Экое ребячество! Пи-Эм только пожал плечами. Потом забеспокоился: забота о Доналде стала слишком общей. Очевидно, все уже успели перешепнуться: "Смотрите не давайте ему пить!"
     Мужчины тоже втянулись в игру. Одни нарочито держались в отдалении от буфета. Другие одним духом осушали стаканы, чтобы не держать их в руках, разговаривая с Доналдом.
     Не разозлит ли это его в конце концов?
     Он спокоен, совершенно спокоен, чувствует себя как дома. Болтливость Лил сделала его предметом всеобщего попечения, хотя обычно в этой компании каждый занимается самим собой, не думая об окружающих. Если вас разморило, вы можете даже уйти в одну из спален и вздремнуть. Так случается довольно часто. С началом разъезда кто-нибудь из женщин спохватывается:
     - А куда девался мой муж?
     - Должно быть, прилег.
     - Проспится - отправьте его домой.
     Конечно, Доналд - не из долины. С ним обращаются как с почетным гостем. Лил Ноленд подкладывает ему в тарелку самые лакомые кусочки. Того гляди, сама возьмется резать мясо: побаивается, наверное, увидеть у него в руках нож.
     Правда, у Пи-Эм долго не было серьезных поводов для беспокойства. Не выпил ли он больше, чем ему кажется?
     Он ел, но не помнит что. Все разбрелись: кто на веранду, кто в гостиную, где была порядочная библиотека, куча пластинок и огромный диван в форме полумесяца - на нем свободно умещались семь-восемь человек.
     Пембертон с неизменным видом собственного достоинства слонялся в поисках партнеров для покера. Обратился даже к Доналду, но тот, издали заметив Пи-Эм, лишь улыбнулся и покачал головой.
     Пожалуй, именно в эту минуту Пи-Эм и подхватило.
     Дом Нолендов перестал быть обычным домом, Пи-Эм начало удивлять все: негр, расхаживающий с серебряным подносом от гостя к гостю, и еще множество всяких мелочей, относящихся не только к обстановке, но и к людям, которые двигались на фоне ее.
     Он посмотрел вокруг, но уже не своими глазами, а глазами Доналда, точнее говоря, попытался дать оценку людям и вещам исходя из того духовного уровня, какой предполагал в брате.
     Доналд - бедняк и всегда был им. Пи-Эм тоже родился в деревянном домишке папаши Эшбриджа, но не прижился там, и первой его самостоятельной мыслью была мысль о бегстве.
     А вот Доналд прирос к дому, пропитался его бедностью и убожеством. Они с Милдред наверняка сохранили привычку мыться в тазу; если у них и была ванна, то дрянная, с пожелтевшей от жесткой воды эмалью. Всю жизнь он выбивался из сил за несколько долларов. Днем и ночью его одолевали жалкие заботы о том, как дотянуть до конца месяца; он по целым неделям раздумывал, может ли купить так нужный ему готовый костюм или ботинки детям.
     Здесь, вокруг бассейна, полдюжины комнат для гостей, при каждой ванная своего особого цвета, роскошные купальные простыни с инициалами Нолендов.
     Мужчины на первый взгляд одеты как нельзя более просто. Это вроде формы: сапоги, брюки навыпуск, белая рубашка. Только вот сапоги Пембертона, отделанные накладным серебром, обошлись ему в тысячу долларов с лишним. Седло - и того дороже.
     Он, пожалуй, не очень богат, уж подавно беднее маленькой Ноленд, но и ему ничего не стоит проиграть тысячу-другую в карты.
     Он очень представителен: полное розовое лицо, седые волосы, держится так, словно председательствует, - это оттого, что он и в самом деле неизменно возглавляет местные родео.
     По правде сказать, попадись Доналду такой человек, как Пембертон, в другом месте, он смотрел бы на него снизу вверх, не решился бы даже заговорить. Да нет, они бы просто никогда не встретились. В поезде Доналд ехал бы в общем вагоне, а у Пембертона было бы отдельное купе; всюду, кроме Ногалеса, они ходили бы в разные бары.
     Мысль была случайная и не очень глубокая, но Пи-Эм стал развивать ее и обнаружил, что все, кто собрался вокруг них с братом, - богачи, важные персоны, чьи имена они произносили бы в детстве, почтительно понижая голос, вельможи, если хотите, которых папаша Эшбридж только что не считал людьми другой породы.
