а. Валентайн, неужели ты веришь в загробную жизнь?
   Валентайн. Похоже, тебе наконец удастся меня огорчить.
   Ханна. Огорчить? Чем же?
   Валентайн. Спором о науке и религии.
   Ханна. А я не спорю... Кто, что, с кем... Скукотища.
   Валентайн. Ханна!  Невеста. Сжалься. Давай заключим пробный брак! А
утром его расторгнем.
   Ханна (развеселившись). Таких предложений мне еще никто не делал.
   Валентайн (с интересом). А других - много было?
   Ханна. Все тебе расскажи...
   Валентайн. А что в этом плохого?  Твоя сдержанность - на самом деле
зажатость. Она - от привычки, причем дурной. Нервы ни к черту.
   Ханна. Мне выйти?
   Валентайн. Кто ничего не дает, ничего и не получает.
   Ханна. Я ни о чем не прошу.
   Валентайн. Останься.
   Валентайн возвращается к работе. Ханна устраивается на "своем" кон-
це стола;  перед ней небольшие,  карманного формата тетради - "садовые
книги" леди Крум.
   Ханна. Ты чем занимаешься? Вэл?!
   Валентайн. Множеством точек на комплексной плоскости,  полученных в
результате...
   Ханна. Это дичь?
   Валентайн. Дичь. Черт бы ее побрал.
   Ханна. Не бросай эту работу. Не сдавайся.
   Валентайн. Почему? Разве ты не согласна с Бернардом?
   Ханна. А,  ты об этом...  На самом деле тривиально и  незначительно
все:  твоя дичь, мой отшельник, Байрон, который так занимает Бернарда.
Цель,  в сущности, ничто. И возвышает нас не цель, а сама жажда позна-
ния. Иначе мы покинем сей мир так же тихо, как пришли. Поэтому я и го-
ворю, что в загробную жизнь ты верить не смеешь. Верь во что хочешь: в
Бога,  в отделение души от тела, в высший дух, в ангелов, если угодно,
- но только не в эту великую сходку, на которой все наконец встретятся
и  все  обсудят.  Если ответы в конце книги,  я еще подожду.  И то это
ужасно нудно. Уж лучше бороться - хотя поражение неотвратимо и необра-
тимо.  (Смотрит  из-за  плеча  Валентайна на экран компьютера.) Ого!..
Красиво!
   Валентайн. Закат семейства Каверли.
   Ханна. Закат Каверли? Господи, Валентайн!
   Валентайн. Дай-ка пальчик.  (Несколько раз нажимает ее  пальцем  на
клавишу.) Видишь? Островки совершенного порядка в океане праха. Формы,
возникающие из ничего.  Снова и снова.  Каждая картинка -  увеличенный
фрагмент предыдущей. И так далее. До бесконечности. Здорово, правда?
   Ханна. Это что-то важное? Это серьезно?
   Валентайн. Интересно. Можно публиковать.
   Ханна. Поздравляю!
   Валентайн. Не меня.  Томасину.  Я просто прогнал ее уравнения через
компьютер - в миллион,  в несколько миллионов раз дальше,  чем  успела
она со своим карандашиком.  (Достает из старой папки тетрадку Томасины
и передает Ханне. Слышатся звуки рояля.) Спасибо, можешь забрать.
   Ханна. И все-таки - что это означает?
   Валентайн. Не то, чего ты ждешь.
   Ханна. Почему?
   Валентайн. Ну, во-первых, она бы прославилась при жизни.
   Ханна. Не успела. Она умерла слишком рано.
   Валентайн. Умерла?
   Ханна. Сгорела заживо.
   Валентайн (осознав). Ах, так это девушка, погибшая в огне!
   Ханна. Пожар вспыхнул ночью, накануне ее семнадцатилетия. На фасаде
видно - не хватает мансардного окна.  Там,  под самой крышей,  была ее
комната. В парке - памятник.
   Валентайн (раздраженно). Я знаю. Это мой дом.
