щих нет, и все-таки странная непреодолимая лень мешает им расстаться. Дженкинс, ни капельки не удивившись, уже приготовляет коктейли.
     Они-то и доконали Пи-Эм. Весь день бурбон, а теперь еще коктейли - "мартини" или "Манхаттан"?
     Почти сразу в сознании его образовался провал. Мимо опять засновали силуэты. Ноздри защекотал запах супа с зеленым горошком. Вероятно, открыли консервы, разогрели суп. Как бы то ни было, одна чашка упала на пол. Не сам ли Пи-Эм опрокинул ее? Он лично не помнит, что ел суп.
     Он бесился от злости. И здесь, у Нолендов, было еще труднее понять почему. Он не испытывал ревности к брату: ревновать нет никаких оснований (хотя из головы не выходит ни этот драматический телефонный звонок, ни образ Милдред с тремя детьми у аппарата в семейном пансионе).
     Бешенство это - не из-за Лил. Он не влюблен в нее.
     А если однажды попробовал поухаживать за ней, то лишь потому, что был пьян. Он просто ею восхищается.
     У него к ней чисто дружеское чувство.
     Он взбешен, и все тут. Почему - этого никто не поймет, он сам тоже не понимает. Тем не менее смутно сознает, что не столь уж не прав.
     Все идет иначе, чем должно идти. Доналд ведет себя не так, как ему полагалось бы. Все остальные - тоже.
     Кто, в конце концов, Доналд или он работал всю жизнь и выбился в люди благодаря упорству и мужеству?
     Не это ли отправная точка, которая может привести хоть к какому-то объяснению?
     И все-таки несколько часов тому назад, когда они были вдвоем на ранчо, Доналд цинично бросил ему:
     - Допустим, ты влип в грязное дело. Останется ли Нора...
     Во всем этом бездна несправедливости. С Доналдом носилась не одна Лил - все, вплоть до Пембертона. Тот чуть ли не ухаживал за ним, правда, не без надежды усадить его за стол для покера.
     Пи-Эм предвидел, что рано или поздно Доналд согласится. Нет, уже готов согласиться. Он вмешался:
     - Не надо. Ему нельзя играть.
     Доналд оскалился:
     - Боишься, как бы я не вытянул из них все денежки?
     А тебе придется давиться от зависти, так ведь?
     Лил увела его. Теперь ей, несомненно, мерещились Бог знает какие ужасы. С Доналдом, хоть он на десять лет старше ее, она вела себя как мамаша, - даже супом его с ложечки кормила, и всем это нравилось, потому что выглядело игрой.
     Дальше опять провал. Пи-Эм напрасно силился вспомнить. Нет, одни провалы. Сейчас придет Нора, заполнит их, и это будет форменной пыткой.
     В голове у него мелькнуло слово "собака", и не случайно. С какого-то момента оба они стали похожи на двух взъерошенных, готовых сцепиться псов. Остальные наверняка это заметили и, конечно, свалили вину на Пи-Эм.
     Гости расхаживали по дому, бродили по комнатам, на ощупь разыскивали уборные: в одних помещениях горел свет, в других царил мрак. Всюду, даже в патио, валялись стаканы. Иногда люди сталкивались в темноте и расходились, не узнав друг друга; одному из них, без сомнения, было нехорошо.
     Каждый из братьев издали поглядывал на другого, взгляды их скрещивались, и в глазах Доналда читался все тот же сдобренный презрением вызов.
     Кто дал ему право презирать Пи-Эм?
     Подумать только! Он еще держится королем: саркастически подтрунивает над всеми, особенно над женщинами, с пьяной легкостью жонглирует людьми.
     Все это время Пи-Эм, видимо, избегал одиночества.
     С кем-то говорил, более или менее надолго присоединялся к разным группам, опрокидывал стакан за стаканом, но неизменно шел по следу брата и, вероятно, уже испытывал желание затеять драку.
     Не то же ли происходило с Доналдом?
     - Тебе не кажется, что нам лучше уехать?
     Это сказала Нора. Она, как всегда, безошибочно определила, что он готов; но она знала также, что настаивать бесполезно.
     К тому же в этот вечер они, его брат и он, как бы олицетворяли собой две враждебные стихии.
     Им предстояло решить старый семейный спор, восходящий через Ферфилд, штат Айова, еще к временам Эпплтона. Нет, дальше. Это лежит за пределами их личной судьбы, это библейский конфликт.
