розовое,  как у  человека, только что
попарившегося в бане.
     Заготовитель  с нескрываемой жалостью на остроносом, с мелкими чертами,
небритом лице рассматривал раненого быстро бегающими черными глазками.
     - По двое никак не унесем,- сказал он.- Давайте вчетвером.
     - А где четвертый-то? - спросил Василий.- Девушку не заставишь.
     - Нет, нeт, я смогу. Понесемте, прошу вас.
     - Еще чего! Авось руки не отвалятся.- Василий нагнулся было к носилкам,
чтобы снова ухватиться за концы жердей.
     - Не дури, Дергачев. Человек дело советует,- остановил его Княжев.- Ты,
знаем, готов надорваться теперь. Ну-ко, девонька,  возьмись  за один конец у
ног... За правый, за правый - там способнее держать. Я - в голову,  вместе с
Василием.  Сергей  Евдокимович,   чего  ждешь?  Ну-ко,  разом!..  Подняли...
Осторожно, осторожно... Ничего,  малый,  терпи, как-нибудь доставим к месту.
Пошли в ногу...
     Но четверым в ногу по скользкой дороге нести было труднее. На первых же
шагах носилки качнуло, больной охнул.
     - Осторожнее! Не напирайте сзади!
     Двадцать первый километровый столб начинал приближаться,  на нем  можно
было рассмотреть уже цифру.
     Неожиданно  у  носилок  появился прихрамывающий  лейтенант. Секунду  он
молча  шагал  рядом  с  женой. Та, старательно  схватившись  руками за конец
жерди, с трудом вытаскивала из грязи резиновые ботики, склонив низко голову,
не замечала мужа.
     -- Наташа, дай мне...
     Наташа не отвечала.
     -- Слышишь? Дай, я понесу. Тебе же тяжело. Ну...
     - Не мешай.
     - Я погорячился... Ну, дай возьму.
     Лейтенант ухватился за конец жерди. Носилки дрогнули, больной застонал.
     - Отойди! И здесь мешаешь.
     - Наташа...
     - Эй, кто там толкает? Отступись! - не оборачиваясь, крикнул Княжев.
     - Товарищи, товарищи! -  заспешил  вперед  лейтенант.-  Остановимся  на
минутку. Я понесу.
     - Иди, иди,- сердито огрызнулся Василий.- Крутишься тут под ногами.
     - С тобой не разговариваю!
     - Не разговариваешь, так и не лезь.
     Четверо несущих сосредоточенно, угрюмо месили  грязь ногами. Лейтенант,
всклокоченный, в своем косо сидящем кителе, с расстроенным лицом, попадая  в
лужи, прихрамывал сбоку, не спуская взгляда с жены.
     - Наташа... Я же виноват. Я, честное слово, хотел... Наташенька, мне же
стыдно. Ну, прости. Слышишь, прости...
     Наташа не отвечала, ей было нe до того: мятая косыночка висела на одном
плоче,  глаза напряженно округлились, уставились в сведенные  на конце жерди
руки. Впереди мерно покачивались поднятые к небу колени раненого.
     - Наташенька, ну, дай же понесу. Я виноват, кругом виноват.
     - Чего меня-то просишь? Ты у них... Перед всеми виноват.
     - Виноват.  Да,  да, виноват,-  обрадованно  затоптался лейтенант около
жены.
     Та  не отвечала.  Тогда  лейтенант  бросился к голове  носилок, забежав
вперед, заглядывая то в лицо Княжеву, то в лицо Василию, заговорил:
     -  Ребята, извините...  Ну, черт-те что вышло...  Остановитесь, ребята.
Ну, прошу... На минутку только. Дайте мне понести.
     - Ладно уж,- согласился Княжев и потянул носилки в сторону.
     Больного положили под километровым столбом.
     Наташа  облегченно  разогнулась,  стала  поправлять  спадающие  на  лоб
волосы.