   Валентайн снова поворачивается к компьютеру.  Ханна возвращается на
свое место. Листает учебник математики.
   Ханна. Вэл, а ведь Септимус был ее учителем. И они вместе могли...
   Валентайн. Занимайся своим делом.
   Пауза. Два исследователя за работой.
   Пятнадцатилетний лорд  Огастес,  в  одежде  1812 года,  врывается в
дверь, что напротив музыкальной комнаты. Смеется. Ныряет под стол. Его
преследует разгневанная шестнадцатилетняя Томасина. Она немедленно оп-
ределяет, где Огастес.
   Томасина. Ты же клялся! Ты крест на сердце клал!
   Огастес выбирается из-под стола.  Томасина снова бросается в погоню
- вокруг стола.
   Огастес. Я маменьке скажу! Все маменьке скажу!
   Томасина. Какая же ты дрянь!
   Она хватает  Огастеса в тот миг,  когда в комнату входит Септимус с
книгой, графинчиком, бокалом и папкой с бумагами.
   Септимус. Тише! Что случилось! Милорд! Прошу всех успокоиться. (То-
масина и Огастес расцепляются.) Благодарю вас. (Проходит к своему мес-
ту за столом. Наливает себе бокал вина.)
   Огастес. А, добрый день, господин Ходж!
   На губах его ухмылка.  Томасина принимается прилежно рисовать пира-
миду и конус. Септимус открывает папку.
   Септимус. Не составите ли нам сегодня компанию, лорд Огастес? У нас
урок рисования.
   Огастес. Я рисую лучше всех в Итоне, господин Ходж. Но мы предпочи-
таем обнаженную натуру.
   Септимус. Что ж, рисуйте по памяти.
   Томасина. Какая гадость!
   Септимус. Прошу тишины.
   Он достает из папки проверенную тетрадь Томасины и бросает ей через
стол. Она ловит, открывает.
   Томасина. Никаких отметок?! Тебе не понравилось кроличье уравнение?
   Септимус. Не усматриваю связи с кроликами.
   Томасина. Они же поедают собственное потомство.
   Септимус (после паузы). Я сразу не понял. (Протягивает руку.)
   Томасина (возвращая ему тетрадь).  Дальше сделать - просто места не
хватило.
   Септимус и Ханна листают удвоенные временем страницы.  Огастес вяло
рисует геометрические тела.
   Ханна. Ты хочешь сказать, что мир все-таки спасен?
   Валентайн. Нет.  Мир по-прежнему обречен.  Но  если  он  зарождался
именно так, то, возможно, и следующий мир возникнет по этому образцу.
   Ханна. Из доброй английской алгебры?
   Септимус. И так - до бесконечности, нуля или полного абсурда.
   Томасина. Нет.  Если отбросить отрицательные корни, все снова обре-
тает смысл.
   Септимус перелистывает страницы. Томасина начинает рисовать геомет-
рические тела.
   Ханна закрывает учебник и переключается на "садовые книги".
   Валентайн. А чай-то стынет.
   Ханна. Я не пью горячий.
   Валентайн (не слушая ее).  Нет, ты вдумайся. Твой чай стынет сам по
себе. А нагреваться сам по себе не может. Странно, правда?
   Ханна. Нет.
   Валентайн. Не спорь.  Конечно, странно. Только от горячего к холод-
ному.  Улица с односторонним движением.  Чай будет стынуть и стынуть -
до комнатной температуры. Так происходит везде и всюду. Солнце и звез-
ды тоже остынут. Не так быстро, как чай, но в конце концов все на све-
те придет к комнатной температуре.  Во времена твоего отшельника этого
не понимал никто.  Но - ладно, допустим, что в тысяча восемьсот лохма-
том году этот полоумный действительно  разбирался  в  термодинамике  -
единственный  во  всем мире.  Даром что жил затворником в дербиширской
глухомани.
   Ханна. Он - выпускник Кембриджа. Ученый.
   Валентайн. Да хоть десять раз. Спорить не буду. А девчонка была его
ученицей, ученицей гениального наставника.