     Он, несомненно, произнес эти слова вслух, потому что, отыскавшись в кладовке памяти, они уже не выходили у него из головы.
     Библейский конфликт!
     Каин и Авель, Исав и Иаков...
     Ему уже было не остановиться. Доналду - тоже. Но как все-таки это вырвалось наружу?
     Вот тут голова и отказывала ему. Он знал, что все получилось по-идиотски несуразно. Все приобрело ложную окраску. Пресловутый библейский конфликт кончился вульгарным скандалом, который вызвал гадливое чувство у самых близких друзей Пи-Эм.
     Попробуй теперь втолкуй, что между ним и Доналдом встало нечто действительно большое, что это извечная драма.
     Началось даже не с Доналда. Пи-Эм просто обязан в точности вспомнить каждое свое слово. Он должен также решить для себя, бывают ли в жизни минуты, когда человеку приходится делать прямо противоположное тому, что он хочет сделать.
     Он думал о Милдред Додсон, а злился на Лил. Испытывал ненависть к брату, а выместил ее на маленькой Ноленд. Он не выбирал подходящий момент. Это случилось в минуту, когда он меньше всего собирался затевать драку и к тому же держал в руке полный стакан.
     Он шел по их следу. Отыскал обоих на веранде и решил, что там больше никого нет. Лил с притворно материнским видом гладила теперь уже не руку, а пальцы Доналда.
     Тут он и выпалил, сам удивляясь тому, что говорил:
     - Как вам обоим не стыдно! Как вам не стыдно, Лил! Если бы ваш муж...
     Чтобы все получилось именно так, потребовалось просто чудовищное совпадение разных случайностей. Потребовалась также другая коллизия: Лэрри Ноленд, обычно ничуть не ревнивый, выпил больше нормы и, как Пи-Эм, двинулся по следу жены.
     По логике он должен был обрушиться на Доналда.
     Так вот, когда Пи-Эм заговорил, Лэрри стоял, притаившись в углу веранды. И, вопреки всем ожиданиям, сорвал злость на Пи-Эм.
     У этого мирного человека бывали звериные вспышки.
     Без предупреждения, без единого слова он въехал Пи-Эм кулаком в лицо.
     Стакан буквально взлетел в воздух, вылился на платье м-с Ноленд и разбился об пол. Непроизвольно отреагировав на боль в челюсти, Пи-Эм, в свою очередь, ударил раз, другой, третий, может быть, даже больше и продолжал бы так до бесконечности, хотя противник его уже свалился.
     Был ли еще кто-нибудь рядом с ними в эту минуту?
     Пыталась Лил остановить Доналда или нет?
     Брат, стиснув кулаки, надвигался на него, и Пи-Эм, облегченно вздохнув, встал в позицию.
     Удар пришелся ему в левый глаз, который он так больше и не открыл. Но его кулаки тоже угодили не в пустоту. До сих пор у него в ушах стоит крик Норы:
     - Пи-Эм!.. Успокойся! Оставь его!
     После первой схватки оба отступили, давая себе свободу маневра. В зрачках Доналда поблескивал все тот же свирепый иронический огонек.
     - Не забудь, что я тебе сказал, - процедил он сквозь зубы. - А теперь иди сюда, я расквашу твою поганую рожу.
     Может быть, сказано было и не совсем так, но слова "поганая рожа" Доналд употребил. Нора бросилась оттаскивать мужа. Не придумай он историю с сумасшествием, их, скорее всего, оставили бы в покое - пусть выясняют отношения сами.
     Дерущихся разняли. Роль арбитра, как всегда, взял на себя Пембертон, выполнивший свою миссию с простотой и достоинством.
     - Мы в доме наших друзей Нолендов, ребята. Хотите сводить счеты - соблюдайте приличия: выйдите на улицу.
     Пи-Эм заметил кровь у себя на руке. Его отвели в сторону. Окружающие, перебивая друг друга, что-то говорили ему.
     Он ясно помнит, что несколько раз повторил:
     - Пусть он выйдет на улицу! Пусть выйдет! Пембертон прав. Пусть выйдет!..
     Разумеется, с ними схитрили, как хитрят с детьми. Его вывели из дома на крыльцо, а Доналда утащили в другую сторону - вероятно, в патио.
     Пи-Эм очнулся у себя в машине, но не за рулем - его место заняла Нора.
     - Поехать с вами?
     Голос был вроде бы Смайли.
     - Благодарю, не надо. Справлюсь сама. Извините нас.
