лезы счастья, слезы жалости к себе, к новому человеку,
теплому,  живому  комочку,  доверчиво  припавшему   к  ее   груди...  И  все
перевернулось с горя на радость.
     Во  время второго кормления, когда Стеша,  затаив дыхание, разглядывала
сморщенную щечку, красное крошечное ухо, редкий пушок на затылке дочери, она
почувствовала, что  кто-то стоит  рядом и пристально  ее  разглядывает.  Она
подняла голову. Перед ней замер с выражением изумления и страха Федор.
     Они не поздоровались, просто  Федор присел рядом, с минуту томительно и
тревожно молчал, потом спросил:
     - Может,  нужно чего?.. Я  вот  яблок достал...-  И, видя, что Стеша не
сердится,  широко и облегченно улыбнулся.-  Вот она какая...  Дочь,  значит.
Хорошо.
     И Стеша не возразила,- конечно, хорошо.
     - Спит все время. Сосет, сосет, глядишь - уже спит.
     Федор сидел  недолго.  Весь  разговор вертелся  вокруг дочери:  сколько
весит,  что  надо  купить  ей -  пеленки,  распашоночки, обязательно  ватное
одеяльце.
     Им мешали, напоминали  Федору,  что он обещал  на одну минуточку, сидит
уже четверть часа. Федор поднялся и тут только ласково и твердо сказал:
     - Никуда я тебя, Стеша, не пущу. Ко мне жить переедешь.
     И почему-то  в эту  минуту Стеше показалось, что  он даже  парнем ей не
нравился так - в  белом, не  по  его плечам халате, длинные руки вылезают из
рукавов, лицо озабоченное... Стеша осмелилась робко возразить:
     - С ребенком-то дома бы лучше, Феденька.
     Но голос Стеши был неуверенный, просящий.
     На следующий день  приехала  мать. Стеша,  похудевшая, большеглазая,  с
растрепанными волосами, стыдливо запахиваясь в халат, тайком выскочила к ней
в приемную.
     -  Вот  она, наша  долюшка... Прогневили  мы  бога-то...-  завела  было
Алевтина Ивановна, но тут же  перебила себя, сразу же заговорила  деловито.-
Все,  что  надобно,  приготовила:  пеленочек  семь штук  пошила,  исподнички
разные, отец люльку уже пристроил...
     - Мама,- робко перебила Стеша,- я все ж к нему перейду... Зовет.
     -  Совесть, видать, тревожит его, а на то не хватает, чтоб повинился да
пристраивался сызнова к нам.
     - К нам не вернется...- И вдруг Стеша упала на плечо матери, зарыдала.-
Да как же мне жить-то с ребенком без мужа? Все пальцами тыкать будут!..
     - Это что такое?  Кто разрешил? Что сестры смотрят? Лежать!  Лежать! Не
подниматься!..  Кому говорят!  Идите  в палату! - В  дверях  стояла  пожилая
женщина, дежурный врач родильного отделения.
     Мать гладила Стешу по спутанным волосам.
     -  Не  расстраивайся, дитятко,  не  тревожь  себя...  Иди-ка, иди.  Вон
начальница недовольна...
     ...Утро  было с  легким морозцем. Ночью  выпал снежок, и  село казалось
умытым. Мягкий свет исходил от  всего  - от  крыш,  дороги, сугробов, тяжело
навалившихся на хилые оградки. И воздух тоже казался умытым, до того он свеж
и легок. Во всех  домах  топились печи. По белым  уличкам  в свежем  воздухе
разносился  вкусный  запах  печеного  хлеба.  Мир  и  благополучие  окружали
маленькую семью, неторопливо двигавшуюся от больницы к дому.
     Кроватки  Федор  не  успел  купить,  постель  дочери  устроили пока  на
составленных стульях. И Федор чувствовал себя виноватым,  оправдывался перед
Стешей.