   Ханна. Или наоборот.
   Валентайн. Как угодно.  Главное - суть. А до сути они докопаться не
могли!  Как уж он спасал мир с помощью доброй английской алгебры -  не
знаю. Но только не так.
   Ханна. Почему? Потому что у них не было калькулятора?
   Валентайн. Нет. Да. Потому что существует определенный порядок, ход
событий. Нельзя открыть дверь несуществующего дома.
   Ханна. На то и гений.
   Валентайн. Увы - это гений безумцев и поэтов.
   Пауза.
   Ханна.
   Я видел Сон, не все в нем было сном.
   Погасло солнце яркое, и звезды
   Без света, без путей в пространстве вечном
   Блуждали, и замерзшая земля
   Кружилась слепо в темноте безлунной.
   Валентайн. Твои стихи?
   Ханна. Байрон.
   Пауза. Снова - ученые за работой.
   Томасина. Септимус, как ты думаешь, я выйду замуж за лорда Байрона?
   Огастес. Кто еще такой?
   Томасина. Автор "Паломничества Чайльд Гарольда". А Чайльд Гарольд -
самый поэтичный,  самый возвышенный и самый храбрый герой. А еще - са-
мый современный и самый красивый,  потому что для нас, тех, кто знаком
с автором, Чайльд - это сам Байрон. Ну же, Септимус?!
   Септимус (сосредоточен на другом). Нет. (Он убирает тетрадь Томаси-
ны в папку и берется за свою книгу.)
   Томасина. Почему?
   Септимус. Во-первых, Байрон даже не помнит о вашем существовании.
   Томасина. Но, когда он был в Сидли-парке, мы обменивались многозна-
чительными взглядами.  Странно,  почему он до сих пор не объявился,  -
ведь уже год, как он вернулся из своих странствий.
   Септимус. Короче, миледи, это маловероятно.
   Огастес. Ах, этот лорд Байрон! Помню. Он присвоил моего зайца, хотя
я выстрелил первым.  А он заявил, будто я промахнулся. Большой шутник.
Но на тебе, Томсик, он конечно, не женится. Он ведь не слепой, а толь-
ко хромой...
   Септимус. Все,  господа,  тихо. Мертвая тишина до без четверти две-
надцать. Нельзя непрерывно отвлекать наставника. Это невыносимо.
   Огастес. Вы - не мой наставник. Я пришел к вам на урок по собствен-
ной воле.
   Септимус. На всякую волю есть ньютонов детерминизм, милорд.
   Томасина смеется  -  собственно,  фраза для нее и сказана.  Огастес
злится, чувствуя себя лишним.
   Огастес. Ваш покой меня нисколько не волнует. Раскомандовался тут!
   Томасина (предостерегающе). Огастес!
   Септимус. Я не командую,  милорд.  Я вдохновляю. Я благоговею перед
Просвещенностью и тем самым вдохновляю учеников на умножение познаний,
посредством которых они приблизятся к Богу.  За лучший конус и пирами-
ду,  нарисованные  в  полной  тишине и представленные не ранее чем без
четверти двенадцать, полагается награда - шиллинг.
   Огастес. Сэр,  вам не купить мое молчание!  Я знаю  тайну,  которая
стоит куда дороже.
   Отбросив альбом  и  карандаш,  он  с достоинством покидает комнату.
Захлопывает дверь. Пауза. Септимус вопросительно смотрит на Томасину.
   Томасина. Я рассказала ему,  что ты меня поцеловал. Но он не прого-
ворится.
   Септимус. Я? Целовал вас? Когда?
   Томасина. Вчера!
   Септимус. Как?!.
   Томасина. Как? В губы!
   Септимус. Где?
   Томасина. В эрмитаже, Септимус!
   Септимус. В губы в эрмитаже!  Ах,  вот вы о чем! Разве это поцелуй?
Ни на шиллинг,  ни на полшиллинга не тянет.  Я о нем уж и позабыл сов-
сем.
   Томасина. Какой ты жестокий! Ты что - и уговор наш позабыл?