     Пи-Эм, разгоряченный дракой, порывался выскочить.
     - А, удрал! Он струсил! Ха-ха-ха!
     Кто-то проверил, закрыта ли дверца с его стороны.
     Провал. Мрак с несколькими просветами. Он, например, уверен, что дома выпил еще. Нора, конечно, не стала ему мешать - пусть добирает. Дать ему свалить себя с ног, потом уложить его - это, бесспорно, самое разумное, что она могла сделать.
     Куда делся Доналд? Чью сторону взяли их приятели?
     Не остался ли он у Нолендов?
     Все было так ужасно, что Пи-Эм боялся об этом думать. И тем не менее ему совершенно необходимо знать все. Он вновь видел свою гостиную с одной-единственной зажженной лампой, полуосвещенную фигуру Норы, ее голые ноги и бедра. Она, разумеется, тоже была пьяна. Все были пьяны.
     Только вот за всем этим стоит нечто такое, что продолжает ускользать от него, хотя в нем-то и заключена, пожалуй, вся суть. Нет, он обязательно должен открыть глаза, встать с постели.
     Левый глаз Пи-Эм заплыл. Ему казалось, что голова у него полна какой-то жидкостью, которая при малейшем движении переливается из стороны в сторону.
     Несмотря ни на что, он добрался до ванной. Встал перед зеркалом, посмотрелся в него. Веко на левом глазу было иссиня-черным и вспухло, нижняя губа вздулась, на подбородке запеклась кровь. Он сунулся в аптечку, нашел пузырек с минеральной солью, к которой всегда прибегал в подобных случаях, и вытряхнул две таблетки в стакан.
     Вода немедленно забурлила.
     Он чувствовал себя по-настоящему больным. Ему хотелось позвать Нору, но его удерживал стыд; кроме того, он опасался узнать подробности, которые окажутся еще более неприглядными, чем те, что уже ему известны. На дворе было солнечно, хотя из-за большой влажности свет как бы уплотнился и стал более желтым, чем всегда.
     Однако в стороне Ногалеса опять погромыхивало.
     Так обычно и бывает. Одна-две сильные грозы, потом затишье. Утром кажется, что все кончилось. Зелень дышит свежестью, птицы поют, на небе ни облачка.
     Потом из-за горных вершин выползает что-то ослепительно белое, становится светло-серым, затем почти черным, и часа в два-три дня, когда вода в реке вроде бы начинает идти на убыль, разражается новая гроза.
     Иногда в этом промежутке кто-нибудь успевает перебраться через Санта-Крус на лошади или пешком, по пояс в воде, с риском, что при первом же неверном шаге его унесет течением.
     Пи-Эм чувствовал, что должен снова лечь. Его шатало. Он боялся потерять сознание.
     К счастью, дверь, соединявшая ванные супругов, наконец распахнулась. Кожа на лице у Норы блестела, взгляд был тусклый, волосы растрепаны. Она тоже спала.
     Он разбудил жену, когда открывал кран, и на ее мальчишеском теле не было ничего, кроме голубого пеньюара.
     - Тебе чего-нибудь дать?
     - Не знаю. Мне что-то нехорошо.
     - Ну-ка покажись.
     Поглядев на его лицо, она не улыбнулась, но и состраданием не прониклась.
     - Лег бы ты лучше опять.
     - Послушай, Нора...
     - Что?
     - Прости меня. Я не помню в точности, что произошло, но...
     Милдред в таких обстоятельствах наверняка сходила бы с ума. Нора, вероятно, не злилась на него, но и жалости у нее тоже "не было.
     - Иди. Сейчас принесу тебе лед.
     Он увидел свою одежду, валявшуюся рядом с кроватью.
     - Кто меня раздел? Ты?
     - Да. Это было нелегко. Ты рвался обратно. Говорил, что это вопрос жизни и смерти.
     - Что? Какой там еще вопрос жизни и смерти?
     - Вопрос о том, разыщешь ты его или нет. Ложись.
     И называл ты его не Эриком, а Доналдом. Почему?
     - Не знаю.
     - Скажи честно: ты врал мне с самого начала?
     Не время ли все объяснить? Или придумать новую ложь?
     - Умоляю, Нора, принеси лед.
     Она ушла, все так же босиком. В доме царил беспорядок. Удивительно тоскливо много дней подряд обходиться без прислуги! Впечатление такое, будто все идет как попало, погружается в лишенный всякой поэтичности хаос.
