чтобы не пережарились тосты.
     На кухонном столе уже стояли приборы для всех троих. В посудомойке громоздились стаканы, убранные из гостиной.
     - Кажется, Рауль все-таки перебрался на своей лошади, - добавила Нора.
     У них в долине и не выходя из дома можно быть в курсе самых незначительных происшествий. В каждом доме, на каждом ранчо без устали трещит телефон.
     - Что с тобой? - спросила Нора, посмотрев на Пи-Эм.
     - Со мной? Ничего.
     Нет, врать не стоило: Нора, пожалуй, еще умнее, чем м-с Ноленд. Правда, ум у нее несколько иного склада.
     Отец Лил Ноленд имел три ранчо в Мексике, был совладельцем рудников в Дугласе и даже предприятий в Европе. Лил еще ребенком объездила весь мир. Училась в Париже и в Швейцарии. Владеет французским, испанским и немного итальянским. Унаследовала в качестве единственной дочери все отцовское состояние, но живет так же скромно, как любая женщина в долине.
     В доме у нее жуткий беспорядок - такого нигде, пожалуй, не встретишь.
     Нора тоже богата - не так, как Лил, но все-таки богата: Честер Мак-Миллан, ее первый муж, оставил ей это ранчо и акции многих предприятий в Тусоне и Ногалесе.
     Разница между ними, вероятно, в одном: Нора сознает, что у нее есть ум, вкус, образование, а маленькая Ноленд не придает всему этому никакого значения.
     Тот же нюанс чувствуется и в их отношении к мужьям.
     Думать об этом неприятно, Пи-Эм предпочитает не думать об этом вовсе, но, в сущности, они с Нолендом почти в одинаковом положении. И тот и другой женились, не располагая мало-мальски серьезными деньгами.
     В Лэрри Ноленде есть что-то от быка и барана одновременно. От быка - размеры и неистовость в минуты срывов. От барана - покорность в обычных житейских обстоятельствах, особенно когда рядом Лил.
     Он, разумеется, не то что Пи-Эм. Кроме лошадей и скота, не разбирается ни в чем и лишь благодаря усилиям жены выучился играть в бридж, да и то прескверно.
     Тем не менее Лил старается выглядеть самой послушной и любящей женой, по крайней мере на людях. Никогда не позволяет себе перечить мужу. Если ему захотелось выпить, что случается довольно часто, она лишь снисходительно посмотрит на него и ни за что не отберет стакан.
     А вот Нора всегда на равных с Пи-Эм. Он предпочитает так думать. В сущности...
     - Признайся, у тебя что-то