гал  смотреть.
Взгляд у него блуждал, словно он хранил какой-то секрет, который  окружающие
пытались у него вырвать. В конце концов она ушла. И только тогда он проводил
ее взглядом.
   Внизу были клиенты. Слышались веселые голоса рабочих: кто  объявлял,  что
пропускает  один  круг,  кто  ставил  всем  присутствующим.  Когда-то  и  он
пропускал круг: это было в те времена, когда он распоряжался на  стройках  и
вместе со старшим мастером или подрядчиком заглядывал в бар промочить горло.
   Он остановился перед кроватью  Нелли,  медной  кроватью,  какие  были  во
времена его молодости. Вернулся к себе в комнату, открыл шкаф,  где  у  него
хранилась бутылка красного бордо,  которое  он  собственноручно  нацедил  из
бочки в погребе.
   Как Тео... Как покойный Тео. Умер он внезапно, скоропостижно, так же  как
мать Эмиля. С ним это тоже может случиться. С минуты  на  минуту  это  может
произойти и с Маргаритой. Кто обнаружит ее тело? И через сколько часов?
   Буэн сопротивлялся, боролся, не желая уступить. Нелли  права.  В  глубине
души он знает, чем все кончится. Так почему не покончить с этим сразу же?
   Нелли внизу покатывалась над грубоватой шуточкой кого-то из клиентов,  но
Эмиль знал: она все время прислушивается к шагам на втором этаже.
   Чемодан лежал на платяном шкафу. Чтобы его  достать,  Эмиль  привстал  на
цыпочки; снял с вешалок одежду, вперемешку покидал белье, обувь. Плевать  на
то, что она скажет, как глянет. Надоело ему служить мишенью  для  других.  У
него есть право жить по собственному разумению, следовать своим порывам.
   Он посмотрелся в зеркало и заметил, что постарел. Что толку во всем  этом
копаться? Он уже столько раз пытался все понять в последние дни, что  голова
трещит.
   Буэн тихо спустился по лестнице с чемоданом в руках. Можно уйти незаметно
- выйти прямо на улицу и повернуть налево. Но он ей должен. Не заплачено  ни
за комнату, ни за спиртное.
   Рабочие ушли. Перед стойкой остался  один  штукатур  с  лицом  Пьеро.  Он
превратился в завсегдатая. Заходил ли он уже на кухню?
   Нелли смотрела на Эмиля, не обнаруживая удивления:
   - Хочешь попросить счет, правда? Она не сердилась. Говорила  с  ним,  как
обычно. Поискала в блокноте отведенную ему страничку:
   - За комнату я с тебя не возьму.
   - Нет, я настаиваю.
   - Да я не знаю, ни сколько это может стоить, ни сколько ты дней прожил.
   - Одиннадцать.
   Казалось, она удивилась, что он сосчитал.
   - Как хочешь. Пускай будет три франка в день.
   - Слишком дешево. Самое меньшее пять.
   - Не будем спорить. Напитков на сорок франков.
   - Два обеда.
   - Прикажешь еще вычесть завтрак в Сен-Клу? Это ведь я тебя приглашала.
   Рыжий штукатур ждал, не очень понимая, что  происходит.  Буэн  достал  из
бумажника купюру:
   - Сдача найдется?
   - Не хватает.
   В кассе тоже не было таких денег.
   - Пойду одолжу.
   Она вышла, перебежала через залитый  солнцем  кусок  улицы  и  распахнула
дверь в кондитерскую, отчего сам собой зазвонил колокольчик.
   - Вот! По-моему, квиты. Стаканчик санеерского? Отказаться он не мог.  Она
налила себе тоже.
   - Хозяйка угощает! - иронически заметил он. Потом выпил залпом,  неуклюже
поблагодарил.
   Вышел, не обернувшись, спиной чувствуя  взгляд  Нелли  и  ее  посетителя.
Через минуту они займутся любовью - при этой мысли сердце у него сжалось.
   Буэн пошел привычной дорогой, какой ходил годами. Во дворе больницы Пеана
у дверей диспансера стояли в очереди женщины, старики, дети.  Перед  тюрьмой
торчал полицейский фургон. Эмиль свернул налево, в переулок.  Дома  с  одной
стороны стояли пустые, ставни в первых этажах опущены, окна вторых этажей не
занавешены. Граница света и тени пролегла точно по середине мостовой.
   Буэн не воспользовался ключом, который без всякого умысла оставил у себя.
Опустил чемодан на тротуар, позвонил,  прислушался,  удивляясь,  почему  так
тихо внутри, и вздрогнул, когда дверь приоткрылась и в узкой щелке показался
краешек лица.
   Он заранее приготовил  листок,  но  не  метнул  его  привычным  движением
большого пальца и мизинца. Когда дверь открылась до конца, он молча протянул
записку. Маргарита приняла ее  тоже  молча,  но  кинула  на  него  тревожный
взгляд. Вынула из кармана очки. Прочла и,  оставив  дверь  настежь,  ушла  в
гостиную.
   Он переступил порог, узнал запах и какой-то плотный,  тяжелый  воздух.  В
гостиной увидел  клетку  с  застывшим  попугаем.  Наклонившись  над  роялем,
Маргарита писала.
   Его записка содержала вопрос: "Г-жа Мартен?"
   Это было условие его капитуляции. Он вернулся, не  поджав  хвост.  Он  не
клянчит позволения остаться.
   Его подмывало сразу пройти наверх и распаковать чемодан, но он  предпочел
подождать. Написав записку, Маргарита  не  отдала  ее  Эмилю.  Она  положила
листок на рояль. Уселась в кресло  и  схватилась  за  свое  вязанье,  словно
хотела дать ему понять, что ничего не  изменилось.  Он  неуверенно  подошел,
протянул руку.