     - Я много болтал? - спросил Пи-Эм, когда на лоб ему лег пузырь со льдом.
     Они были скорее товарищами, чем мужем и женой.
     О подлинно любовных отношениях речь у них никогда не заходила. Товарищем, правда. Нора была превосходным, тем более что всегда сохраняла хладнокровие.
     - Ты упорно говорил о какой-то катастрофе. Это стало у тебя вроде навязчивой идеи. Погоди, сейчас припомню... Ты твердил: "Они не сознают, что только я могу предотвратить катастрофу. Я всю жизнь работал, чтобы не допустить ее, и вот как меня отблагодарили".
     Он покраснел от этой пьяной высокопарности. Во хмелю он неизменно считал себя несчастным, непонятым.
     Ему казалось, что, делая все для других, он ничего не получает взамен.
     - Я пробовала помешать тебе звонить.
     - Я звонил?
     - Мне пришлось уступить: я ведь не знала, насколько обоснованно твое беспокойство.
     - Я звонил от Нолендов?
     - Отсюда, когда мы возвратились. Ты подуспокоился. Я даже подумала, что к тебе вернулось самообладание. Ты попросил еще выпить. Сперва я не дала. Ты настаивал. Повторял: "Поверь, Нора, так надо. Мне предстоят серьезные шаги. Это вопрос жизни и смерти.
     Я, конечно, пьян, но знаю что делаю".
     Он боялся поднять на нее глаза. Она взяла со стола пачку сигарет, закурила и, закинув ногу на ногу, устроилась в кресле, единственном на всю спальню. Отважившись наконец искоса бросить на нее взгляд, он по гримасе, сопровождавшей первую затяжку, понял, что похмелье у Норы тоже не из легких.
     - Погоди... Ты говорил, что выполняешь святой долг, что я когда-нибудь все пойму. В конце концов я дала тебе трубку, решив, что это все-таки лучше, чем раздражать тебя.
     - Кому я звонил?
     Он вспомнил одновременно с тем, как она ответила:
     - Ривзу.
     Это был его ногалесский компаньон и коллега, старый адвокат, неоднократно избиравшийся окружным судьей.
     - В котором часу?
     - Точно не скажу. Во всяком случае, за полночь.
     Ривз, низкорослый, всегда холодный человечек, до педантизма любил порядок: самые мелкие привычки возводились им в ранг незыблемой традиции.
     - Разговор заказала я. Там долго не отвечали. Мне пришлось попросить телефонистку повторять вызов в течение пятнадцати минут. Наконец Ривз сухо ответил, что спальня у него на втором этаже, а телефон на первом и что я вынудила его спуститься вниз босиком с риском наступить на скорпиона или ядовитого паука.
     Ривз болезненно боялся любых животных.
     - Я просил его внести за меня деньги, так?
     Боже милостивый! Как трещит голова! И как все более мерзко становится у него на душе с каждым новым открытием! Хватит ли у него теперь мужества посмотреть Ривзу в лицо?
     - Ему ты тоже повторил, что это вопрос жизни и смерти. Сказал, что сегодня же утром, как только рассветет, - последнее ты подчеркнул, - необходимо вручить определенную сумму какой-то сеньоре в Ногалесе, Сонора.
     - Сеньоре Эспиноса?
     - Возможно. Фамилия, во всяком случае, была испанская. Адрес ты дал.
     - Я указал сумму?
     - Ты все время менял ее. Ривз, видимо, возражал, но ты настаивал.
     - Он, наверное, напомнил мне, что банк открывается только в девять?
     - Похоже. Ты добавил, что нужен не чек, а наличные.
     И все время горячился. Сперва вел речь о двухстах долларов. Потом о пятистах. Наконец заорал в трубку: "Пятьсот долларов, ясно, Ривз? Нет, тысячу! И можете справиться у Норы, в своем я уме или нет. Не спорьте. Это мое личное дело. Тут решаю только я. Повторяю: тысячу долларов".
     - Ты говорила с ним после меня?
     - Да. Ты передал мне трубку и с горечью бросил:
     "Он думает, я пьян. Будь добра, успокой его".
     - И ты его успокоила?
     - Я сказала: "Сделайте, как он хочет. Так будет лучше".
     - Ривз обещал?
     - Он опять разворчался; он не обут, не одет, он не знает, где достать тысячу наличными раньше девяти утра.
     Пи-Эм почувствовал, что наступает критический момент. Он понял это по напряженному молчанию Норы в перерыве между двумя затяжками.
