Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
И докладываю: твой реб„нок здоров, как
никогда. Но вс„ же я не профессионал в этом деле, и тебе следует за
подтверждением диагноза обратиться к специалисту: к психиатру. Могу дать
адрес.
И скажи-ка, пожалуйста... Не читает ли мои письма кто-нибудь чужой? Ну,
там, следы вскрытия на конверте и вс„ такое... А то у меня есть скверное
ощущение...
18. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Радуйся, Саня!
Для начала спешу сообщить тебе, что Олег Дмитриевич, это я, если помнишь,
здоров. Но на н„м начинает сказываться возраст, увы, он, то бишь - я, устал.
На какой половинке этого сообщения ты обрадуешься - тво„ дело. А мне бы в
радость - чуть придержать течение жизни, а то и запустить времечко назад,
ну, хоть на немножко. Говорят, да„тся по желанию. Так я очень этого желаю.
Говорят также, да„тся по делам. Но я ведь и делал для этого очень много.
Боже, как же я устраивал жизнь! Со всей энергией, жаром, упорством сердца и
ума. Неужто за такое ревностное служение не полагается маленькой поблажки,
то есть, пенсии? Вот мо„ мнение: полагается. И, кажется, моя сегодняшняя
усталость - свидетельство тому, что с моим мнением согласны.
В принципе, внешних причин для такой внезапной усталости нет. То, что
всеми принимается за причины, на самом деле следствия, или проявления. В ч„м
же причина? Не во мне, во всяком случае. Она где-то снаружи. Она похожа на
чей-то приказ: кончай строить, надоело, начинай ломать. Скажу точнее: это не
приказ, а тяготение, зов. Зов некой сердцевины. Сердцевина устала от одежд,
она хочет быть нагой. Она хочет, чтобы е„ обняли голой, чтобы ничто не
мешало ей проявлять себя. Выражаясь реалистично, я строил жизнь, окружая
себя е„ общеизвестными аттрибутами, клал камень на камень, перемежая их
кирпичами: знаниями, карьерой, бабами, книгами, деньгами - в меньшей
степени... Вс„ это называлось становлением личности, ростом. Вс„ это было
мо„ и было Я, без этого - не было и меня. И другие в совокупности этого
видели меня. Отнять у меня вс„ это - и я исчез. И я отчаянно строил,
накапливал, боролся, чтобы не исчезнуть. Вот, а теперь, а вдруг я не могу
устоять перед пришедшим явно извне, перед вдруг данным мне, насильно
подаренным, свалившимся на меня желанием вс„ это похерить.
Вот, всю жизнь я строил себе кокон, а теперь он начал разваливаться. Нет,
не я строил... Меня кто-то всю жизнь мою одевал и кормил, а теперь стал
раздевать и... нет, не могу подобрать соответствующей грамматической формы
по-русски. Перестал лепить мне маску, стал срывать. Это похоже на чь„-то
проснувшееся внимание к моей сердцевине, после того, как кто-то вполне
удовлетворялся моей наружностью. Моя мякоть перестала быть нужной, требуется
сама косточка. Требуется вынуть зрелую косточку из мякоти, требуется вылет
машущего крылышками существа из кокона на волю. Доказательства? Но ведь и
мне оно вс„ прежнее надоело! Разве есть лучшее доказательство? Надо только
его расценивать как доказательство, а не отмахиваться от него. И меня самого
теперь больше тянет к косточке, чем к мякоти плода. Я стал грызть косточки!
Есть ли более разящее доказательство? Меня вдруг как подменили, как
подменяют в роддоме реб„нка. Это уже совсем не он, не тот реб„нок, не я. А
тот, прежний, исходя из выше сказанного, исчез.
Я перестал нуждаться в аттрибутах бытия, перестал бояться одиночества в
их отсутствии, вот что я обнаружил. Теперь я боюсь, что мне в мо„м
одиночестве помешают. Мои страхи в темноте - и те оттого, что я боюсь:
кто-то прид„т. Можешь ты себе это представить? Я стал бояться людей, что
там, всего живого, это я-то! И весь процесс, нет, этот перелом произош„л со
мной, кажется, в считанные дни. Нет, не верное слово... этот ПРИСТУП. Ну да,
ну да, и гроб апостола Иакова доплыл из Палестины до Испании в три дня. Что
ж удивительного после этого в мо„м деле...