   "Я выставила эту ведьму".

   Маргарита довольно долго выждала, прежде чем  поднять  на  него  глаза  и
убедиться, что он удовлетворен; потом, словно в  эти  две  недели  и  впрямь
ничего не произошло, снова принялась вязать, шевеля губами.

***

   Работы начались только весной. Сперва несколько дней перед пустыми домами
стояли машины и сновали  взад-вперед  посторонние  люди.  Иногда  среди  них
попадались рабочие. Маргарита вся извелась и каждые полчаса подходила к окну
посмотреть.
   Однажды утром,  когда  они  друг  за  другом  отправились  по  магазинам,
оказалось, что улица Санте оцеплена полицией. Буэну сперва пришло в  голову,
что сбежал какой-нибудь заключенный, но, когда он следом  за  женой  подошел
поближе, так, что их с Маргаритой разделяло метров десять, не больше, он все
понял. В переулок пытались загнать громадный подъемный кран, толпа  набежала
поглазеть   на   это   зрелище.   Гусеничный   трактор   двигался    вперед,
останавливался, давал задний ход, снова осторожно трогался с места и так  же
осторожно отползал, а вокруг хлопотала целая бригада.
   Маргарита проследовала мимо, не удостоив все  это  взглядом.  Ее  покупки
Буэн обнаружил брошенными в кухне  на  столе.  Поднявшись  по  лестнице,  он
заметил, что она заперлась в спальне; оттуда слышался плач.
   Целый день прошел, пока  подъемный  кран  дополз  до  их  дома,  чуть  не
опрокинув бронзового амура.
   Начались  мучительные  дни.  Назавтра  грузовик  привез  к  месту   работ
колоссальный чугунный шар.
   Этот цирк затянулся на два месяца. Первый удар был нанесен в понедельник.
В следующие дни рабочие, сущие акробаты, балансируя на крышах,  а  потом  на
перекрытиях и балках, швыряли в тупик охапки черепицы, которая с громыханием
разбивалась.
   Буэну хотелось сказать: "Не подходи к окну!"
   От каждого грохота она вздрагивала и по двадцать  раз  на  дню  прижимала
руку к груди, словно сердечница.  Когда  шар  поднялся  в  воздух,  оба  они
смотрели из окон спальни. Внизу стоял мужчина в кожаной куртке, со  свистком
во рту. Вход в переулок был перекрыт  красно-белым  ограждением.  Шар  начал
раскачиваться в пустоте, наподобие маятника, описывая  с  каждым  разом  все
более длинную дугу. На взлете он уже почти доставал до стен. Размах нарастал
медленно. Наконец шар ударил в первый раз, и  дом,  носивший  номер  восемь,
сверху донизу прочертила трещина.
   Эмиль был почти уверен, что Маргарита вскрикнула, но стоял такой шум, что
он мог и ослышаться.
   Шар возвращался и снова бил, наконец стена обвалилась, окруженная облаком
пыли; в пустоте торчала труба, она держалась  на  уцелевшем  куске  комнаты,
оклеенной желтыми в полоску обоями.
   Потом день за днем вывозили строительный мусор. Одни грузовики  сменялись
другими. Возвращаясь с покупками, Маргарита и Буэн вынуждены были по очереди
объяснять, кто они такие: пропускали только обитателей тупика. К счастью,  в
пять часов все затихало; работы возобновлялись в семь утра.  Два-три  дня  в
воздухе еще висели полы. Лестницы вели в никуда.
   А люди по-прежнему занимались эквилибристикой, их фигурки  вырисовывались
на фоне неба. Дома рушились один за другим, на их месте оставались  провалы,
похожие на гнилые зубы; от этого  зрелища  по  спине  у  Маргариты  пробегал
озноб.
   Несколько раз за  эти  дни  Буэн  порывался  с  ней  заговорить,  сказать
что-нибудь успокаивающее. Но он знал: поздно, возврата к прошлому нет.
   Бывало,  она  не  спала  ночью,  и  тогда  с  утра  в  ней   пробуждалась
враждебность. Однажды  он  торопился  не  пропустить  начало  работ  в  доме
напротив - мало-помалу он увлекся наблюдениями - и не принял душ. Позже, уже
днем, он нашел на рояле записку:  "Советую  тебе  помыться,  от  тебя  плохо
пахнет".