     -  Ведь жить-то только начинаем, не мы одни, все так сначала-то...  Все
будет -  и квартира,  и, может, домик свой, хозяйством  еще обзаведемся. Как
хорошо-то заживем!
     Стеша со всем соглашалась, ни на что не жаловалась.
     В тот же день они назвали дочь Ольгой.
     А поутру пришел первый гость. Гость не к Федору и не к  Стеше. Раздался
стук в дверь, через порог перешагнула  девушка,  стряхнула перчаткой  снег с
воротника.
     - Здравствуйте. Здесь живет Ольга Соловейкова?
     Федор и  Стеша даже растерялись, не  сразу ответили. Да, здесь живет...
Всего  десять  дней,  как она появилась на свет и имя  свое, Ольга, получила
только вчера, вчера только принесли ее в эту комнату.
     - Здесь живет,  проходите, пожалуйста. Девушка сняла пальто, достала из
чемоданчика белый халат, попросила теплой воды, вымыла руки.
     - А кроватку надо приобрести обязательно.
     Детский врач долго сидела  со Стешей, еще раз напоминала ей, как надо и
в какой воде купать, в  какие часы кормить,  как пеленать, как присыпать,  с
какого  времени  можно  вынести  на  улицу.  От  приглашения   попить  чайку
отказалась:
     - У меня не один ваш пациент.
     Это был  первый гость.  За ней стали  приходить гости не  по одному  на
день.
     Одной из самых первых приехала тетка Варвара.  Она  внесла в  маленькую
комнатку  какие-то  пахнущие  морозом  узлы, скинула  свой полушубок и долго
стояла у порога, потирая руки, говорила баском:
     -  Обождите,  обождите,  вот  холодок  с  себя  спущу...  Уж  взглянем,
взглянем, что за наследница. Успеется.
     Первым делом она принялась развязывать свои узлы.
     - Принимай-ко, хозяюшка,- обращалась она к Стеше, нисколько не смущаясь
тем, что та  сдержанно молчит.- Это вам подарочек  от  колхоза: мука  белая,
масло,  мед, мясо. Ты, Федор, жену  теперь  корми  лучше,  через нее ребенка
кормишь,  помни! Степанида, поди сюда... Да  брось в молчанки играть. Вот уж
теперь-то нам  с тобой делить  нечего. Уж  теперь-то мы  должны  душа в душу
сойтись.  Поди сюда. Это  от меня. Ситец  белый,  пять  метров.  Ты  его  на
пеленки,  гляди,  не пускай.  На  пеленки-то старые  мужнины рубахи разорви,
простирай  их, прокипяти... Ей,  несмышлешке, все  одно  что пачкать. Это на
распашонки раскрой да на наволочки. С умом берись за хозяйство-то.
     Стеша, не привыкшая "ждать добра" от чужих, тем более от тетки Варвары,
растерялась  сначала, но  когда  гостья  обратила внимание  на  составленные
стулья и  заявила, что сегодня же накажет плотнику  Егору  делать  кроватку,
размякла.
     Варвара, подойдя  к постельке, толстым коротким пальцем повертела перед
лицом девочки, та громко расплакалась.
     - Уа, уа,-  передразнила Варвара, морщась от удовольствия.- Голосистая.
Кровь-то, сразу видать, соловейковская. Ряшкины не  крикливы - и  сердятся и
радуются про себя только.
     Даже это почему-то не обидело Стешу.
     Пришел в гости и Чижов, с тщательно вымытыми руками, побритый, пахнущий
тройным одеколоном. Он попросил подержать завернутую  в  одеяло Олю.  Держал
неумело, на вытянутых руках, с улыбкой до ушей, разглядывал, приговаривал:
     - Уже человек. Уже человек. А?
     Когда Стеша наконец отобрала дочь, он удивился:
     - Не тяжела, а руки устали. Почему бы это?
     Потом  сидели  они  втроем  за  семейным  столом,  пили  чай,  и  Чижов
настойчиво отказывался от печенья.