Только одно: что я оказался простым дураком. Как это я мог думать, что
рост моего Я происходит по принципу кирпичной кладки, что вообще рост - это
удерживаемое силой тяжести нагромождение кирпичей? Ведь под рукой очевидное:
подлинный рост лишь спровоцирован силой тяжести, он ею как бы мотивирован.
Она - вс„ его настоящее и прошлое, вот он и вынужден преодолевать е„, вот и
весь его мотив. Почему, зачем? А в ответ на другое тяготение, на зов из
будущего, он ему, будущему и силе тяготения оттуда отдан и тянется к нему.
Подлинный рост не кладка стены из кирпичей, а разлом кирпичей, разрыв и
деление живых клеток с муками, с болью, с криками отчаяния - о ч„м? О гибели
этой самой клетки! Он - вечно становящийся, никогда не достижимый результат
борьбы двух противоположных тяготений, к разрыву и к единению, к разложению
и к слиянию, к порядку и беспорядку в равной мере - чего? Мотивов и причин.
Это жизнь.
Да, взаимопритяжение, но и взаимопреодоление. Само время жизни
двойственно: из будущего - к нам, и от нас - в будущее. Это как... кольцо,
на окружности которого поставить две стрелочки, указывающие одно направление
вращения, но на противоположных концах диаметра. Смотри, вроде они и в одну
сторону указывают, ан нет, в две, да ещ„ в противоположные, но ведь так и
вертится любая окружность. Одна стрелочка - это тяготение мотивов, хорошо
знакомых нам в форме будто бы наших желаний. Принято называть их также всех
скопом: цели, поскольку всем ясно, что они из будущего, но я бы, сегодня,
предпоч„л словечко: приказы. А другая стрелочка, встречная, - это тяготение
причин, вытекающих из следствий после того, как заброшенные к нам из
будущего мотивы-цели превратились в эти самые причины. И их мы называем
неизбежностью. А в сущности это ведь одно и то же, нарисуй только такой
кружок - и вопросов не будет. Будет лишь положительное осознание этого. И
недоумение - а на какой же именно точке окружности происходит это
превращение, этот перелом, ПРИСТУП? Но и недоумение - форма осознания, тем
более, что ответ прост: а на любой.
Но вот как раз осознавать-то мне вс„ это, почему-то, горько. Нет радости,
Саня, нет. Горечь эта вот и сейчас у меня на языке. Потому что и пища тут
имеет горький привкус. И груши, и сливы, и воздух, и вода. Ветер горчит. И
по мере того как усиливается, вс„ больше горчит. И душа горчит. Вс„ чаще
туда является образ моей бабки-еврейки. Вечная осень, братец ты мой. Пенсия,
седина, судороги конечностей, сердечный ежедневный гонг. А ветер вс„
сильней, и уже вырван с корнем старый тополь в тополиной роще у реки.
А ты - радуйся, Саня. Пока можешь.
О. 29.8.Здоймы.
Пришлось вскрыть этот конверт и подложить сюда новый листочек, ибо
подоспела новая новелла. Так что следы вскрытия - от моей руки, не
нервничай. Впрочем, могут быть и другие следы, кроме этих... Тогда -
нервничай.
А мне выпал теперь жалкий жребий быть пассивным наблюдателем. Из активной
жизни, как ты уже понял из предыдущего письма, я активно же и выпадаю.
Влекомый своим жребием, я наблюдаю круглый день, с утра. То есть, вс„ то
время, когда вообще что-то можно видеть. Вот и сегодня заутра, ещ„
выковыривая сонные бр„вна из глаз, уже вижу за окошком: у старой сливы стоит
Бурлючина и д„ргает пальчиком паутинку, призывая паука спуститься к нему.
Тот, не будучи полным идиотом, конечно же не хочет спускаться и оставляет
зов без ответа: оста„тся пассивным. Тогда Бурлючина ловит нежную, словно
невеста беленькую бабочку, и су„т е„ в сеть. Затем, под„ргав паутинку снова,
отходит. И с новой позиции сочувственно следит за действиями паука, на этот
раз - весьма активными.
Естественно, я был вынужден выйти из дома и подойти к ним обоим. И
немедленно открыть диспут об ответственности за нарушение баланса в природе.