   Септимус. Боже милостивый! Какой уговор?
   Томасина. Ты учишь меня танцевать вальс!  Подписано и скреплено по-
целуем. А следующий поцелуй - когда я буду танцевать, как маменька.
   Септимус. А,  ну да, ну да. Мы, бывало, вальсировали в Лондоне ночи
напролет.
   Томасина. Септимус!  Я непременно должна научиться!  Иначе все меня
будут презирать.  Вальс - самый модный,  самый веселый и самый дерзкий
танец! Лучшее, что изобрели в Германии.
   Септимус. Ладно,  оставим немцам вальс. Главное, что дифференциаль-
ное исчисление открыл Ньютон, а не Лейбниц.
   Томасина. Маменька привезла из города целый  сборник  вальсов,  они
будут играть с князем Зелинским.
   Септимус. К чему напоминать,  сколь печальна моя участь?  Князь так
немилосердно колотит по клавишам "Бродвуда" и его сыновей- я даже  чи-
тать вынужден на счет три.
   Томасина. А что ты читаешь?
   Септимус. Эта статья получила приз Парижской научной академии.  Ав-
тор заслуживает вашего благосклонного внимания,  поскольку вы - аполо-
гет его идей.
   Томасина. О чем он пишет? О вальсе?
   Септимус. Да.  Он составил уравнение, которое описывает распростра-
нение теплоты в твердых телах.  А пока составлял,  впал в ересь,  пос-
кольку обнаружил природное противоречие законам сэра Исаака Ньютона.
   Томасина. Ого! Он оспаривает детерминизм?
   Септимус. Нет!..  А впрочем...  Пожалуй.  Он показывает,  что атомы
двигаются не по Ньютону.
   Томасина переключается - с характерной для нее легкостью - и спешит
взять книгу в руки.
   Томасина. Дай-ка... Ой! На французском?
   Септимус. Представьте. Париж - столица Франции.
   Томасина. Покажи,  откуда читать. (Он забирает книгу и находит нуж-
ную страницу. Тем временем музыка за стеной становится все более гром-
кой и страстной.) В четыре руки заиграли. Маменька влюблена в князя.
   Септимус. Это в Польше он князь. А в Дербишире - фортепьянный наст-
ройщик.
   Томасина уже взяла книгу и погрузилась в чтение.  Музыка  достигает
бурного экстаза и вдруг обрывается - на полузвуке.  В соседней комнате
воцаряется настолько выразительная тишина, что Септимус невольно смот-
рит на дверь.  Томасина ничего не замечает. Тишина позволяет нам расс-
лышать отдаленный стук и гул парового двигателя - о  нем  пойдет  речь
позже.  Вскоре  из музыкальной комнаты появляется леди Крум.  То,  что
класс не пуст, для нее неприятная неожиданность. Однако она быстро ов-
ладевает собой.  Плотно закрывает дверь и остается: понаблюдать равно-
душно, праздно и тихо, не прерывая урока. Завидев ее, Септимус встает,
но она кивком усаживает его обратно.
   Хлоя, в  платье эпохи Регентства,  входит из комнаты,  что напротив
музыкальной. Видит Валентайна и Ханну, но, не обращая на них внимания,
направляется к музыкальной комнате.
   Хлоя. А где Гас?
   Валентайн. Не знаю.
   Хлоя скрывается за дверью.
   Леди Крум (раздраженно).  Ох! Опять этот Ноукс со своей паровой ма-
шиной!
   Она выходит в сад через стеклянные двери.
   Хлоя возвращается в комнату.
   Хлоя. Черт побери!
   Леди Крум (кричит). Господин Ноукс!
   Валентайн. Он недавно был здесь.
   Леди Крум. Эй! Эгей!
   Хлоя. Сейчас будут фотографировать. Он одет?
   Ханна. А Бернард уже приехал?
   Хлоя. Опаздывает.  (Звуки фортепьяно слышатся снова, но их перекры-
вает стук парового двигателя. Леди Крум входит обратно в комнату. Хлоя
выходит в сад. Кричит.) Гас!
