самой   почтенной  настоятельнице  он  выдал  кувшин,  покрытый  плащом,  за
мастера-живописца, как было рассказано выше.
     И еще целую вереницу  людей увидел Буффальмако, которых провел, осмеял,
обманул и одурачил. А позади всех шествовал,  при  посохе, митре и  в полном
облачении, сам святой Геркулан,  которого он шутки ради изобразил на площади
города Перуджи в венце из рыбешек.
     И все,  проходя мимо, приветствовали  обезьяну, отомстившую за  них,  а
гадина хохотала, разевая пасть шире, чем распахнуты врата ада.
     В первый раз за всю свою жизнь Буффальмако плохо спал ночь.

        "Чудо со скупым"
        "1."
     В  славном  городе  Падуе, основанном еще Антенором,  братом троянского
царя Приама 55, проживал около 1220 года от рождества Спасителя нашего некий
горожанин по имени Николо Беккино,  владевший немалым состоянием.  От своего
отца он унаследовал  палаццо на  улице  святой  Агаты, а  также  поместья  с
обширными  угодьями  в окрестностях города. Вопреки обычаю,  принятому среди
богатых падуанцев,  он не употреблял серебряной посуды,  а  довольствовался,
подобно простым людям, оловянными мисками и чашами, да и те он  заказал себе
такие маленькие, что  в них могло  поместиться  лишь совсем немного  вина  и
мяса. Сделал же  он это для того, чтобы служанка  не вводила  его  в слишком
большие расходы на еду. Хотя дрова в  Падуе были недороги, Николо топил свой
камин одним  мусором  и  проводил всю зиму без огня, считая, что топить печь
поленьями - значит пускать свое добро на ветер.
     Он  охотно  давал  деньги  взаймы тем, кто  в  них  нуждался,  если ему
оставляли залог и платили изрядные проценты.  При  этом условии он был столь
услужлив, что его большой кованый сундук  был  доверху наполнен векселями, в
которых  на добром  пергаменте  черным по  белому стояло, что  должники  его
отлично  знают  свои  обязательства   по   отношению  к  нему.  Не  будь  он
христианином,  его,  пожалуй, назвали бы ростовщиком. Действительно, платежи
он взимал с величайшей строгостью, в соответствии с законом. А  закон  Падуи
отличался  крайней  суровостью по отношению к несостоятельным должникам.  Их
заключали в тюрьму, где им  оставалось только одно  - умереть с  голоду. Ибо
подеста 56 отнюдь не намерен был  кормить их на средства города, а  наиболее
почтенные граждане,  если даже и рассматривали посещение узников как один из
семи актов  милосердия, не считали  нужным обременять  себя им более  одного
раза  за всю свою жизнь. Тем не менее около 1210 года от рождества Спасителя
законы Падуи были  несколько смягчены.  Отныне должники, разоренные войнами,
терзавшими Ломбардию, изгонялись из города.
     Один только  сер Николо  Беккино отправил в изгнание немалое число  их.
Тягостно было видеть, как эти несчастные плелись по большим дорогам, таща на
себе свои жалкие пожитки. А в предместьях города  показывали  их заброшенные
лачуги, где гнездились теперь змеи и воронье.
     В  лето  1222-е  сер  Николо  потребовал  от  маэстро  Дзеноне  Минуто,
аптекаря,  чтобы  тот  уплатил  ему пятьсот золотых  скудо.  Маэстро Дзеноне
держал лекарственную лавку  на улице святой Агаты, как раз напротив  палаццо
Беккино. Он был молод, но под его густыми черными волосами скрывалась ученая
голова. Он знал все растения, описанные Диоскоридом 57, от одного испанского
еврея  он узнал  самые  драгоценные тайны,  содержащиеся в  книгах  арабских
врачей, и был  даже обладателем  рукописей, уцелевших  от разорения античных
библиотек;  он   читал  труды   Галена.  Все  эти  занятия  заставляли   его
пренебрегать торговлей,  и  ему  более  пристало бы преподавать естественные
науки в недавно открытом Падуанском университете, нежели продавать порошки и
мази. До  глубокой  ночи сидел он  при свете смоляной  свечи,  а порой и при
лунном  свете,  неподвижно склонясь  над толстым  фолиантом, как говорили  -
трактатом по магии, а на плече у него торжественно восседал кот, черный, как
Эреб 58.