     Наконец прибыли Силантий Петрович  и Алевтина Ивановна. Федор  старался
принять  их  как можно  лучше.  Сбегал за поллитровкой  для  тестя,  сначала
величал  их отцом  да  матерью, но  скоро  стал неразговорчив.  Дед и  бабка
оказались гостями невеселыми. Силантий Петрович отказался выпить:
     - И так  запоздались. Варвара три шкуры сдерет, коль лошадь  ко времени
не доставим.
     Теща  и вовсе не прошла к столу, сидела  у порога, чинно  поджав  губы,
смотрела  и  на  дочь  и  на внучку жалостливо, всем своим видом  словно  бы
говорила: "Не притворяйтеся счастливыми-то, сиротинушки вы..." Она несколько
раз   пристально  оглядела  тесную  комнатушку  с  развешанными  около  печи
пеленками. На Федора же старалась не смотреть.
     То,  что было  сказано,  можно было сказать  в  пять  минут. Но старики
честно отсидели полчаса, ровно столько, чтоб хозяева не подумали - рано ушли
родители-то.
     Федору казалось, что эти полчаса он  сидел не в своей  комнате,  а  под
крышей Ряшкиных.  Стеша, как бывало, не поднимала глаз, боялась взглянуть на
мужа.
     "Запахло опять ряшкинским духом. Сломают нам жизнь, сволочи. Стеша-то и
не глядит..." - думал он, скупо отвечая  на вялые вопросы тестя о жалованье,
о казенной квартире, о том, дадут или нет усадьбу весной.
     Но после  ухода стариков Стеша  оставалась  по-прежнему  ласковой. Она,
кажется, сама  рада  была,  что  родители долго не засиделись.  И уж  совсем
неожиданным  гостем  как для  Стеши, так и  для Федора  была Нина Глазычева,
секретарь райкома комсомола.
     Она не раздевалась.
     -  Некогда, некогда, на  одну минуточку  к вам. Вот видите, как хорошо!
Очень  хорошо!..  Прекрасная  дочь,  прекрасная! Вы понимаете  только -  она
человек будущего! Она будет жить при коммунизме!
     Стеша, помня ласковый прием в райкоме, после  похвал дочери смотрела на
Нину  благодарными  глазами  и  краснела.  Федор  тоже  краснел  и  виновато
улыбался. Он уже не обижался на Нину.
     Нина ушла,  довольная  Федором, Стешей, дочкой  и  больше  всего собой.
Теперь можно заявить: "Нам приходилось сталкиваться с бытовыми вопросами, но
со  всей ответственностью можем  сказать -  эти вопросы  с  честью  решались
нами!"
     Первые,  самые первые дни  в тесной, холостяцкой комнатушке Федора  они
были счастливы.
     Стеша не переставала про себя удивляться: чужие люди приходят, радуются
за них,  добра желают...  Ей в отцовском доме никогда не  приходилось видеть
такого.


22

     Скоро все знакомые привыкли к тому, что у Федора Соловейкова есть дочь.
     Гости, поздравления, маленькие подарки (даже Чижов принес погремушку) -
все это чем-то смахивало на праздник. И все это скоро кончилось.
     Началась будничная жизнь, для Стеши новая - впервые вне дома.
     Их хозяин  Трофим  Никитич  жил  бобылем. Его  жена  была  постоянно  в
разъездах, гостила то у одного сына, то у другого, а их  у Трофима шестеро -
все живут в разных концах страны.
     Трофим  работал  столяром  в  промкомбинате  и  по  своему  бобыльскому
положению   каждую  субботу  приходил  выпивши.  При  этом  он   обязательно
заглядывал к жильцам. Балансируя на цыпочках, делая страшные глаза в сторону
сиящей  девочки,  предупредительно  тряся  поднятыми   руками,  он  объявлял
шепотом:
     - Ш-ш... Я тихо, я тихо...
     И обязательно  цеплялся за что-нибудь  -  за  стул  с  тазом, за пустое
ведро,- будил дочь.