***

   Нет, им нельзя разоружаться. Это вошло в  их  жизнь.  Писать  друг  другу
язвительные записки стало для них так же естественно и необходимо,  как  для
других  обмениваться  любезностями  или  поцелуями.  Буэн  был  уверен,  что
ненавидит ее - даже когда испытывал к ней жалость. Но он не сердился на  нее
за то, что она хитростью, разыграв  под  окнами  дома  на  улице  Фейантинок
безутешную скорбь, заманила его обратно.
   Несколько раз с тех  пор  он  замечал,  как  по  ее  лицу  проскальзывала
мгновенная усмешка - наверняка при мысли о победе, которую она одержала. Она
одолела женщину, которая была  моложе,  с  которой  он  наверняка  занимался
любовью. Значит, она не утратила своей власти, а ведь  она  старуха,  скорее
всего, так они и называли ее между собой.
   Подъемный кран уехал с тем же трудом, с каким пробирался в тупик, и после
него остались груды битого кирпича,  штукатурки,  железного  лома  и  всякой
дряни; потом около месяца никто не появлялся, было тихо и ничто не  нарушало
спокойствия, разве что крысы, которые теперь  бродили  ночами  и  штурмовали
бачки с мусором. Правда, в уцелевших домах  тоже  никого  не  осталось.  Все
разъехались, кто в деревню, кто к морю.
   Не одной Маргарите, которая родилась в этом тупике и  прожила  здесь  всю
жизнь, но и кому угодно зрелище это показалось бы угнетающим, не говоря уж о
запахе,  тяжелом  неопределенном  запахе,  напоминающем  кладбищенский:  так
пахнет от свежевырытых могил.
   В  сентябре  грузовики  вернулись,  и  кран  снова   заработал:   грузили
строительный мусор.  Когда  и  с  этим  было  покончено,  взгляду  открылись
подвалы; там валялись этажерки, какая-то бочка с вышибленным дном.  Менялись
бригады, менялись жесты и выговор рабочих. Теперь пришел черед экскаваторов,
отбойных молотков, и, оглушенный их тарахтением, Буэн опять пристрастился  к
послеобеденным прогулкам в парк  Монсури.  Он  прихватывал  с  собой  книгу,
садился на ту же, что при Нелли, скамью. Два дня спустя Маргарита,  которая,
должно быть, ходила следом за ним, присела на скамью почти напротив  него  и
достала свое вечное вязанье.
   Приходили квартиросъемщики, звонили у дверей, и из гостиной доносились их
негодующие жалобы. Она ничем не могла им  помочь.  Не  могла  даже  сказать,
когда кончатся работы, и через две недели  семья,  жившая  в  пятом  номере,
съехала; дом пустовал, несмотря на объявления в газетах.
   Судя по  всему,  подрядчики  не  поспевали.  Работа  продолжалась  не  до
положенных пяти часов, а до семи; когда  стало  раньше  темнеть,  установили
электрические прожекторы. Может быть, дело было в плохой организации? То все
кипело - сущий муравейник, то неделями не видно было ни одной живой души.  В
кафе, куда Буэн ходил  выпить  красного,  поговаривали,  будто  строительной
компании не хватает средств и  работы  продолжит  другая  компания,  которую
поддерживает крупный банк.
   Кому верить? Ходили самые разные слухи. Зима прошла в чередовании грохота
и тишины.
   Маргарита еле волочила ноги, словно ей был нанесен смертельный удар.  Она
становилась все более  вялой  и,  когда  ходила  за  покупками,  то  и  дело