        "2."
     Этого кота звали Плутон.  Ученые люди не  преминули  заметить,  что  он
носил  имя  языческого  божества.  Ну,  а  всякому  известно,  что  язычники
поклонялись  демонам.  По  этой причине и  по множеству  других  этого  кота
считали дьяволом. Кое-кто  об  этом  поговаривал. Нужно сказать, что маэстро
Дзеноне не  обращал внимания на  подобные  толки и не  делал  ничего,  чтобы
изменить мнение своих сограждан на этот счет.
     Однажды  ночью мимо лавки аптекаря проходил  фра Мазо, из нового ордена
братьев проповедников 59,  усердно выслеживавшего еретиков. Он  остановился,
увидев  зеленые  искры,  сверкавшие в зрачках  Плутона,  который внимательно
следил глазами  за  страницами старинной  книги, по мере того как его хозяин
перелистывал их.
     Фра Мазо нахмурился и сказал:
     - Берегитесь, Дзеноне. Похоже, что этот кот знает слишком много.
     Маэстро Дзеноне Минуто отвечал:
     - Можно было бы долго спорить  о том, что такое слишком много и слишком
мало.  По  правде сказать, фра Мазо, он не знает всего того, что знаем мы. А
мы не знаем всего, что знает он.
     В самом деле, Плутону, чтобы прожить, нужен был разум. Не всякий день в
доме находилось  ему что поесть,  и он раздобывал себе еду мелкими  кражами.
Особенно  ловко таскал он  обрезки с полок в соседней лавке колбасника Лотто
Галленди. Поговаривали даже, что порой он  делился  украденными  кусками  со
своим хозяином. На  эту тему сочинили  стишок, который знают все ребятишки в
Падуе. Он начинается со слов:
     Жил-был кот зеленоглазый,
     Был он вором и пролазой...
     Вся эта история - сплошной вымысел. Но одно не подлежит сомнению  - что
дела  маэстро Дзеноне шли неважно. Ведь он так мало обращал на них внимания.
Он слишком  много времени уделял занятиям, слишком много читал и  предавался
мечтам.  К  тому же  занятия  наукой  не были его единственным  пороком.  Он
недостаточно скромно взирал на красивых женщин, посещавших его  лавку, вел с
ними нежные  речи  и всякой  мало-мальски хорошенькой женщине отпускал даром
шалфей и ангелику. Будь он аптекарем  в Пизе, где все  женщины уродливы, эта
привычка обошлась бы ему недорого, но в Падуе это означало разорение.
     На беду свою  Дзеноне задолжал Николо  Беккино пятьсот золотых скудо. И
вот  в  пятницу  23  апреля, в  день святого Георгия,  сер Николо  явился  к
аптекарю в лавку. На нем была солдатская  одежда, куртка из буйволовой кожи,
на  голове немецкий  островерхий  шлем,  хотя  он  никогда в  своей жизни не
воевал.  Но,  чтобы  не  изнашивать  свое подбитое мехом  платье,  он  надел
доспехи, которые заложил ему какой-то солдат.
     - Маэстро Дзеноне, - сказал он, - предупреждаю вас, что, если в течение
пятнадцати дней вы не вернете пятьсот  золотых скудо, которые вы мне должны,
вы  будете изгнаны  из  города  приказом подесты, в  соответствии с  законом
Падуи,  а  ваша аптека  будет  конфискована в мою  пользу со  всеми колбами,
ретортами, книгами и прочим имуществом.