     Усаживаясь, он начинал разговор об одном и том же:
     - Я вас не гоню. Живите. Разве я совести не имею?
     Но по  тому,  что Трофим говорил "не  гоню", по тому, что он разрешал -
"живите", Федор  и Стеша понимали: жильцы но  очень  нравятся хозяину.  Одно
дело  -  холостой,  одинокий парень,  другое  -  семья  с ребенком. Пеленки,
детский крик, печь  топится с утра  до вечера, давно уже отвык старый Трофим
от всех этих неудобств. И то, что хозяин не упрекал,  но ругался, еще больше
заставляло чувствовать Стешу связанной по рукам и ногам.
     Однажды  Федор  пришел очень  поздно.  Стеша  не спала, она перед  этим
всплакнула по дому, видела, как муж собирал себе поужинать. Не понравился он
ей в эту минуту. Ест, уши вверх-вниз ходят, и лицо  такое, словно  счастлив,
что дорвался до каши.
     - Стеша,- негромко окликнул он.- Слышь, Стеша, что я тебе скажу.
     - Ну?
     - Деньги нашей МТС большие ассигновали.
     - Что за радость, не тебе деньги, а МТС.
     - Строиться будем. Целый  поселок вокруг МТС  планируют.  Дома  финские
привезут.  Рассчитывали  сейчас:  трактористам  квартиры,  а  бригадирам  по
отдельному  домику. Вот как!.. Большие дела! В своем домике  будем жить, сад
разведем, цветы под окнами...
     - А скоро ли это?
     - Не сразу Москва строилась. Эх, Стешка! Обожди, встанем на ноги.  Дочь
подрастет,  учиться оба начнем. Я  ведь тоже,  вроде тебя, среднюю  школу не
кончил. На курсах да на переподготовках доходил.
     - Ладно уж, институтчик, ложись спать,- приказала Стеша ласково.
     Прежде  чем уснуть,  в эту ночь она помечтала немного. Всплыло забытое.
Свой  дом,  свое хозяйство. Не отцовский дом с полатями да лавками, отрывным
календарем на стенке. Крашеные полы, коврики по стенам. Встанет утром и, как
есть, босая, на  огородец. Цветы, говорит, под окном... Ну, это, может, и ни
к чему. От цветов сыт не будешь. Огород большой,  пасеку  обязательно. Утром
листья у капусты матовые,  тронешь - холодные. Муж, может,  на директора МТС
выучится, культурный человек! Ее хочет заставить учиться... Зачем? Для дому,
для хозяйства, для детей ума хватит. Ой, беспокойная головушка! Ой, трудно с
тобой, непутевый  мой... Вот  ведь забыла, смирилась - не  бывать тому,  что
думалось, ан нет, не узнаешь, где счастье откроется...

23

     Пришла мать. Напомнила дом. Как бы  ни расписывал муж цветы под окнами,
а родной дом не  забудешь - береза старая, въезд на поветь  с весны  травкой
зарастает: не раз вспомнишь, быть может, и при хорошей жизни слезу прольешь.
Как бы  ни дичился Федор ее родителей, а мать останется матерью. Голос ее по
утрам: "Спи, касаточка, спи, ласковая",- всегда сердце греть будет.
     Стеша не знала, куда усадить мать, чем угостить ее.
     -   Как  муженек-то   себя  ведет?  -   прихлебывая  чай  с   блюдечка,
поинтересовалась Алевтина Ивановна.
     - Хорошо, маменька. Он добрый, старательный.
     - Добрый? То-то вижу, от доброты его ты с лица спала.
     -  Трудно пока на первых-то порах. Но  поживем -  выправимся.  Федор-то
обещает: дом дадут в МТС.
     - Уж дом. Палат каменных не обещал тебе?
     -  Запланировано,  говорит. Деньги большие  им разрешены на стройку...-
Стеша принялась рассказывать.