     -  Ну,  бери, что ли! -  сердито  приказал  Василий  лейтенанту.- Через
каждые пять шагов остановка. Так и к утру до Утряхова не дотянем.
     - Да, да, надо быстрей. Сейчас, сейчас... Тут ведь недалеко. Нас теперь
четверо,- благодарно засуетился  лейтенант  и  вдруг, снизу  вверх глянув на
Василия, попросил: - Слышь, друг, прости меня. Честное слово - дурак я. Дай,
в голову встану. Ну, дай.
     - Ладно, ладно, смени жену лучше,- уже без обиды ответил Василий.
     - Нет, право. Ты устал. Я - в голову, ты - на место Наташи.
     - Хватит торговаться. Становись на свое место,- резко приказал Княжев.
     Лейтенант стал в пару с заготовителем.
     Снова закачались носилки  над размытой дорогой. Четыре пары сапог: одни
-  хлюпающие  широкими  кирзовыми  голенищами  -  Василия, другие  - яловые,
добротные  -   Княжева,  старенькие,  морщинисто-мятые   -  заготовителя   и
щегольские,  плотно облегающие  икры  ног  -  лейтенантовы,- с  медлительным
упрямством снова принялись месить грязь. Наташа шла сбоку, на ходу повязывая
на  голову  косынку.  В  движениях  ее  рук,  расслабленных,   неторопливых,
чувствовалась какая-то покойная усталость, душевное облегчение.
     От  столба,   оставшегося  за  спиною,  до   села  Утряхово,  где  есть
фельдшерский пункт,- девять километров.
     Кусты  в   стороне  от  дороги  уже  трудно  было  отличить  от  земли.
Однообразно  серое, низкое небо стало еще более сумеречным. Потемнела и сама
дорога. Лишь тусклыми пятнами выделялись свинцовые лужи.

7


     Сквозь тюлевые занавески, сквозь слезящиеся стекла,  обдавая сырую тьму
ночи  теплом  обжитых комнат, падал  из  окна  желтый свет.  В нем бесновато
плясала серебристая пыль - нудная морось.
     Там, в  комнатах,  все покойно, все  привычно: люди в  одних  нательных
рубахах, скинув сапоги, ходят по  сухим крашеным  половицам, садясь ужинать,
говорят  о  перерастающих травах,  о  погоде,  о  мелких хозяйских  заботах:
несушка перестала  нестись, плетень подмыло... Там обычная жизнь,  только со
стороны, в несчастье, понимаешь ее прелесть.
     Четыре  человека,  спотыкаясь  от   усталости,  изредка  бросая  вялые,
бесцветные ругательства, медленно  несли  тяжелые носилки по селу  Утряхово,
мимо  уютно светящихся окон.  Жена лейтенанта, получив подробное объяснение,
где живет фельдшерица, убежала предупредить ее.
     Впереди,  на  холме,  как  бы   владычествуя  над  скупо  разбросанными
огоньками сельских домишек, сияла огражденная огнями МТС.
     - Вон к тому дому... Заворачивай не круто,- указал Княжев.
     На крыльце, приподняв на уровень глаз керосиновую лампу, в накинутом на
плечи  пальто,  их  встретила девушка.  Из-за  ее плеча  в  открытых  дверях
выглядывала Наташа.
     Мокрые,  грязные,  молчаливые,  при  тусклом  свете  керосиновой  лампы
темноликие и страшные, сосредоточенно сопя, четверо носильщиков поднялись на
крыльцо, неосторожно  задели  концом  жерди  о  дверь,  и больной  простился
сдавленным стоном с темной, слякотной ночью.
     В комнате,  до боли в глазах ярко освещенной стосвечовой лампой,  пахло
медикаментами,  в шкафчике  за стеклом блестели  пузырьки  и  никелированные
коробочки. Вдоль стены  - белая широкая медицинская скамья.  И  во всей этой
сверкающей  белизне грязные,  мокрые,  с  неровно  торчащими  концами  грубо
обтесанных  жердей  носилки вместе  с больным казались  куском, вырванным из
тела обезображенной дороги.