     Милдред, например, никогда бы не пришло в голову выпить чашку чая с женщиной вроде Лил Ноленд, Пегги или любой из женщин Эпплтона.
     Мимоходом Пи-Эм сделал и другое открытие, обдумать которое обещал себе как-нибудь на досуге, когда опять придет в равновесие: среди присутствующих самыми крупными состояниями обладали женщины.
     Он устроился в кресле, держа в зубах сигару; чуть позже в руке у него очутился фужер бурбона. Со стороны казалось, что Пи-Эм дремлет, но веки у него были приоткрыты. Он разглядывал собравшихся, одного за другим, как никогда еще на них не смотрел.
     Вот, скажем, Ноленд, муж Лил. На улице его нетрудно принять за приказчика или банковского служащего.
     Тем не менее он из тех, у кого Доналд всю жизнь смиренно просил работы. Да еще обращаясь не прямо к ним, а к их секретарше или управляющему.
     Это не просматривается. Никто не подозревает, что Доналд - из другого мира, из мира маленьких людей.
     Ноленд даже улучил минутку, чтобы сообщить Пи-Эм:
     - Ваш приятель собирается, по-моему, осесть в Соноре. Сонора - мексиканский штат, прилегающий к этой части границы.
     - Он вам так сказал?
     - Не мне, а Пембертону. Тот прямо-таки зажегся.
     Неужели у Доналда хватило наглости попросить у них места? Большинство здешних владельцев ранчо имеют интересы по ту сторону границы. Ноленд взял за женой три ранчо в Мексике и, вероятно, соблазнен возможностью назначить туда управляющего-американца.
     Предоставленный самому себе, Доналд толкался бы в очередях на бирже труда или безуспешно названивал по телефону тем, кто сейчас собрался тут.
     Теперь же, несмотря на откровения Лил, а может быть, именно благодаря им, ему достаточно слово сказать.
     А вдруг он уже сказал? Или собирается? В кармане у него ни цента - это Пи-Эм знает. В долину он явился голодный. Милдред с детьми, ожидающая по ту сторону границы, - не в лучшем положении.
     Что если под тем или иным предлогом он займет денег у кого-нибудь из здешних?
     В сущности, Пи-Эм совершенно не знает брата. Если не считать смутных воспоминаний детства, он знает его хуже, чем любого человека, с которым познакомился бы несколько дней назад. Разве Доналд не привык занимать у Эмили? Похоже, она ухлопала на него все свои сбережения. Он разжалобил ее ловкими фразами, разговорами о Милдред и малышах. Вероятно, подоил и отца.
     Такие типы, с удовольствием рассуждающие о своей невезучести и порядочности, легко начинают верить, что все обязаны им помогать.
     В момент, когда м-с Поуп заговорила с Пи-Эм, Доналд стоял у карточного стола, за спиной Пембертона, и наблюдал, как тот играет в покер.
     Пи-Эм предупреждал: "Не давайте ему пить".
     Но из приличия не мог сказать: "Не показывайте ему слишком много денег сразу".
     Конечно, играют на жетоны. Но они имеют определенную ценность и сразу после партии обмениваются на банкноты и чеки. Доналд наверняка уже знает, сколько они стоят. Белые - доллар, красные - десятку, голубые - полсотни. А пятьдесят долларов - это почти столько, сколько Доналд зарабатывал в неделю у Фарнесса и Кампмайера, когда, по счастью, получил там место. Если бы ему с семьей гарантировали пятьдесят долларов в неделю пожизненно, он, вероятно, удовлетворился бы этим и не совершил побег из Джольета.
     До чего странное ощущение возникает от этих вопросов! Даже голова кружится. У них один отец, одна мать, но теперь, находясь здесь, Пи-Эм все равно что дома: он ровня - или почти ровня - тем, кто снует вокруг него.
     И вот появляется Доналд, изголодавшийся Доналд, который всю жизнь прозябал, потом покушался на убийство, просидел два года за тюремной решеткой и все-таки преспокойно, с невозмутимым, в общем-то, видом наблюдает, как переходят из рук в руки полусотенные жетоны, а Лил Ноленд, женщина с пятьюдесятью тысячами годового дохода, бросается к холодильнику и тащит ему кока-колу в большом серебряном кубке.
     Это походило не то на сон, не то на кошмар, отравляло душу смутной тревогой, и тем не менее мысли Пи-Эм были как бы подернуты пеленой самодовольства: никогда еще у него не было случая с такой очевидностью измерить пройденный им путь.
