сь, села в кресло неподалеку  от  попугая;  тогда  и
Буэн уселся по другую сторону камина.
   Он тоже написал записку на листке из записной книжки,  сложил  ее,  зажал
между большим пальцем и мизинцем  и  коротким  щелчком  метнул  ее  жене  на
колени, но промазал. В следующий раз надо быть половчее.  Послание  долетело
до колена Маргариты и упало на паркет. Она  сделала  вид,  будто  ничего  не
заметила и не почувствовала. Долгое время оба не  двигались,  словно  затаив
дыхание, Маргарита поглядывала на попугая.
   Наконец она якобы  нечаянно  выронила  клубок  шерсти  и,  поднимая  его,
схватила бумажку, где на первый  раз  он  написал  одно-единственное  слово:
"Кот".
   Они были квиты.

***

   Память у Буэна стала сдавать. Он прекрасно помнил, что  где  произошло  и
какая при этом была погода - ясная  или  дождь,  помнил  свои  разговоры  со
здешними торговцами, помнил огромного омара, купленного  в  пику  Маргарите,
помнил первый грузовик, увозивший вещи соседей из третьего от них  дома.  Он
помнил, что писал в своих записках и что писала  жена  в  своих,  которые  с
презрительной гримасой клала на рояль или ночной столик.
   Память  подводила  Буэна  только  в   том,   что   касалось   очередности
происшествий, дат. За эти два года в голове у него началась путаница.  Чтобы
установить, когда произошло то или иное событие, ему приходилось вспоминать,
какое было время года, как он  и  Маргарита  были  одеты.  Например,  первый
переезд из тупика совпал  с  первой  половиной  марта,  необычайно  теплого;
газеты печатали метеорологическую статистику и помещали фотографии  цветущих
каштанов.
   Когда все окна в тупике открывались, в нем становилось не так мрачно,  не
так молчаливо. Чувствовалось дыхание жизни; то в одном,  то  в  другом  доме
раздавались голоса; какой-нибудь ребенок  играл  на  тротуаре,  и  мать  его
окликала; звучали то пластинки, то радио, и неизменным фоном  этой  симфонии
служил гул машин на улице  Санте  и  даже  далекие  его  отголоски  с  улицы
Сен-Жак.
   Облокотясь на подоконник, Буэн  глазел  на  разобранную  мебель,  которую
грузили в фургоны, и узнавал вкусы, проникал в жизнь тех, с кем раньше  лишь
случайно встречался на улице. Он удивился, увидев у одного  бывшего  офицера
пишущую машинку и огромную картину в золоченой  раме,  изображавшую  морской
бой во времена флибустьеров.
   Маргарита на первом этаже тоже смотрела, но окно у нее оставалось закрыто
- она выглядывала из-за шторы, так, чтобы ее не  заметили.  Вид  у  нее  был
болезненный, ела она еще меньше, чем прежде, и явно  сдавала.  Ей  случалось
теперь пренебречь косметикой, хотя прежде она всегда слегка  подкрашивалась,
чтобы цвет лица был поживее. Странно было видеть, как она день ото  дня  все
блекнет и тускнеет.
   Входя в гостиную, она всегда замирала на миг перед клеткой с  попугаем  и
шевелила губами, словно в церкви. Буэн так и не привык к  безмолвной  птице.
Дохлый попугай угнетал его еще больше,  чем  живой.  Теперь,  когда  он  был
неподвижен,  от  него  исходила  некая  таинственная  угроза,  как  от   тех
африканских статуй, которые Эмиль видел в витрине у торговца картинами.
   Вечерами уже не нужно было накрывать клетку мольтоном.