останавливалась, прижав руку к груди и улыбаясь  для  отвода  глаз.  Она  не
хотела, чтобы ей сочувствовали, расспрашивали о  здоровье.  Во  время  своих
остановок притворялась, что разглядывает витрину, а потом шла дальше мелкими
шажками, в которых уже  не  было  прежней  легкости.  Может  быть,  это  все
комедия, рассчитанная на Эмиля? Он знал, что с Маргариты станет,  и  поэтому
не позволял себе надолго растрогаться.
   Жена мясника спросила ее:
   - Что с вами, госпожа Буэн? У вас усталый вид.
   - Я чувствую себя как нельзя лучше.  Дайте  эскалоп  граммов  на  сто,  -
ответила она.
   Жена мясника была с юга: "усталый вид" в ее устах значило "краше  в  гроб
кладут".
   Буэн тоже сдавал, походка у него стала почти такая же, как у жены, он так
же вздыхал, вздрагивал, когда включались моторы. Улицу Фейантинок он обходил
стороной и старался ни о чем не вспоминать. Это"? кусок жизни  представлялся
ему теперь почти не правдоподобным.
   Он с трудом убеждал себя, что это с ним в самом деле было, что он жил  на
свободе и  разыгрывал  из  себя  хозяина  бистро,  а  вечером  при  нем,  не
стесняясь, раздевалась пухлая бабенка с еще крепким телом.
   Они  завтракали  воскресным  утром  в  Сен-Клу,  в  ресторанчике,  словно
влюбленные или молодожены...
   В отместку он доставал блокнот с отрывными страничками и писал угловатыми
буквами: "Кот".

Глава 8

   Сколько прошло с того утра, когда он, несмотря на грипп, встал с  постели
и спустился в подвал, где нашел уже окоченевшее тельце кота? Буэн не помнил.
Все даты перепутались. Да и не имеет это никакого значения.
   Существовала г-жа Мартен. Он всего раз видел ее несколько месяцев  назад,
и то издали. Очевидно, она переехала из этого квартала,  а  может,  покупает
продукты где-нибудь в другом месте.
   Существовала Нелли. Существовала Маргарита - на другой стороне улицы.
   Существовал железный шар; он раскачивался на фоне неба и со злобой крушил
стены, которые еще хранили следы живших среди них.
   Существовали ветер, дождь, град, снег.
   Экскаватор все глубже вгрызался в землю, натыкаясь на трубы и кабели;  он
разрушил канализационный трубопровод, и три дня весь  квартал  задыхался  от
вони.
   Существовали рабочие на стройке, говорившие с самыми разными акцентами, -
итальянцы, испанцы, даже турки.
   Существовали жестокие записки, которые пишет Маргарита, ну и он тоже.
   Существовали...
   Он тоже все еще существует. Встает в шесть утра, принимает душ,  бреется,
спускается вниз, приносит с улицы мусорное ведро,  потом  делает  свою  долю
домашних работ, но сперва выпивает стакан, а чаще два или три, вина.  Раньше
он столько не пил. Затем - дрова. Нельзя забывать про дрова. И вообще ничего
нельзя забывать, надо следовать заведенному распорядку.
   Ноябрь. Снежная крупа Напротив растут стены нового дома, в опалубку перед
бетонированием укладывают арматуру. Пять вечера, а Буэн уже сделал все,  что
положено: купил, поел, вымыл посуду. Он подремывал в кресле в гостиной, пока
не спустились сумерки, и вдруг, открыв глаза, обнаружил Маргариту,  сидевшую
на своем месте. Такую же неподвижную, как попугай. Она не смотрела на Буэна.
Они уже давно не смотрят друг на друга.