     Неужели человек, не сумевший достойно устроить свою жизнь, имеет право ставить под вопрос результат стольких усилий лишь на том основании, что он - ваш брат?
     Было душно. Гроза над Тусоном утихла, но над мексиканскими горами уже собиралась новая. Река поднялась так, что рев воды доносился даже сюда.
     Вернись Пи-Эм вчера на два часа позже, он бы разминулся с Доналдом и отделался от него. В любом случае брату нельзя обосновываться в Соноре. Хочет жить в Мексике, пусть едет дальше на юг.
     Он даст ему денег. Это его обязанность. Он не может сделать меньше, чем Эмили. К тому же, если он не даст, Доналду придется раздобыть их любой ценой, а это еще страшнее.
     Сколько? Столько, чтобы продержаться, скажем, месяц. Этого достаточно. Имея в запасе месяц, мужчина обязан выпутаться в любых обстоятельствах. Мыл же Пи-Эм посуду в аптеках-закусочных! Милдред может работать. Она привычная. Такие всю жизнь работают.
     Кстати, сколько лет детям? Он не помнил, кто старший - девочка или мальчик. Семейную хронику ведет Эмили. Если мальчик, ему примерно шестнадцать. Шестнадцатилетнему парню уже полагается зарабатывать на жизнь.
     Интересно, о чем думает шестнадцатилетний мальчишка, когда ему говорят: "Твой отец в тюрьме"?
     Жалеет отца? Злится на него? Питает к нему ненависть? Или тоже находит, что бывают люди либо невезучие либо ставшие жертвой несправедливости?
     Что если это маленький, взъерошенный бунтарь, который в один прекрасный день явится сюда требовать отчета, как его отец сегодня утром?
     Вокруг слышались ленивый шум разговоров, стук жетонов, звяканье кем-то наливаемого стакана: Дженкинс исчез, и каждый обслуживал себя как умел. Небо нависло над землей, вдалеке погромыхивало, и атмосфера становилась от этого еще более расслабленной и обволакивающей. Типично воскресная обстановка, когда невольно спрашиваешь себя, за каким чертом несутся по шоссе машины, гудки которых время от времени раздаются то в одной, то в другой стороне дороги.
     Внезапно в этой полутишине, гораздо более глухой, чем полное безмолвие, резким диссонансом задребезжал телефон, и Пи-Эм подбросило, как в ту минуту, когда с ним заговорила м-с Поуп. Попробуй он после уверять, что сразу угадал - вызывают его, ему никто бы не поверил. Но он угадал и даже почувствовал, что разговор будет неприятный. Звонок резанул ему слух, как скрипучий голос его ненавистницы.
     Лил Ноленд подняла трубку - аппарат стоял на полу, у нее под рукой.
     - Междугородный?.. Что?.. Кого, кого?.. Алло!.. Неважно слышу... Что-то трещит...
     Собравшиеся уже притихли. Связи мешали только грозовые разряды.
     - Беверли-Хиллз?.. Кого попросить?.. Эшбриджа?..
     Все так привыкли называть его Пи-Эм, что Лил не сразу сообразила, о ком идет речь.
     Телефонистки в Ногалесе, знакомые с нравами долины, без особого труда разыскивали своих абонентов на соседних ранчо.
     - Да, здесь. Передаю трубку.
     Доналд тоже Эшбридж. Услышав свою фамилию, Пи-Эм посмотрел на брата. Вопреки его опасениям, тот не шелохнулся, только впился глазами в глаза Пи-Эм и больше не отводил их в сторону.
     - Алло!.. Это я.
     На другом конце провода была Эмили, но он избегал называть ее по имени: зачем людям знать, что у него есть сестра в Калифорнии?
     - Да... Плохо слышу... Неподалеку сильная гроза...
     Повтори... Да, да...
     Разумеется, это Эмили! Они уже много лет не звонили друг другу. Могла бы и поинтересоваться, как он живет.
     В сущности, за минуту до этого она даже не знала, жив ли он.
     Но она спросила только:
     - Доналд у тебя?
     - Да.
     - Здоров?
     - Да.
     - Дальше не отправился?
     - Нет.
     - Почему?
     - Мы отрезаны рекой.
     - Не поняла.
     - Река разлилась: начались дожди. До шоссе не добраться еще, может быть, несколько дней.