     Носильщики, промокшие  до  нитки, залепленные  грязью, с  осунувшимися,
угрюмыми лицами,  подавленные  чистотой, стояли  каждый  на своем месте,  не
шевелились, боялись неосторожным движением что-либо запачкать.  Фельдшерица,
молоденькая  девушка  с  некрасивым круглым  лицом, густо  усеянным крупными
веснушками,  с  сочными, яркими  губами, которые сейчас испуганно кривились,
попросила несмело:
     - Выйдите все, пожалуйста. Тут негде повернуться. Я осмотреть хочу... А
девушка пусть останется, поможет мне.
     Высоко  поднимая ноги, словно не по полу, а по траве,  с которой боязно
стряхнуть росу, один за  другим все четверо вышли в  просторный коридор, где
на скамье тускло горела керосиновая лампа.
     Княжeв  вынул  пачку  папирос и выругался,  скомкав,  сунул  в карман,-
папиросы были мокрыми. Лейтенант поспешно достал свой портсигар.
     - Возьмите. У меня сухие.
     В его портсигаре  было только две папиросы. Одну  взял  Княжсв,  другую
лейтенант протянул Василию.
     - Да ты сам кури. Ведь больше-то нет,- отказался тот.
     - Я нисколько не хочу курить. Нисколько. Прошу.
     С  улицы   донеслись  металлические  удары  -  один,   другой,  третий,
четвертый... Отбивали часы. Княжев поспешно отвернул мокрый рукав плаща:
     -  Вот как - одиннадцать... А меня, наверно, ждут. Из района специально
звонил,  чтоб  бригадиры  остались.  Думал,  часам   к  шести-семи  подъеду.
Извините, ребята, пойду. Теперь без меня все уладится.
     Пожимая директору МТС  руку,  Василий, заглядывая в  глаза, растроганно
говорил:
     - Спасибо вам, Николай Егорович. Спасибо.
     - Это за что же?..
     - Да как же, помогли... Спасибо.
     - Ну, ну, заладил. За такие вещи спасибо не говорят.
     После ухода директора Василий  почувствовал тоскливое одиночество. Ушел
человек - его советчик, его опора, ни с лейтенантом,  ни с заготовителем так
быстро  не  сговоришься. Скоро и они уйдут... Тогда - совсем один. Делай что
хочешь, поступай, как сам знаешь. "Участкового милиционера искать надо..."
     Василий задумчиво мял в руках окурок. Лейтенант  нетерпеливо поглядывал
на  дверь  фельдшерской  комнаты. Заготовитель  сидел на  краешке  скамейки,
церемонно
     положив руки  на колени, словно ждал приема у начальства. Наконец дверь
открылась, вышла фельдшерица, на ходу снимая с себя халат.
     - Надо  его немедленно  доставить в  Густой Бор к хирургу,- сказала она
убито.- Сильное внутреннее кровоизлияние.  Надеюсь, печень не повреждена. До
живота нельзя дотронуться,  бледнеет от боли. Хирург  у  нас хороший, он все
сделает. Только бы доставить.
     От волнения  и растерянности девушка заливалась  краской,  ее  веснушки
тонули на лице.
     -  А на чем  же?  - спросил после  общего  молчания  Василий.-  На  чем
доставить?  Днем  не  сумели  на машине  проехать,  а  ночью  и  подавно  не
продерешься.
     - На лошади тоже нельзя. Растрясет, на полпути может скончаться.
     - На руках можно девять километров протащить, а не тридцать.
     - Так как же быть? - заволновался лейтенант.- Умирать человеку! Мы  его
спасали, тащили,  он умрет.  Хирурга вызвать  сюда!  Это  легче,  чем  везти
больного. Пусть выезжает немедленно. Понимаете,  девушка,  надо спасти этого
человека.