     -  А ты верь, верь  больше. На доверчивых-то воду возят. Не знаешь, что
ли? Варвара который год в колхозе масляные да  хлебные  горы сулит. Не видно
их  что-то.  Обещать-то обещай,  да  и заботушку  проявляй  о жене.  От  нас
оторвал, к себе перетянул, а нет того,  чтоб, пока там строят да налаживают,
у нас до поры пожить. Пусть строят, построят - переедете.  В родном доме или
на стороне жить, где лучше-то? Мы не враги  дитю своему, держать  на хорошую
жизнь не будем. Веришь - он добрый, а ты  на себя погляди. Какая ты белая да
румяная была, глядеть не наглядеться, а теперь... Горюшко ты мое, кровинушка
ты моя родная, на  кого ты похожа?..- Алевтина Ивановна начала сморкаться  в
конец платка.
     Стеша держалась, держалась и тоже заплакала.
     - Скворечник на березе нашей мне прошлой ночью снился, мамушка.
     - Горькая ты моя! И за что нас господь бог через тебя покарал? За какие
грехи тяжкие?..
     Обе плакали, чай стыл в чашках.
     Едва только Федор переступил через порог, Стеша встретила его словами:
     -  Нет  моей  силы  жить здесь.  Домой поеду... погостить... Может,  на
месяц, может, и больше, сколько поживется.
     Не   слова,  а  самый  голос,  глухой,  срывающийся,  недобрый,  глаза,
спрятанные под ресницами, испугали Федора.
     - Не могу, Стеша...  Обожди, квартиру  новую подыщем, няньку найдем. Не
пущу тебя домой. Все поломается опять промеж нами. В вашем доме  даже воздух
заразный. Надышишься ты его - чужой мне будешь.
     - Сам ты заразный, сам ты чужой.
     Стеша хотела крикнуть, что дома с цветами под окнами, что жизнь, легкая
- все выдумки, не будет легче. Уж коли хочет добра ей,  то пусть не держит -
с  отцом  да  с матерью  ей удобнее,  от добра добра  не  ищут!.. Не  успела
крикнуть, проснулась дочь  от громкого разговора, заплакала. Стеша бросилась
к ней, схватила, прижала, в голос запричитала:
     - Как были мы с тобой, Оленька, сиротинушки, так  и остались. Отец твой
о своей МТС больше думает!
     Так воздух дома Ряшкиных, о котором говорил Федор, казалось, появился и
здесь. Трудно молчать, но и говорить нельзя. Заговоришь, будет скандал.
     ...Дома  раньше  всех,  под петушиный перекрик, выходил во  двор  отец.
Стеша в  детстве  любила выскакивать  за ним в  одной  рубашонке на крыльцо,
поеживаясь от утреннего холодка, поглядывать. У отца в те часы было важное и
спокойное   лицо.  Ходил  не   торопясь  по  двору,  не  торопясь  ко  всему
приглядывался.  Вобьет  гвоздь в  косяк,  рукой пощупает  -  для себя  вбит,
крепко.  Поправит, подопрет колом пошатнувшуюся связь  у изгороди, дернет  -
для  себя  подпер,  на совесть. Плетень,  калитка, береза  со  скворечником,
высокое крыльцо -  тут деды, прадеды жили, свое место, кровное. Хоть щепку с
дороги отбросишь - для себя, не для чужих  постарался. Здесь же сенцы грязью
заросли, пылища, паутина по  стенам... Прибрать  бы, но ведь  не  свое. Чего
ради руки  ломать,  за спасибо  от пьяного  Трофима?  Да  и того,  поди,  не
услышишь.  Что там сенцы? Комнату прибрать, пол вымыть душа не  лежит. Чужое
все кругом, не свое, куда попала?..