   Он не помнил точно, когда возникла г-жа  Мартен.  Вроде  бы  в  то  самое
время, когда выезжали жильцы из дома напротив. По тупику  тогда  разгуливали
необычные  люди.  Они  приезжали  в  машинах,  с  портфелями   под   мышкой,
расхаживали взад и вперед, заглядывали в планы, останавливались,  снова  шли
куда-то, махали руками. Это были  архитекторы  и  подрядчики  с  техническим
персоналом. Поглядев на них, Маргарита захлопывала окна и уходила,  лишь  бы
их не видеть.
   Иногда Буэн надеялся, что  она  уступит,  смягчится,  посмотрит  на  него
по-человечески,  чуть-чуть  теплее  и  что-нибудь  скажет.  Все  равно  что.
Например, самое простое: "Пора завтракать..."
   То, что говорится во всех домах, повсюду, где живут вместе люди.
   Он забыл бы кота. Может быть, совсем. Может быть,  ненадолго,  тем  более
что успел уже столкнуться с новыми посягательствами.
   В сущности, не признаваясь сам себе, он испытывал перед  ней  страх.  Она
более последовательно рассуждает, более энергична, лучше собой  владеет.  На
худой конец, он согласен зажить по-старому, даже  если  через  три  дня  они
снова начнут ссориться и писать друг другу записки. Она - иное дело. Ее лицо
и взгляд застыли, как чучело попугая.
   Он  ее  жалел.  Это  распиравшее  Маргариту   чувство   было,   вероятно,
болезненным, и Буэн боялся, как бы она не лопнула.
   "Еще чего! - тут же возражал он сам себе. - Такая нипочем не  лопнет.  Во
всяком случае, пока ты жив. Она хочет вогнать тебя в гроб и  вгонит,  можешь
не сомневаться. А до тех пор она не сдастся".
   Было лето, кажется август. Мясник и итальянец бакалейщик уехали отдыхать,
и, чтобы найти открытый магазин, приходилось отправляться  дальше  обычного.
Везде закрытые ставни и объявления на них; он трижды менял прачечную.
   У Буэна вошло в привычку следовать за женой, когда  она  отправлялась  за
покупками; правда, ежедневной повинностью это еще  не  стало.  Иной  раз  он
уходил первым, иногда выбирался из дому попозже, часов в одиннадцать,  чтобы
выпить аперитив сразу по возвращении.
   Пить он стал больше, по-прежнему красное вино. После еды  его  клонило  в
сон от вина, и он не без удовольствия ощущал это  оцепенение,  дарившее  его
снами,  которые  были  правдоподобнее  ночных.  Все  как  в  жизни,   только
перепутано. Голоса и позы слегка искажены. Он  оставался  в  кресле;  голова
тяжелела, глаза полуприкрыты. Какое-то время он еще различал блестящие ножки
рояля, ножки рюмок в форме  львов  на  стеклянных  основаниях.  Эта  картина
незаметно тускнела, и сквозь нее  проступало  дерево  в  лесу  Фонтенбло,  и
казалось, он слышит насмешливый, вульгарный, но такой живой голос Анжелы.
   Когда после несчастного  случая  ее  привезли  на  больницы,  Буэн  купил
шезлонг, потому что она могла проковылять лишь несколько шагов на  костылях;
он уже знал от врача, что она останется парализованной, но был  уверен,  что
она будет жить.
   Спустя год ее снова увезли на машине "скорой помощи" в больницу, и  много
месяцев он навещал ее по три раза в неделю в большой палате, где, так же как
он, сидели на краешках кроватей другие мужья и перешептывались с женами.
   - Ну как, справишься? Совсем, что ли, худо?
   - У меня тут подружка, - притворилась  она  веселой.  -  Звать  ее  Лили.
Рыженькая, через две кровати. Продавщица в "Галери".