     - Скажи, Пи-Эм, кто это?
     - Ты имеешь в виду женщину?
     - Нет, его.
     - Послушай, Нора. Мне сейчас нехорошо. Клянусь тебе, у меня есть серьезные основания для беспокойства. Где он?
     - Не знаю. Я увезла тебя, как только ты поддался на уговоры.
     - Ты держалась молодцом. Но это еще не все. Мне совершенно необходимо знать, где он.
     - У Лил, конечно.
     - Не позвонишь ли туда? Который теперь час?
     Она подошла к двери и выглянула в гостиную - там на стене висели часы.
     - Половина двенадцатого.
     - Звони.
     - После вчерашнего?.. А, ладно! Может быть, повезет - нарвусь на Дженкинса и все выспрошу.
     К телефону действительно подошел Дженкинс. Говорил он вполголоса, словно боясь разбудить хозяев.
     - Скажите, Дженкинс, приятель, который с нами был вчера... Да, именно... Он остался у вас?.. Как!.. Это точно?.. А он не уехал с Пембертонами или Кейди?..
     Конечно, я понимаю, они спят... Нет, не будите ее...
     Я позвоню еще... Благодарю, Дженкинс... Он в порядке, в полном порядке.
     Пи-Эм тревожно уставился на жену.
     - У Нолендов его нет. Кажется, после нашего отъезда разыгралась новая сцена. Его пытались уложить в комнате для гостей. Ему удалось вырваться. Он заорал:
     "Все вы дурачье, никто мне не нужен - я и сам доберусь до Милдред!" Дженкинс недоговаривал, но я все поняла.
     Они выскочили в патио. Твой приятель воспользовался темнотой и дал тягу. А там поблизости загон, обнесенный колючей проволокой. Он бежал прямо на изгородь, но в последний момент заметил ее и перепрыгнул. Нагнать его не удалось - машинам там не пройти. Началось нечто вроде повального бегства. Ноленды остались одни.
     - Звякни заодно Пембертонам.
     Нора редко бывала такой послушной, как в этот раз, - вероятно, надеялась, что будет вознаграждена и муж удовлетворит ее любопытство.
     Пембертон уже встал, принял ванну, растер себя с ног до головы, как растирают лошадь перед скачками. Разговор длился недолго.
     - Тон у него был довольно сухой, - сообщила Нора. - Они объехали вокруг загона. Никого не заметили.
     В загоне паслось десятка два кобыл с жеребятами, они были чем-то напуганы.
     - Это все?
     - Ты же слышал, я спросила, куда, по его мнению, мог деться твой приятель. Пембертон ответил: "Он был так возбужден, что наверняка попытался форсировать реку".
     Пи-Эм никогда еще не было так плохо.
     - Очень тебя прошу, звони Кейди, звони Смайли, даже Поупам.
     - Нынче утром любезности ни от кого не дождешься. Ну да ладно!
     Нора села на телефон. Смайли еще спали, и ей пришлось извиняться за то, что она разбудила их. Кейди уже уехал верхом на свою хлопковую плантацию - боится, что она пострадала; м-с Кейди ничего не известно.
     - Спроси, на месте ли их самолет.
     Почем знать, не владеет ли Доналд пилотажем? А вчера вечером шла речь об аэроплане Кейди.
     - Она видит его из окна.
     - Пусть не кладет трубку еще минутку. Посоветуй ей присматривать за ним или снять с него какую-нибудь деталь.
     - Ты серьезно? Разве я могу ей это сказать?
     - Да, ты права.
     Остались только Поупы. Разговор тянулся нескончаемо. К телефону, без сомнения, подошла м-с Поуп, не отказавшая себе в удовольствии прокомментировать вчерашние события. Нора топала ногами от нетерпения.
     Ранчо Поупов ближе всех остальных к Ногалесу.
     Именно вокруг него Санта-Крус делает петлю, которая примыкает к горам и, так сказать, запирает долину. По прямой от него до границы не больше пяти миль.
     Разговор все не прекращался. Нора успела почти целиком выкурить еще одну сигарету.
     - Старая стерва! - выдохнула она, положив трубку.
     - Что она сказала?
     - Явно старалась вытянуть что-нибудь из меня. Задавала ехидные вопросы. В конце концов рассказала, что под утро лошади начали носиться вокруг ранчо, словно их кто-то напугал. И добавила, что, если твой приятель не найдется, она, учитывая, что ты наговорил о нем Лил и е