Я говорил также о необходимости всякой жизни, о благородстве и
ответственности человека за вс„ живое, и даже о душах насекомых. Короче, я
продолжал занимать позицию отреш„нного наблюдателя. То есть, я прогнал
паука, хотя это уже и не имело значения для бабочки. После чего сорвал с
дерева сливку и стал объяснять художнику, что даже я вот сейчас проделал
убийство, ибо сливка - это плод дерева слива, а значит она есть смысл его
существования, его суть, его душа. Затем я искусно пров„л параллель между
этой сливкой и нашим гипофизом, коснулся нашей души и е„ пристанища, и
закончил предложением постучать себя по сосцевидному отростку, чтобы
убедиться в истинности моих слов. Чтобы уже при таком невинном покушении на
свою душу Володичка осознал, как это нехорошо. Но он пренебр„г моим
предложением. И тогда я постучал ему сам. Какая, однако, сила заключена в
прямых доказательствах, если даже художники шарахаются от них, как от
проказы! А Володичка таки шарахнулся от меня, как от прокаж„нного. Какая
мощь в них, если они преодолевают даже упрямство художников! Но чтобы
убедить художника вполне, одной мощи недостаточно. Поэтому и мне на этот раз
дело не вполне удалось.
Шарахнувшись, он стал реветь какую-то невразумительную чушь. Простую чушь
я бы понял, напрягшись. Но невразумительную, высказанную почему-то на
Здоймовском диалекте, да ещ„ и голосом Здоймовского быка! Нет, на это моего
понимания не хватило, и поэтому я ничего из речи художника не могу
процитировать. Только под конец р„ва что-то стало слышно ясней, но нисколько
не понятней. Суди сам, может ли это быть понято: "...из-за тебя монастырь!"
Ну, скажи мне - какой монастырь, прич„м тут монастырь? Да и нет тут никаких
монастырей поблизости. И дальше: "... если ты моего пацана подвед„шь!" Ну, а
это-то что значит? Похоже, Володичка вс„ перепутал, ведь не его же пацан тут
хозяин, да и подводят не дяди пацанов, а наоборот: пацаны - дядь.
Но я, согласно жребию моему, вс„ это выслушал без возражений, и даже
участливо. И вообще - непристойно вступать в пререкания с мажордомом.
Казалось бы вс„ это верно... Но через час я, влекомый тем же жребием, вижу:
на кухонном столе мучается в родильном припадке бабочкина куколка,
подпрыгивает в судорогах, бедняжка, о деревянный стол постукивает! Вот-вот,
стало быть, разродится. А над ней склонился Бурлючина и с плотоядным
выражением морды жд„т. Чтобы, конечно же, только она появится на свет Божий
- сразу отдать е„, невинную ещ„, свеженькую барышню, своему другу-паучку на
поругание. Я снова не устоял перед зовом ответственности. Экклезиаст молчать
не может. И снова обратился я к художнику с трезвым словом. Тут его прямо
перекосило и он выразился в том грубом смысле, что я - глуп. И не только
просто глуп, но и ЕЩ‚ И глуп! Я снова смолчал, ибо продолжал влачить свой
жалкий жребий. Но ещ„ и потому, что вспомнил сво„ новое увлечение поэзией и
рассудил, что отчасти художник прав. Поэт обязан быть глуповат, так говорят
сами поэты. Но не ему, художнику, в этом упрекать других! Эх, друг мой Саня,
не жди ни от кого благодарностей и бойся, когда их тебе приносят. Что-то,
значит, дурное замышляется против тебя. На этой мысли я и успокоился вполне.
Но своих попыток проповедовать осторожное отношение ко всему живому, и
даже настороженное, я не оставил. Ибо это уже не жребий мой, а миссия.
Потому и взял с собой на мою обычную прогулку по окрестностям их обоих, нет,
не с паучком: Бурлючину с Бурлюч„нком. И вот ид„м мы, как выяснилось - уже
общим жребием влекомые, ибо миссия и делает личный жребий общим, ид„м
долиной рая. Справа от нас кущи и сосняк, слева речечка, в ней рыбки круги
рисуют, а над кругами - кругами же коршуны ходят. После долгого молчания,
когда мне показалось, что мы достигли известного единения во вс„м этом, я и
говорю:
- Зачем ты, Володя, приволок ко мне на двор эту неумелую скульптуру,
грубо изображающую двух некрасивых ангелов, обнявшихся в непристойной позе?