     - Мне надо с ним поговорить.
     - Что?
     Он пытался выиграть время: ему необходимо собраться с мыслями. Игроки тактично продолжали партию, но женщины говорили медленно, с перерывами между фразами. Ясное дело - прислушиваются.
     - У меня для него новости.
     - Выкладывай.
     - Он рядом, так ведь?
     Пи-Эм не посмел солгать. Просто промолчал.
     - Передай ему трубку.
     - Может быть, лучше...
     - Как он там?
     - Хорошо.
     - Поможешь ему?
     - Разумеется.
     В голосе Эмили не было никакой нежности. Он звучал слишком отчетливо и поэтому безлично.
     - А справишься?
     - Не сомневаюсь.
     - Тут мало не сомневаться.
     Будь он один, его бы наверняка прорвало. Она что, тоже собирается учинить ему допрос? Что они оба о нем думают? Почему не доверяют ему? Считают его способным черт знает на что?
     - Я сделаю все возможное и невозможное, а справиться в моем положении не так уж трудно.
     - Он должен перебраться. Понимаешь, должен.
     - Прекрасно понимаю.
     - Позови его.
     Доналд, приросший к месту, по-прежнему смотрел брату в глаза и, казалось, угадывал, что говорит Эмили.
     Пи-Эм был почти уверен, - хотя и не подтвердил бы этого под присягой, - что, как только сестра потребовала Доналда к аппарату, брат медленно двинулся вперед.
     О том, чтобы устроить скандал у Нолендов, не может быть и речи. Ему нельзя позволить себе ни одного лишнего слова. Пи-Эм нехотя протянул трубку Доналду.
     Когда тот перехватил ее, рука его дрогнула. Он наклонился, глухо бросил:
     - Алло...
     И больше ничего не сказал, только время от времени повторял "алло". Это было долго и однообразно. Женщины смолкли - невольно и словно невзначай. Черты Доналда выражали предельную сосредоточенность, рука, стиснувшая трубку, побелела от напряжения, но ни один мускул в лице не дрогнул, и брат - для приличия, разумеется, - не отрывал глаз от Пи-Эм.
     - Да... Да...
     Эмили говорила длинными фразами, которые, как многоточия, отделялись иногда друг от друга грозовыми разрядами. В любой другой стране, кроме, пожалуй, Англии, подобный разговор был бы немыслим из-за подслушивающих устройств. Здесь полиция не могла подключиться к линии; Эмили, зная это, говорила без остановки, и только Доналд, застыв в прежней позе, не замечал, что звонок слишком затянулся.
     - Благодарю, - выдохнул он наконец.
     Пи-Эм надеялся, что сестра попросит снова позвать его и сообщит о результатах переговоров, но ничего подобного не последовало. Доналд положил трубку и, проявив необходимое самообладание, повернулся к м-с Ноленд.
     - Извините, пожалуйста, - пробормотал он.
     - Да бросьте вы! За что?
     Губы Доналда дрожали. Он непроизвольно обвел комнату взглядом, и Пи-Эм догадался, что ищет брат - стакан с чем угодно, только бы покрепче. На мгновение он испугался, что Доналд схватит его фужер, который был еще наполовину полон, но брат, сделав над собой усилие, лишь облизнул языком пересохшие губы.
     Как он ни силился скрыть волнение, оно было настолько очевидным, что Лил Ноленд не удержалась и спросила:
     - Надо думать, ничего плохого?
     А эта зараза м-с Поуп прошипела Пи-Эм в самое ухо:
     - Он женат?
     Почему они все, особенно бабье, так пекутся о Доналде? Что в нем особенного с их точки зрения? Не будь на нем вещей Пи-Эм, он выглядел бы как любой мелкий служащий, который одевается в магазинах, торгующих в кредит. Он, конечно, бледен, но лишь потому, что два года провел взаперти - в буквальном смысле слова. Как бы перетрусили все эти бабенки, если бы им неожиданно сказали правду!
     - Пэт!
     Доналд спохватился, но слишком поздно: м-с Поуп услышала и запомнила. Теперь она, того гляди, сама назовет Пи-Эм Пэтом - хотя бы для того, чтобы позлить.
     - Извините, сударыня...
     Доналд обращался к м-с Ноленд. Та поправила:
     - Я называю вас Эриком. Значит, для вас я Лил.