   Леди Крум. Удивляюсь вашему терпению, господин Ходж! Заниматься под
такой аккомпанемент! Сочувствую.
   Возвращается Хлоя.
   Валентайн (вставая с места). Перестань всеми командовать.
   Леди Крум. Нестерпимый шум!
   Валентайн. Фотограф подождет.
   Он ворчит,  но  все же идет за Хлоей - в комнату,  откуда она вошла
вначале.  Дверь за ними закрывается.  Ханна погружена в свои размышле-
ния. В тишине громко и ритмично стучит паровой двигатель.
   Леди Крум.  Нескончаемо!  Тупо!  Монотонно! Я с ума схожу! Придется
вернуться в город.
   Септимус. Ваша светлость может остаться здесь.  А  князь  Зелинский
пусть возвращается в город и не докучает вам своей музыкой.
   Леди Крум.  Да я о паровой машине Ноукса!  (Понизив голос, Септиму-
су.) Вы что же - дуетесь?  И дочь, чего доброго, научите угрюмству? Не
потерплю.
   Томасина (не вслушиваясь). Что, маменька?
   Томасина по-прежнему погружена в чтение. Леди Крум прикрывает стек-
лянную дверь. Шум двигателя стихает.
   Ханна захлопывает одну из "садовых книг",  открывает следующую. Из-
редка делает пометки в блокноте.
   Музыка смолкает.
   Леди Крум (Томасине).  И чем мы сегодня занимаемся?  (Пауза.) Ясно,
что не хорошими манерами.
   Септимус. Мы рисуем.
   Леди Крум (бросает взгляд на работу Томасины). Геометрия. Одобряю.
   Септимус. Одобрение вашей светлости  -  моя  главная  и  неизменная
цель.
   Леди Крум. Не отчаивайтесь, мой друг. Старайтесь. (Нетерпение гонит
ее к окну.) Где же Ноукс? Все-таки Дар Браун был воистину дар, а Ноукс
- настоящая бездарь!!!  (Раздраженно выглядывает.) А-а, теперь он ищет
свою шляпу.  Больше ему перед дамой и снять  нечего.  (Возвращается  к
столу, дотрагивается до горшка с далиями.)
   Ханна сидит,  откинувшись на стуле.  Она поглощена чтением "садовой
книги".
   Леди Крум.  За далии,  что прислала вдова,  можно простить даже же-
нитьбу брата. Слава Богу, обезьяна укусила мужа, а не жену. Во-первых,
несчастное животное непременно бы отравилось.  А во-вторых,  мы теперь
единственные в королевстве обладатели далий.
   Ханна встает, продолжая читать.
   Я послала одну далию Чатсвортам. Герцогиня была в восторге. Когда я
приехала с визитом в Девонширский дом,  она рассыпалась в благодарнос-
тях. Кстати, ваш друг обретается там в качестве придворного поэта.
   Ханна выходит за дверь, за которой скрылись Валентайн и Хлоя.
   Томасина хлопает книгой об стол.
   Томасина. Я же говорила!  Ньютон рассчитывал,  что наши атомы пока-
тятся от рождения к смерти прямиком,  согласно  законам  движения.  Ан
нет!  Я знала,  что детерминизм несовершенен,  он же прет напролом! И,
похоже, этот господин нашел причину.
   Леди Крум. Причину чего?
   Томасина. Поведения нагретых тел.
   Леди Крум. Это геометрия?
   Томасина. Это? Нет. Я презираю геометрию. (Дотрагивается до далий и
добавляет - почти про себя.) Госпожа Чейтер тоже знает, как распаляют-
ся тела. Она может опровергнуть Ньютона в два счета.
   Септимус. Гоббс утверждает в "Левиафане",  что геометрия  -  единс-
твенная наука, которую Господь с радостью дал человечеству.
   Леди Крум. И что он имел в виду?
   Септимус. Господин Гоббс или Господь?