     А свое-то, и дом с коньком, и береза старая, не за морями, не за горами
родное гнездо, не по железной дорого ехать - рукой  подать. Так  что  же она
тут сидит, мучается? Из-за кого?  Из-за мужа,  из-за  Федора? Да пропади  он
пропадом,  вытащил  на  убожество,  обещает:   "Крепись,   Стешка,  крепись,
построятся,  выучимся,   заживем..."  Жди,  построятся,  строить-то   в  МТС
мастерские начали, а не дома с цветами под окнами...
     ...Федор, забежав после работы в магазин, купил то, что давно собирался
купить:  абажур на настольную  лампу,  стеклянный, снизу белый, как  молоко,
сверху темно-зеленый, как осенняя озимь.
     Надо думать, что  Стеша  сейчас  не обрадуется покупке. Ей  нынче не до
абажуров. К дому своему, к родной крыше тянется. Молчит, насупилась, комнату
запустила, сама ходит растрепой. Ничего,  крепись, Федор, в МТС большие дела
начинаются.  У тихого  сельца  Кайгородище рабочий поселок  вырастет.  Пусть
Стеша теперь неласкова, пусть недовольна мужем, пусть! Он перетерпит. Придет
время,  спасибо ему  скажет, что в родной дом  не пустил. Будет и ласкова, и
разговорчива, и опрятна, и красива, лучше не надо жены.
     Придет  время:  возвратится Федор с работы, а  в комнате, что в  лунную
ночь, сумрак от абажура, на столе круг яркий, так и тянет  сесть, книгу  под
свет положить. Сам будет учиться, Стешу заставит. Спасибо скажет.
     С  покупкой, обернутой в  серую бумагу, Федор поднялся по крыльцу, сбил
снег с валенок, вошел.
     Никого.  Кроватка-качалка, присланная Варварой,  пуста. Стешин чемодан,
большой, черный,  фанерный, с висячим замком, стоял раньше в углу. Исчез он.
Нет  и  лоскутного  одеяла на  большой кровати, оно тоже  Стешино. На  полу,
посреди комнаты, валяется погремушка, подаренная Чижовым.
     Федор  поставил на стол  абажур, сел не раздеваясь, "Вот тебе и зеленый
свет  по комнате, вот тебе и  учиться заставлю... Уехала... Интересно:  свои
нарочно  приезжали или машина подвернулась?.. Да не все  ли равно! Уехала...
Теперь уж все. Кланяться  к  Ряшкиным, просить,  чтоб  вернулась,  не пойду.
Пусть попрекают в райкоме комсомола: не умеешь воспитывать. Видать, не умею,
что поделаешь..."
     И вдруг Федор опомнился и застонал
     - Ведь Ольгу с собой взяла! Нет дочери-то!..
     Осень. Под мелким дождем плачут мутные окна.
     Лето было дождливое, серенькое.  Только  в августе выдались безоблачные
деньки - небо предосеннее, лиловое, солнце пылающее, косматое, но не жгучее,
так себе припекает. В эти-то дни и успели сухоблиновцы - убрали все с полей.
Подсчитали: год не из счастливых, а урожай выдался неплохой.
     Осень. Плачут окна.  В  небе  темно и тихо. Кошка,  спрыгнувшая с печи,
заставляет вздрагивать: "Чтоб тебя разорвало!"
     Спит дочь. Отец с матерью притихли.  Тоже спят. Да и что делать в такой
вечер. Осень на дворе, глухая осень. Мелко, скучно моросит. Плачут окна.
     Стеша уставилась  на  слезящееся стекло, думает и не думает. Скучно! До
боли скучно, хоть плачь. Да и плакала, не помогло - все равно скучно.
     А сейчас в селе в стареньком клубе около правления горит электричество,
собирается  народ. Сегодня  праздник в  колхозе. Урожай нынешний  отмечают и
пуск   тепловой  станции.  Приглашен   известный   гармонист   Аникушкин  из
Дарьевского починка. Придет молодежь из всех соседних
     деревень.  Придет  и Федор.  Он плясун не из  последних, ему там почет.
Деньги высылает.  Дочь,  может,  и  помнит,  а  жену