     - Хорошо,  я вызову. Но лучше бы в больницу, там  все условия.  У  меня
здесь ничего не приспособлено для сложных операций,
     -  Ответственности  боитесь!   -  загорячился  лейтенант.-  Условия  не
подходящие? Раз другого выхода нет, пусть едет, пусть спасает жизнь!
     - А на чем хирург выедет? - спросил Василий.- Ты не подумал?
     - В районе достанут машину. Достанут!
     -  Слушай, друг,  я шофер  бывалый, ты моему слову верь:  ночью ни одна
машина не пройдет. Ни одна!
     - До утра скончаться может,- уныло вставила фельдшерица.
     - Верхом! Пусть лошадь достанет!
     - Верхом? Что вы!  - Девушка слабо  махнула рукой.- Тридцать километров
проехать  верхом  -  надо быть  кавалеристом.  А Виктор Иванович и  в жизни,
наверное, в седле не сидел. Даже смешно об этом думать.
     Замолчали.  Разглядывали при свете  стоящей  на  скамье  лампы высокие,
неуклюжие тени на бревенчатых стенах. Вдруг Василий хлопнул себя по лбу:
     - Есть! Доставим! Будет транспорт!
     - Какой?.. Где?..
     - Трактор! Побегу сейчас  в МТС, пока Княжев не ушел. Попрошу его  дать
трактор с тракторными санями. Трактору что? Он легко пройдет. А уж на  санях
не растрясет, как в люльке доставим. Я - в МТС!
     - А  я тем временем на почту сбегаю. Позвоню в больницу, хирурга вызову
к телефону.
     - Я тоже в МТС,- обрадовался лейтенант.- Вместе разыщем Княжева.
     Заготовитель,  все  время  сидевший  в  стороне  на  скамье,  во  время
разговора не проронивший ни слова, сейчас пошевелился, скупо сказал:
     - Не даст.
     - Что не даст? - повернулся к нему Василий.
     - Княжев трактор не даст.
     - Это почему?
     - Я его знаю. Не даст.
     - Ну, брат, молчал,  молчал, да сказал что рублем одарил. Как же  он не
даст,  когда сам,  вместе  с нами,  на горбу  носилки тащил?  Не тот человек
Николай Егорович, чтоб в помощи отказать. Пошли, лейтенант.
     - Дай бог, чтоб я ошибся.
     Быстрым  шагом,  подпрыгивая от нетерпения, шли они вдвоем к холму, где
цепочкой горели огни МТС.
     Лейтенант  зябко  запахивал  на груди китель,  ежился, забегал  вперед,
странно поглядывал на Василия. Видно было, ему что-то хочется сказать - и не
решается. Василий  ждал, что вот-вот он начнет, но лейтенант так и молчал до
конторы МТС, лишь на крыльце перед дверью вздохнул:
     - Стыдно... Черт возьми! Стыдно.

8

     Директор  МТС  Княжев  еще  не  ушел домой.  Из-за двери  кабинета было
слышно, как он своей сипловатой фистулой сердито выговаривает кому-то:
     -  Тоже мне добрый  дядя! У нас  есть договор,  документ  законный, обе
стороны  подписали,  печати  пришлепнули.  Нет,  я  через  него  прыгать  не
собираюсь.  Мало  на  меня  в  районе  собак навешали...  А-а,  ребята!  Что
стряслось?
     Княжев поднялся из-за стола. Он был в той же гимнастерке, в которой нес
больного, мокрый и грязный плащ висел за спиной, на стене.
     Сидевший возле стола мужчина с жесткими рыжими  усами  и надвинутыми на
глаза  тяжелыми  надбровьями  поднял   голову,  с  интересом  уставился   на
вошедших,- должно  быть,  уже  слышал о несчастье,  случившемся на  двадцать
первом километре, и догадывался, кто пришел.
     -  Николай Егорович,-  заговорил  Василий,-  плохо  дело.  Надо  срочно
отправлять парня в густоборовскую  больницу на операцию. Фельдшерка побежала
звонить хирургу.