***

   Буэн брел по улице. Он чувствовал потребность подышать воздухом. По  пути
заглянул в бистро, выпил. Допьяна он никогда не напивается, хотя пьет много.
   - Сволочи... - машинально пробормотал он.  Он  никого  не  имел  в  виду.
Просто теперь повторял время от времени это слово как заклинание.
   В далеком прошлом, когда они еще разговаривали, Маргарита иногда в  самый
неожиданный момент тихо  шептала:  "Иисусе,  Мария,  святой  Иосиф..."  Буэн
удивлялся, и она однажды объяснила, что всякий раз  за  это  ей  отпускаются
триста дней (кажется, она сказала "триста"), которые она проведет не в  аду,
а, по крайней мере, в чистилище.
   Можно заглянуть к Нелли. Она посмотрит на него с сострадательной улыбкой:
он ведь еще больше постарел. Интересно, будет  ли  у  него  желание  и  силы
пройти с нею в кухню?
   Два года? Или три?
   Нет,  он  не  помнит.  Куда-то  спешат  прохожие.  И  спешка  их  так  же
бессмысленна, как унылые освещенные витрины, на которые из-за холода и ветра
никто и не глянет.
   Да, он  устал.  Теперь-то  он  это  понимает.  Женщины  куда  выносливей.
Статистика права Когда Анжела...
   Нет, то была Нелли. Нелли, но с улыбкой Маргариты...
   В сущности, у них у всех  одинаковая  улыбка,  означающая,  что  в  конце
концов выигрывают они.
   В широкополой шляпе и платье "принцесса", держа в руке зонтик, она стояла
на берегу...
   Открыв глаза, он сначала увидел сплошную белизну. Он решил,  что  это  от
солнца. Тогда он чуть повернул голову и вдруг различил кровати, лица.
   - Лежите спокойно.
   Он попытался увидеть, что там, по другую  сторону,  и  это  ему  удалось.
Седая медсестра держала его за запястье, а в другой руке у  нее  были  часы.
Она считала пульс, беззвучно шевеля губами, как Маргарита считала петли  при
вязании.
   - Моя...
   - Молчите.
   - Где...
   - Успокойтесь. И не пугайтесь. Вы в больнице, о вас заботятся.  Профессор
сейчас будет.
   Слово "профессор" удивило Буэна. С головой что-то было не так. И тело как
будто онемевшее: он не чувствует своей руки, которая лежит на постели.
   - Моя жена...
   - Я знаю. Все, что нужно, сделано.
   Профессор... Все, что нужно... А что нужно? И кому?
   - Но она умерла, - сумел наконец выговорить Буэн. Он  едва  слышал  себя,
хотя ему казалось, что он кричит.
   - Вам нельзя разговаривать. Ну вот...
   Медсестра с облегчением поднялась со стула и  стала  что-то  рассказывать
пожилому мужчине в белом халате. Оба они смотрели на Буэна.
   - Вас не тошнит?
   Кажется, нет. Он вообще ничего не чувствует. Ощущение  такое,  будто  его
тело не принадлежит ему. Ни тошноты, ни боли. Левой рукой он коснулся  груди
и удивился, обнаружив под пальцами жесткую повязку.
   - Прошлой ночью вас срочно оперировали. Но вы не волнуйтесь...
   - Моя жена...
   - Все сделано.
   - Она правда у.., у...
   - Да.
   - А я?
   - Будете жить, - улыбнулся врач, - но не скрою, что  здесь  вам  придется
пробыть довольно долго. Постарайтесь быть благоразумным.
   - Хорошо...
   Он  дал  обещание.  Он  всегда  был  благоразумен.   И   будет,   сколько
потребуется.
   Он был... Как трудно думать...  Улыбка  врача...  Он  был...  Буэн  искал
слово... А оно пропало... Все пропало...