     Доналд был неспособен на это, и теперь Пи-Эм понимал его. Бедняк, которого сорок лет приучали к смирению, он не мог вот так, запросто начать называть по имени владелицу подобного поместья.
     - Вы разрешите мне поговорить наедине с... Пи-Эм?
     - Ради Бога. Устраивайтесь где хотите. Если надо, можете запереться. Надеюсь только, вам не сообщили ничего плохого?
     Доналд - это чувствовалось - попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась, и он еще больше заинтриговал женщин. Ну как? Он достаточно для них печален?
     Достаточно "интересен"? Вот уж заработают языки после их ухода! Хитро придумано! Все выглядит так, словно Доналд не может ждать. Премило они, уходя, будут выглядеть, особенно Пи-Эм: ведь это же он ввел Доналда в здешнее общество; нет, не ввел - навязал.
     Опять лило, но вокруг патио шла крытая галерея, куда не попадал дождь.
     Метров через десять Доналд остановился, все еще не решаясь заговорить.
     Чтобы дать ему прийти в себя, Пи-Эм раскурил сигару, и Доналд наконец выдавил:
     - Мне надо позвонить Милдред.
     - Адрес знаешь?
     Доналд задыхался. Они стояли на середине галереи, и Пи-Эм казалось, что у брата головокружение: все его крупное тело била дрожь.
     - Она там с ума сходит. Истратила последние деньги на разговор с Эмили.
     Лицо у Пи-Эм было жесткое, но он молчал: лучше ничего не говорить, иначе он скажет слишком много - его прорвет.
     - Она ждала меня гораздо раньше. Не представляла себе, что я могу так задержаться. Ей что-то приснилось, и она перепугалась.
     Теперь еще и сны! Женские сны! Вот до чего дошло!
     - Судя по всему, она и дети вот уже несколько дней попеременно дежурят около изгороди.
     Может быть, даже стоят, уткнувшись в нее лицом?
     Кто знает, не было ли там кого-нибудь из них вчера, когда Пи-Эм проезжал через ворота?
     - Я должен ей позвонить.
     - Номер знаешь?
     - Ногалес, один-ноль-три. Это пансион для семейных. У них комната на четверых. Мальчик спит на коврике.
     - Это все Эмили тебе рассказала?
     - Да.
     - Очень полезные сведения, не так ли?
     - Что ты хочешь сказать?
     Зачем углубляться? Их разделяет пропасть; он, Пи-Эм, и вся долина - с одной стороны; с другой - люди вроде Эмили, Милдред, мальчика, спящего на коврике. Очевидно, им зачем-то нужно довести Доналда до белого каления, хотя Доналд и без того способен на любые глупости.
     И он таки наделает их здесь. А расхлебывать все - ему, Пи-Эм.
     "Он должен перебраться. Понимаешь, должен..." - приказала Эмили.
     По какому праву? Только потому, что прятала Доналда у себя? Пи-Эм сделал то же самое, и это особенно похвально: потерять он рискует больше, чем сестра; к тому же он не одинок - у него есть обязательства. Она дала Денег? Он тоже даст. Дальше что?
     - Давай позвоним от тебя, ладно?
     - А ты не можешь подождать, пока все разъедутся?
     Вот тут Доналд взял безапелляционный тон, и взял решительно. Он произнес всего одно слово, и Пи-Эм мог бы поручиться, что в голосе брата прозвучала угроза.
     - Нет!
     Слово не вылетело - оно обрушилось. За ним последовал взгляд. Спокойный взгляд. Но до чего самоуверенный!
     - Это не очень вежливо по отношению к Лил Ноленд.
     - Я жду уже два дня.
     - Тем более можно бы...
     Нет, лучше уступить. Доналд способен ударить его прямо тут, в патио, и уж тогда у них действительно будет хорошенький вид.
     - Идем...
     Вот и все, что произошло. Вот так они провели день у Нолендов. Только теперь возникло кое-что новое: Пи-Эм испугался. Испугался уже не того, что Доналд сделает глупость или скомпрометирует его; нет, испугался по-настоящему - за себя, за свою жизнь.
     Страх пришел к нему там, под дождем, у плавательного бассейна, по которому хлестал ливень, в патио, где то и дело тянуло почти холодным сквозняком.
     Может быть, после завтрака, в кресле, он дал слишком много воли своим мыслям? А может быть, Дженкинс слишком хорошо его обслужил?
     Доналд не выпил ни капли, только раз - да и то на мгнов