     Княжев сожалеюще причмокнул, но ничего не ответил.
     Неизвестно почему, но Василию в эту минуту показалось, что он сказал не
так, как  хотелось,  вяло, не горячо,  его  слова  почти не задели  Княжева,
вызвали в нем лишь  легкое  сочувствие.  И сам Княжев показался ему  не тем,
который  плечо  в  плечо  тащил по  грязной  дороге  неуклюжие  носилки.  Он
возвышался над столом, с  выпирающей под гимнастеркой пухлой грудью, на лице
что-то хозяйское, властное, недоступное.
     - Николай Егорович,- еще  нерешительней  повторил Василий,- как-то надо
отправить.
     -  Вот беда,  как же это сделать?..  Задачка... На фельдшерском  пункте
лошадь есть.
     - Нельзя на лошади, растрясет, умрет по дороге.
     - За-адачка.
     Василий  почувствовал неловкость  не за себя, за Княжева. Тот хмурился,
прятал глаза.
     -  Трактор дайте.  Единственный  выход,-  решительно  сказал за  спиной
Василия лейтенант.
     -  Трактор?.. М-да-а... Трактор-то, ребятки, не транспортная  машина, а
рабочая.  Никак  не  могу   распоряжаться  государственным  добром   не   по
назначению.
     -  Николай Егорович! - Василий почувствовал, как  кровь бросилась ему в
лицо.- Человек  же умирает!  Но мне вам  это  рассказывать. Нужен трактор  с
прицепом. Ежели вы его не дадите, ведь умрет же...
     - В том-то и дело, что ни объяснять мне, ни агитировать меня не надо. Я
все  сделал,  что от меня лично зависело.-  Княжев осторожно тронул пальцами
засохшую ссадину на щеке.- Если б тракторы были мои собственные...
     - Выходит:  пусть  человек умирает!  Да  как  вам  не  стыдно,  товарищ
директор! - Лейтенант, бледнея, подался вперед.
     Княжев покосился на него и усмехнулся:
     - Ты, дорогой мой, вроде не так давно тем же голосом другую песню пел.
     Лейтенант вспыхнул, сжал кулаки.
     - Да, пел. Да, я был  подлецом, эгоистом!  Назовите как хотите. Плевать
на это! Но дайте  трактор.  Вы не  имеете права не  дать. Слышите! Не имеете
права!
     -  Вот именно  - не имею права,-  ответил директор.- Раз такой  горячий
разговор, то придется вам кой-чего показать...
     Княжев выдвинул ящик стола, согнувшись, порылся в нем, вытащил  бумагу,
протянул:
     - Читайте.
     Василий взял бумагу, лейтенант,  шумно дыша над ухом, тоже  потянулся к
ней.
     "Во  многих  колхозах   в  зонах  Утряховской   и  Густоборовской   МТС
наблюдается  невыполнение  плана  по  подъему  паров.   Тракторы  на  пахоте
простаивают. Часто  они используются  не  по назначению. Вместо  того  чтобы
работать на  полях, возят кирпич  и  лес. Напоминаем, что решением исполкома
райсовета от 17 июня сего года всем директорам МТС категорически запрещается
использовать тракторы как транспортные машины.
     Председатель Густоборовского райисполкома
     А. Зундышев".
     - Вот  как обстоит дело, дорогие друзья. Я в МТС  не  удельный князь, а
всего-навсего директор.-  Княжев забрал бумагу.-  И, как  директор, я обязан
подчиняться распоряжениям вышестоящих организаций.
     -  Николай  Егорович!  -  Василий  вот-вот  готов   был  расплакаться.-
Трактор-то  нужен не  для  кирпичей, не для лесу. Неужели  думаете, что  вас
кто-то упрекнет, что вы дали трактор, чтобы спасти от смерти человека?