   Спустя полгода Анжелу выдали ему на руки, не скрыв, что состояние больной
ухудшилось, но помочь ей больше нечем. К ней ходил  врач,  практиковавший  у
них в квартале. Старая  г-жа  Бланке  помогала  по  хозяйству,  проводила  с
Анжелой почти весь день, готовила ей  еду.  У  Анжелы  отекали  ноги.  Потом
неимоверно раздулся живот. Почки  были  поражены.  Она  не  знала  этого  и,
бывало, говорила, когда Буэн ее мыл:
   - Гляди-ка! Я точно беременная! Однажды вечером, в пятницу,  семнадцатого
мая, он распоряжался строительством неподалеку от  заставы  Шапель.  Старший
мастер, толстяк Леон, был его старинным дружком.
   - Пропустим по стаканчику?
   - Жена ждет. Знаешь, она ведь лежачая.
   - А мы по-быстрому!
   Он пробыл в кафе минут пять, не больше. Когда вошел в  дом,  г-жа  Бланке
резко встала со стула; глаза у нее были красны. Она зорко глянула  на  него,
словно опасаясь какой-нибудь вспышки:
   - Клянусь, я не отходила от нее ни на миг. Анжела  была  мертва.  Старуха
закрыла ей глаза. В покойнице появилась какая-то таинственность - как теперь
в попугае Маргариты.
   - Когда это случилось?
   - Полчаса назад.
   Он схватил руку, еще мягкую, но эта рука уже никогда его не обнимет.
   Его мать отошла, когда рядом  не  было  никого,  даже  какой-нибудь  г-жи
Бланке. Она была одна. Эмиль  тогда  уже  был  женат.  Несколько  недель  ей
нездоровилось, но она оставалась на ногах и хлопотала по  хозяйству.  Каждый
вечер он приходил к ней, приносил сласти, фрукты. Он нашел ее на  кухне,  на
полу, с открытыми глазами.
   Иногда ему бывает страшно: вдруг, вернувшись домой, он  найдет  Маргариту
мертвой в одной из комнат.
   Между тремя женщинами не было ни малейшего сходства - ни между матерью  и
Анжелой, ни между ними обеими и Маргаритой, но в  дремоте  он  их  смешивал.
Особенно голоса, словечки, фразы. И наверно, какое-то  недоверие  в  глазах.
Как знать, может быть, то, что их роднило, заключалось не в  них,  а  в  нем
самом, в том чувстве страха, которое он испытывал еще в детстве, всегда зная
за собой какую-нибудь вину; в чувстве неловкости,  неисполненного  долга,  в
сознании того, что он сделал не все, что следовало, и заслуживает порицания.
   Какая разница, когда это случилось - в июне,  июле,  августе?  Во  всяком
случае, в то время Маргарита вконец извелась и ни минуты не могла усидеть на
месте. Несколько дней Буэн не ходил следом за ней по магазинам. Он  вожделел
к Нелли. В конце  концов  наведался  туда,  задал,  как  всегда,  безмолвный
вопрос, получил сигнал и по пятам за ней пошел в кухню.
   - У тебя появились прежние замашки. Жена не ревнует?
   - Мы с ней не разговариваем.
   - Кроме шуток?
   - Истинная правда.
   - Погоди... Больно.
   Долгое молчание. Дыхание у него пресеклось. Потом Нелли одернула подол  и
продолжала, не теряя нити разговора:
   - Выходит, вы живете вместе, в одном доме,  и  ни  слова  друг  другу  не
говорите?
   - Ей-богу, так.
   - А если надо что-то сказать друг дружке?
   - Пишем записки.
   - К примеру: "Хочу заняться с тобой любовью".
   - Этим мы никогда не занимались.
   - Она тебя не возбуждает? Или сама не хочет?
   - Все вместе. Не знаю.
   Буэну хотелось выговориться, но он уже злился на  себя  за  это,  словно,
упомянув о Маргарите в болтовне с  Нелли,  он  совершил  нечто  недостойное,
неделикатное.