   Леди Крум. Я не поняла ни одного, ни другого.
   Томасина. К  черту Гоббса!  Горы - это не пирамиды,  а деревья - не
конусы.  Господь,  наверно, любит только архитектуру да артиллерийскую
пальбу  -  иначе дал бы нам еще какую-нибудь геометрию,  не евклидову.
Она ведь существует - другая геометрия.  И я ее открою, уже открываю -
методом проб и ошибок. Верно, Септимус?
   Септимус. О да,  миледи. Весь пыл расходуется пока на пробы и ошиб-
ки. Очень верно сказано.
   Леди Крум. Сколько тебе стукнуло сегодня?
   Томасина. Шестнадцать лет и одиннадцать месяцев,  маменька.  И  еще
три недели.
   Леди Крум.  Шестнадцать  лет и одиннадцать месяцев.  Надо побыстрее
выдать тебя замуж,  иначе останешься старой девой - от избытка образо-
ванности.
   Томасина. Я выйду замуж за лорда Байрона.
   Леди Крум. Вот мужлан! Не удосужился меня известить!
   Томасина. Ты с ним говорила?
   Леди Крум. Разумеется, нет.
   Томасина. Где ты его видела?
   Леди Крум (с некоторой горечью). Везде.
   Томасина. А ты, Септимус?
   Септимус. В  Королевской  академии,  куда я имел честь сопровождать
вашу маменьку и князя Зелинского.
   Томасина. Что делал лорд Байрон?
   Леди Крум. Позировал.
   Септимус (тактично).  В стенах Академии его рисовал профессор живо-
писи, господин... Фюзели.
   Леди Крум.  Позы  были самые разные.  Запечатлеть удалось далеко не
все.  А спутница Байрона вообще опрокинула все устои Академии.  У  них
принято, чтобы дамы-зрительницы тело прикрывали, а модели открывали. А
она была чересчур... одета. Ладно. Все! Кончено! Пусть катится ко всем
чертям и Каролинам!.. А тут еще Ноукс! Ведет себя в саду, точно слон в
посудной лавке.
   Входит Ноукс.
   Томасина. Император Нерегулярных парков!
   Она принимается чертить график,  который окажется третьим предметом
в папке, дожившей до наших дней.
   Леди Крум. Господин Ноукс!
   Ноукс. Ваше сиятельство...
   Леди Крум. Что вы со мной делаете?
   Ноукс. Все идет превосходно, уверяю вас. Медленнее, чем намечалось,
но - клянусь - плотину починят в течение месяца.
   Леди Крум (бьет кулаком по столу).  Тихо!  (В тишине слышен  только
стук парового двигателя.) Слышите, господин Ноукс?
   Ноукс (довольный  и  гордый).  Усовершенствованный  паровой насос -
единственный в Англии.
   Леди Крум.  Вот именно! Если б такая штука была у каждого, что ж...
Я бы приняла это зло как неизбежное,  без жалоб и упреков.  Но терпеть
единственный на всю Англию  усовершенствованный  паровой  насос!  Нет,
сэр, я этого не вынесу!
   Ноукс. Миледи...
   Леди Крум.  А главное,  ради чего?! От моего озера осталась заболо-
ченная яма. Зачем - непонятно. Может, вы хотите собрать на этом болоте
бекасов  и  вальдшнепов из окрестных графств,  да перестрелять всех до
единого?  Вы нарисовали лес,  а на деле?  Жалкая плантация! И листва у
вас грязная! И водопад - жидкая грязь. А гора - просто грязный карьер-
ный отвал, из которого вы берете грязь для ваших грязных нужд. (Указы-
вает в окно.) А там что за коровник?
   Ноукс. Эрмитаж, миледи. Иными словами: скит, приют отшельника.
   Леди Крум. Нет, коровник!
   Ноукс. Мадам, уверяю вас, домик получится вполне удобный. Мы отвели
подземные воды,  положили фундамент,  там будут две комнаты, чулан под
скатом крыши, каменный камин с дымоходом...
   Леди Крум.