     - Упрекнут, да еще  как. Ты вот можешь поручиться, что этот трактор  не
сломается на такой чертовой дороге? Нет,  не можешь. А трактор ждут, скажем,
в  колхозе  "Передовик".  Позвонят  оттуда  в  райисполком  или  в   райком,
пожалуются - давай объяснения, оправдывайся.
     - Ну и  объясняйтесь, оправдывайтесь, неужели это в тягость, когда речь
идет  о спасении человеческой жизни? - заговорил  снова лейтенант. Но Княжев
пропустил его слова мимо ушей.
     - Не  могу  рисковать.  Сорву график работ. Оставлю  колхоз без машины.
Нет, друзья, за это по головке не гладят.
     Сидевший молча  мужчина  с  рыжими усами  поднял  голову,  взглянул  на
Княжева из-под тяжелых надбровий, произнес:
     - Мало  ли мы, Николай  Егорович, срываем график  по пустякам? Всегда у
нас так:  прогораем на ворохах, выжимаем на крохах. Что уж, выкрутимся. Зато
человек будет к месту доставлен.
     Мягкое, без намека на скулы лицо Княжева с коршуньим носом побагровело,
сипловатая фистула стала тоньше:
     - Дерьмовый ты,  Никита, бригадир. У тебя интересу к МТС  нисколько  не
больше, чем у Настасьи-уборщицы.  Потому и срываем планы, потому и  работаем
плохо, что добры  без меры, встречному-поперечному  угодить рады. Мало мне в
прошлый  раз накостыляли за то, что колхозу "Пятилетка" два трактора выделил
на  подвозку камней к  плотине.  Нашлись добрые люди, в райком нажаловались.
Хватил горя. А все оттого, что отказать не мог.
     -  Слушайте,  товарищ  директор! -  лейтенант  боком,  выставив  плечо,
потеснив в сторону  Василия, надвинулся  на стол.- Если вы  не дадите сейчас
трактор!.. Слышите: если вы не дадите, я вернусь обратно в районный центр, я
пойду к секретарю райкома, пойду к тому же председателю Зундышеву, я не уеду
до тех  пор,  пока вас  не привлекут  к  ответственности.  Отказать в помощи
человеку, лежащему при  смерти,-  преступление!  Слышите: умирающему  помощь
нужна!
     -  Гляди ты, каким  сознательным  стал.  Прежде-то со-овсем другим был,
добрый  молодец, вспомни-ка!  - Но Княжева, видимо, задели слова лейтенанта,
он говорил, и его небольшие серые  глазки  на мягком, по-бабьему добром лице
перебрасывались  то  на  Василия, то на сидящего рыжеусого  мужчину, надеясь
найти  в них хоть  каплю сочувствия.  Но рыжеусый угрюмо опустил  голову,  а
Василий глядел с жадной мольбой.
     -  Иль  я не человек, иль во мне души нет? Я  же первый слово сказал  -
парня до места  надо доставить, первый же в носилки запрягся.  Попросите для
больного кровь - отдам, попросите  для  него рубаху  - сниму. Но тут не мое,
тут  не  я  распоряжаюсь. Ладно,  ребята,  не  будем зря ругаться.  Попробую
согласовать, откажут - не невольте. У меня и без этого грешков достаточно по
работе набралось. Еще раз подставлять голову, чтобы по  ней сверху стукнули,
желания нет.
     Княжев сел за телефон, принялся вызывать Густой Бор:
     -  Барышня!  Алло!..  Барышня!  Соедини, милая,  меня  с Фомичевым. Это
Княжев из Утряхова по срочному делу  рвется...  Как  с каким  Фомичевым?  Не
знаешь?  Со  вторым  секретарем  райкома. Первый-то  в  области...  Как  нет
телефона? А в кабинет ежели брякнуть?  Эх, несчастье...  На работе нет, ушел
домой,  а  дома  телефон  не  поставлен,-  сообщил Княжев,  прикрывая  рукой
трубку.- Барышня, а барышня! Алло! Алло!.. Как бы мне, детка, Зунды