   Он сидел у стойки со стаканом сансерского в руке, как вдруг,  обернувшись
и выглянув на залитую солнцем улицу, ясно увидел жену: она шла по тротуару с
женщиной лет на десять моложе - он уже замечал эту особу  в  магазинах.  Обе
шли медленно, словно  вели  неторопливый  разговор.  Может  быть,  Маргарита
сейчас тоже говорит о нем?
   Поравнявшись с кафе, она  оглянулась.  Должно  быть,  увидела  его,  хотя
внутри было полутемно. Она видела все, все  угадывала,  особенно  если  дело
касалось его, а уж если он хотел что-нибудь от нее скрыть, - подавно.
   - Это она?
   - Она.
   - Которая из двух?
   - Старшая. В розовом платье.
   - Она всегда так одевается?
   - Носит все только светлое, чуть блеклых цветов.
   - Она тебя видела?
   - По-моему, да.
   - Тебе это неприятно?
   - Да нет.
   - Ну, не знаю, не знаю... Прийти сюда опять не побоишься?
   - Чего мне бояться?
   - Завтра придешь?
   - Непременно.
   - Твое здоровье!
   Но назавтра он не пошел к Нелли. В доме, что в  конце  тупика,  произошло
событие. Часа в четыре в  дверь  к  ним  позвонили  -  такое  бывало  редко.
Маргарита, казалось, ждала этого звонка и не спеша пошла открывать.
   - Как поживаете, госпожа Мартен?  Гостья  была  очень  смуглая,  крепкая,
плечи прямо мужские, на губе усики.
   - Я не помешала?
   Маргарита знала, что Эмиль без пиджака сидит в гостиной и читает  журнал.
Тем не менее она  пригласила  посетительницу  именно  в  гостиную.  Он  чуть
заметно привстал и поклонился. Г-жа Мартен поколебалась, хотела было  подать
ему руку, но Маргарита пригласила ее:
   - Садитесь, пожалуйста. Это самое удобное кресло. Кажется, в  нем  любила
сидеть моя матушка... Я ее так мало знала! От чашечки чаю  не  откажетесь?..
Попозже?..
   Г-жа Мартен глядела на Буэна с любопытством и это его  сковывало.  Однако
выйти из комнаты значило уступить поле боя, и он остался  сидеть,  для  виду
уткнувшись в журнал.
   - У меня, знаете ли, редко бывают гости. Я почти всегда в одиночестве. Вы
одна из немногих, кто пришел меня проведать. - И, проследив за  направлением
взгляда гостьи, Маргарита добавила:
   - Не обращайте внимания. Я вышла за него, собственно говоря, из  жалости.
Он был вдов. С виду такой несчастный. Жил как раз напротив, в одном  из  тех
домов, что идут на снос. Я видела, он по  целым  дням  просиживает  у  окна.
Однажды пригласила его на чашку кофе, и он показался  мне  вполне  приличным
человеком. Сейчас-то я понимаю, что он робел... Робел и притворялся. В жизни
не видывала большего притворщика! Хотя, в конце  концов,  он  не  так  уж  и
виноват... Я слишком поздно поняла, что у  него  не  все  дома.  Стоило  ему
открыть рот, он изрыгал  какую-нибудь  грубость;  поэтому  я  попросила  его
помалкивать.
   - И он ничего вам не говорит?
   Ну прямо как Нелли! Но Маргарита вела себя более жестоко, более  коварно,
чем он в разговоре на улице Фейантинок:
   - Вот уже несколько месяцев.
   - Ни слова?
   - Ни слова. Иногда швыряет мне скатанные в комок записки - я их  даже  не
читаю.
   - Почему?
   - Потому что знаю наперед - там одни ругательства. Он не в  своем  уме  и
доказал это: у него издох кот, старый беспородный  котище,  подобранный  бог
знает где, и он обвинил меня, что это я его отравила! Я, которая,  слова  не
говоря, терпела этого кота в доме, терпела,  что  ночью  он  спит  у  нас  в
спальне... Он спал на кровати своего хозяина и так храпел, что  я  не  могла
уснуть.