И куда ты эту скульптуру, эконом, собираешься определить в мо„м доме?
- Я не приволок, - отвечает он хмуро, но вс„ же членораздельно. - Я е„
сделал сам. Но это не ангелы, а аисты.
- Тем более! - вскрикиваю я. - Ангелов можно и над постелью приспособить,
а аистов - куда?
- Аистов на крышу, - говорит он, на меня не глядя. Он глядит под ноги,
чтобы вернее наступить на лягушку.
Я, разумеется, и такую идею не одобряю. Но из жалости к автору е„ не
протестую в принципе, а пытаюсь хотя бы усовершенствовать.
- Понятно. Но почему бы нам не завеcти на крыше настоящих аистов, с
п„рышками вместо этих стружек?
- Это каким же образом? - спрашивает художник. Видно, стружки, эти лавры
попартистов, занозят и его.
- Нет ничего проще! И для многих - нет ничего увлекательней, друг мой!
И я коварно, то есть - художественно описываю, каким образом: он,
художник, вкапывает посреди двора шест, сажает на его верх колесо от телеги,
привязывает к колесу разноцветную тряпку. А дальше художник сидит и ничего
не делает, только ожидает, когда его произведение сделается само. То есть,
когда Господь пошл„т на колесо Ангелов. Аистов, поправляюсь я.
- Колесует, значит, - хмыкает неумытый Володичка, но с явным интересом. -
Что же, Господь их специально для этого создаст?
- Почему - создаст, перевед„т уже созданных к нам на жительство. Я имею в
виду, перешл„т нам тех аистов, которые сейчас живут вон в том уродливом
домишке на другом берегу канавы, у самого пляжа. Господь отбер„т птичек у
наших соседей, и передаст нам. Ибо у нас им красивее и выше. Значит, удобнее
им взлетать и садиться. Улетать и прилетать. Кстати, этой осенью они уж к
нам не перейдут, зато когда весной они станут возвращаться из стран дал„ких,
эти благородные юноши, да завидят с небес нашу яркую тряпку, да наше
колесо...
Тут молния сверкнула в этих самых небесах, они смутились, так как молния
ударила в них снизу, поддых. Завыл ветер. Это Бурлючина так затопал ногами,
что напугал их всех, включая своего пацана, которого он чуть было и не
растоптал. Затряслись все суставы и крепления его. Глаза выкатились на щ„ки.
Приняв такое обличье, он сообщил мне, что я не только глуп, но и совсем туп.
И тоже: ЕЩ‚ И ТУП.
Вести диспут в таких терминах я не привык. И мне пришлось снова выслушать
его речь до конца. Зато в конце я понял, что Бурлючина, бедняжка, не только
заразился местной болезнью, симптомом каковой является столбнячная поза
"чур-чур", но и доразвил е„ всеми своими силами. Ведь в числе прочего он
сообщил мне, что аисты - не птицы, а символ. Вот так-так! И если аисты
уходят со двора, значит, на двор приходит смерть, ибо свято место пусто не
бывает, потому что сама природа пустоты не терпит пустоты. Вот так-так ещ„
раз!
- Стало быть, к нам на двор прид„т жизнь, - попытался логикой унять я
художника.
- Жизнь! - возопил он, вцепившись в свои отросшие волоса. - Да нас... нас
пожгут заживо, вот какая это жизнь! Ты, ты...
Здесь он произн„с снова мною непонятое. Но и не поняв, я призвал вс„ сво„
терпение и молвил:
- Голуба моя... Видел я на картинках, как аисты приносят в клювиках деток
хозяевам дома, приютивших их. Но чтобы они таскали хворост и бензин - такого
не припомню.
Тут Бурлючина, сраж„нный моей логикой наповал, съ„жился и прошептал:
- В клювиках... На картинках... Откуда ты знаешь, уч„ный книжник,
приносят они детей или уносят, а? Неужто это можно распознать по картинкам?
И это говорит человек, чья профессия - рисовать картинки! Итак, болезнь
художника зашла так далеко, что старта уж и не видать. Таких больных следует
предоставлять самим себе. Уже вс„ поздно. Решив это, я позволил паузе,
наступившей после столь ошеломляюще-циничного высказывания художника о своей
же профессии, длиться столько, сколько ей самой хочется. Мы молча повернули
обратно, в сторону усадьбы, предоставив резюмировать дискуссию Господу.