   Маргарита недобро посмотрела на мужа, в глазах  у  нее  зажглись  искорки
торжества. Она изобрела новую месть. Завтра и послезавтра г-жа Мартен  будет
рассказывать эти басни в каждой лавке на улице  Сен-Жак,  и  на  него  будут
смотреть со смесью укоризны и сострадания.
   - Знаете, что он сделал на следующий день?
   - После чего?
   - После того, как издох кот. Видите моего попугая?
   - Да. Красивая птица! Он говорящий?
   - Он неживой.
   - То-то, я гляжу, он так долго не шевелится...
   - Это было самое умное, самое любящее существо  на  свете.  Этот  человек
ревновал. Попугай его не любил. Тогда в припадке - иначе это и не  назовешь!
- в самом настоящем припадке слепой ярости он  вырвал  у  попугая  перья  из
хвоста и, глумясь, воткнул их в вазу.
   Г-жа Мартен качала головой в знак  неодобрения  и  украдкой  косилась  на
Буэна.
   - А на вид спокойный, - пробормотала она, словно задабривая его.
   - Только на вид. Не хотелось бы мне, чтобы вы  видели  его,  когда  он  в
ярости. Не обрушь он свое бешенство на Коко, можно не сомневаться,  что  его
жертвой оказалась бы я.
   - Вы не боитесь?
   - В мои-то годы?
   В душе Маргарита ликовала; Буэн подозревал, что она  давно  уже  готовила
эту сцену. Уходить он не хотел. Это было бы дезертирством.
   - Пойдемте в кухню. Поболтаем, а я заварю  чай.  Г-жа  Мартен  отнюдь  не
стремилась остаться наедине с человеком,  которого  ей  так  расписали;  она
поспешно последовала за Маргаритой. Издали Буэн слышал их негромкую болтовню
и гадал, что еще способна изобрести эта старуха. Отныне, что бы ни случилось
с его женой, весь квартал обвинит его.  Она  же  такая  утонченная,  мягкая,
изысканная! Всю жизнь прожила в доме, где родилась, первого ее мужа так  все
уважали! И где она отыскала это чудовище? Вот уж вправду выскочка! И впрямь,
откуда он взялся? Кто водит с ним знакомство? Что у него в прошлом?
   Женщины вернулись, Маргарита - с серебряным подносом, которым никогда  не
пользовалась.
   - Сахару два кусочка?
   - Да, пожалуйста!
   - Возьмите пирожное! Миндальное. Очень вкусно!
   - Ваш отец тоже, кажется, был кондитер? Я слыхала...
   - Вы правы. Кондитерская фабрика Дуаза! Это  целая  история...  Еще  одна
история с грустным концом, и причины почти те же самые. Отец из жалости взял
к себе в контору некоего Сальнава, не очень-то ценное приобретение.  Жена  у
него болела, сын не желал учиться, сам он жаловался на  здоровье...  Словом,
старая песня. Отец доверил ему ответственную  должность,  потом,  когда  сын
вырос, пристроил и сына. Хотите верьте, хотите нет, но спустя пятнадцать лет
отца выставили за дверь его собственного предприятия. И та половина  тупика,
которую скоро разрушат, тоже перешла в руки Сальнавов. Они продали  дома  на
снос. А вместо них построят дом бог знает во сколько  этажей,  и  солнца  мы
больше не увидим. Счастье еще, если они - а так поговаривают  -  не  устроят
здесь гараж с бензоколонками прямо у меня  под  окнами!  Мне  делали  всякие
предложения,  но  я  отказалась.  Уступи  я  -  и  сквер  имени  моего  отца
исчезнет... Возьмите еще пирожное!
   Маргарита лихорадочно говорила, а г-жа Мартен  украдкой  косилась  то  на
Эмиля Буэна, то на попугая. Она безошибочно чуяла, что в атмосфере дома есть
нечто ненормальное, и время от времени бросала и на Маргариту  один  из  тех
взглядов, какими умеют одарить друг друга женщины.
   Наверно, она гадала: кто же из двоих на самом деле спятил, муж или  жена?
Быть может, оба?

Глава 6

   Он держался четыре дня, четыре кошмарных дня, хотя  чувствовал,  что  они
своего добьются. Это же заговор, чтобы довести его до нервного расстройства.
Никогда в жизни Маргарита не впустила бы  к  себе  в  дом  столь  вульгарную
особу, как эта г-жа Мартен. Буэну она  казалась  настоящей  ведьмой:  черные
глаза, чересчур накрашенные губы, слой румян на щеках,  темное  платье,  под
которым, похоже, вырисовывается корсет.
   Пришла она ровно в четыре, как в первый раз. Сперва Буэн услышал в тупике
шаги. Потом ее силуэт мелькнул в первом окошке, на миг пропал и появился  во
втором. Через секунду раздался звонок. Буэн не  шелохнулся.  Он  не  намерен
уступать ей: ведь ясно же, уступи он хоть дюйм - и  постепенно  утратит  все
жизненное пространство. Замысел поистине дьявольский:  достаточно  взглянуть
на Маргариту, чтобы убедиться, как она собой довольна.
   - Как мило, что вы пришли! - распахнула она дверь.
   - Я просто счастлива поболтать с вами! Не каждый день встречаешь  женщину
ваших достоинств... Безумная жара сегодня! А  у  вас  прохладно.  У  меня  в
квартире можно задохнуться, к тому же мне приходится с утра до ночи  слушать
соседское радио. Ах, будь у них хоть  капля  вкуса!..  Нет,  слушают  только
дурацкие песенки.
   - Входите, дорогая. Чай уже готов.
   Взгляд искоса на Буэна, который в рубашке сидит в своем  кресле.  Уходить
он не собирается. Он имеет право сидеть  здесь,  одетый,  как  ему  хочется.
Гостья пришла не к  нему.  И  вообще  его  не  замечают.  Верней,  относятся
примерно так же, как к домашнему животному, как к чучелу попугая в клетке.
   - Вы хорошо спали?
   - Знаете, в моем возрасте уже не очень-то спится. Только ляжешь, и тут же
наваливаются всякие заботы.
   Врет! Редкий случай, чтобы она проснулась раньше утра.
   Быстрый взгляд ведьмы на Эмиля:
   - Надеюсь, новых неприятностей нет?
   - Все то же... Я привыкла. Не будь у меня такие крепкие  нервы,  я  давно
уже была бы на кладбище или в сумасшедшем доме.
   Как он их обеих ненавидит! Да, теперь  он  наконец  признался  себе,  что
ненавидит жену. Она прибегла к посторонней помощи. Теперь борьба идет не  на
равных. А вдруг она отыщет в квартале других Мартен,  и  его  окружит  целая
толпа мегер?
   Он слишком много пьет.  И  уже  не  для  того,  чтобы  поторопить  момент
приятной сонливости. Теперь ему каждый час требуется один-другой стакан вина
- для храбрости. Жена шпионит за ним. Он ничего не добился, пряча бутылки  в
буфете, ключ от которого держит в кармане: Маргарита видела, сколько  их  он
принес утром, и причина его все учащающихся  отлучек  в  кухню  для  нее  не
загадка.
   Кто  знает,   не   рассказывает   ли   она   о   его   пьянстве   каждому
встречному-поперечному? Г-жа Мартен может послужить ей как свидетельница.  А
вдруг Маргарита задумала засадить мужа  в  лечебницу,  чтобы  не  ждать  его
смерти, ускорить которую не решается?  Эмилю  страшно.  Даже  когда  они  не
говорят  о  нем,  он  присутствует  где-то  на  заднем  плане   их