Напоминаю: мы - это я, мой мажордом, и пацан Юрий Владимирович Бурлюк, дитя
мажордома. И Господь ждать себя не заставил, немедленно дал, подарил,
сотворил нам это резюме в зримом виде. Не надеясь, очевидно, что мы сможем
расслышать и понять Его слова, произносимые посредством ветра и листьев
придорожного куста.
Не успели мы повернуть к усадьбе, как нам было дано зрелище
глубокомысленное и трогательное. Сочетание, случающееся исключительно редко.
У самой дороги, в траве, в позе уснувшего младенца, подложив крылышко под
головку, упоительно прикрыв глаза п„рышками, лежало тельце м„ртвого
аист„нка. Его освобожд„нная душа путешествовала в высях горних, по моему
впечатлению, уже часа два. Но не больше, так как в это тельце ещ„ можно было
ей вернуться. Разложение, по-видимому, ещ„ не началось. Кроме как на
младенца, аист„нок смахивал на лошадиный мосол: под таким углом согнулась
его шейка, образовав на сломе лишний сустав. Я хотел сложить ему эпитафию,
тут же, на месте происшествия. Для чего поднял по-державински руку, повернул
сво„ опечаленное лицо к слушателям...
Но мне пришлось отложить исполнение моего намерения на потом. Ибо в
эпитафии нуждался сам Володичка больше, нежели м„ртвый аист„нок. Он и
выглядел мертвей его. Потому как в его тело душа явно не собиралась
возвращаться. Поза "чур-чур" была увековечена художником в собственном теле.
Такой, стало быть, перформенс. Даже пацан его был обеспокоен трансформацией
папочки в произведение искусства. И вместо эпитафии аист„нку пришлось мне
успокаивать мальчишку.
- Неужто его свои прикончили? - Так сказал я. - Скажем, перед отл„том на
юга. Проверили - оказался слабым, или лишним. Естественный отбор. В его
рамках часто приканчивают свои же... Так удобней. Или это чужие сотворили, в
тех же рамках? Например, коршуны. Или пацаны... Как думаешь?
Мальчишка не успел ответить, мой пациент подхватил его подмышку и кинулся
бежать. Слава Богу, хоть в нужную сторону, к усадьбе. Ибо было время
обедать. Отбежав шагов на десять, он приостановился и прошипел в мою
сторону, если я правильно понял:
- Бес.
И побежал дальше. Я же повл„кся за ними. Как уже сказано - было время
обедать.
После этого со мной на прогулки никто не ходит. И вообще - со двора они
оба теперь ни ногой. Мажордом даже за молоком своего мальчишку перестал
посылать. Меня же как бы перестал замечать... Чую, близятся итоги всех наших
дискуссий. Их всеобщее резюме.
И ведь верно!.. Вечером, уже затемно, когда я ходил купаться, наглая
скотина жук звезданула меня в не успевший закрыться глаз! Все кости вокруг
глаза, и само сознание мо„, пошли трещинами. Однако же, какие низкие
создания избирает иногда Бог своим орудием... Но тогда: для ударов какой же
мощности он избирает создания более высокие?.. Ужас, ужас...
Нет, не могу кончать новеллу на нотке ужаса, ибо я сегодня куда более
серь„зен. Слушай, Санька, ветер раскачивает деревья в мо„м саду. Опадают
сливы и листья. Сливы похожи на гипофиз с картинки в атласе. Художник их не
рисует, однако, он гипофизы жу„т. Пожевав, он ловит бабочек и сажает их в
паутину. Пауки жуют бабочек. Художник смотрит на это, возбуждается, и снова
принимается жевать гипофизы. Один за другим. Лиш„нные гипофизов деревья
сохнут, как обездушенные. Пацан Юрий Владимирович ловит маленьких рыбок,
сушит их и тоже жу„т. Кажется, он также ловит и жр„т мух. Не иначе, парень
будет л„тчиком. Пока рыбки сушатся - на них слетаются осы и опять же жуют.
Осы также ловят мух на кухонном столе, отрывают им крылышки и после этого -
снова жуют. Коровы, столпившись у моей ограды, жуют траву. На затоке аисты
жуют лягушек, когда не ловят змей