     - Сер Николо, -  отвечал аптекарь,  - благодарю вас  за предупреждение.
Будет так, как угодно господу или кое-кому другому.
     - Кому же  это  - другому? - спросил  сер Николо.  - Что вы хотите этим
сказать?
     - Эта  книга объяснила  бы  вам,  будь  вы поумнее, -  отвечал Дзеноне,
показывая свой трактат по магии.
     В это самое время на книге восседал Плутон, и сер Николо,  усомнившись,
не  дьявол  ли сей  кот,  перекрестился  поверх своего панциря.  Старик, так
хорошо разбиравшийся во  всем, что  касалось барыша и  наживы, был в  прочих
вещах столь наивен и легковерен, что верил самым смехотворным басням, словно
это были евангельские истины. Он верил всему,  что  говорили колдуны, и  был
убежден,  что можно  в любое время увидеть, как рыцарей превращают в свиней,
скудо - в сухие листья, а дьявол вселяется в тело животного.
        "3."
     Вскоре  распространился  слух,  что не  пройдет и пятнадцати  дней, как
маэстро Дзеноне будет выдворен из своей аптеки и осужден за долги на  вечное
изгнание. В народе были весьма опечалены этим. Дзеноне  любили ремесленники,
а в особенности женщины из  простонародья.  Господу богу угодно было создать
женщину более красивой, нежной и изящной, нежели мужчину, но  одновременно и
более  хрупкой,  слабой,  более  подверженной  всяческим  недомоганиям.  Вот
женщинам и приходится  чаще иметь  дело с  аптекарями, чем мужчинам. Поэтому
аптеку  Дзеноне   частенько  посещали  бедные   девушки  Падуи.  Они  весьма
сочувствовали его  беде. И так как денег у них не было, они дарили ему слезы
своих  очей. Больше всех горевала Барбара, служанка сера Николо Беккино. Она
одна страдала от  несчастья  Дзеноне больше, чем  все прочие женщины, вместе
взятые. Падуанские хроники умалчивают о причине этого участия, и  приходится
думать,  что Барбара  сочувствовала  Дзеноне потому, что была сердобольной и
милосердной и что в  груди ее обитала Жалость, дочь небес. Жалость  могла бы
выбрать и  менее  привлекательное жилище. Барбаре едва  минуло тридцать, она
была  свежа лицом, хорошо сложена  и слыла,  не  без  оснований,  толковой и
смышленой;  ум ее  был неистощим  на всякие выдумки и  уловки,  и  она умела
обманывать  своего  хозяина, как ей заблагорассудится.  Тем не менее в  этом
случае она не знала, что придумать.
     Терзаемая тревогой и заботами, она сперва и не думала, что можно спасти
Дзеноне от нищеты и изгнания. Она даже не  пыталась смягчить своего хозяина,
зная его бессердечие. Всю ночь она проплакала в постели.
     Наутро  же,  когда заря  коснулась своим розовым сиянием высоких стен и
башен города, она решила,  что не  следует отчаиваться и  что, быть может, с
божьей помощью она найдет средство воздействовать на сердце Николо Беккино.
        "4."
     В то самое время жил в Италии некий францисканский монах, сменивший имя
своих знатных родителей на скромное имя Антонио 60. Это прозвание подсказала
ему   не   просто  людская   мудрость.   Его   ниспослало   ему   небо   как
предзнаменование. Действительно, "Антонио" значит "гром свыше";  и когда фра
Антонио открывал людям тайны божественной премудрости, голос его гремел, как
гром с горы Синай. Он много занимался теологией, был знатоком обоих прав, но
забросил свою науку, не желая знать ничего, кроме распятого Спасителя. Народ
впивал речи монаха, как иссохшая земля небесную влагу. Чтобы жаждущие мира и
правосудия могли слушать его сразу в большом числе, он говорил не в церквах,
а под открытым небом. Он торопился свершить свои святые дела, зная, что жить
ему  осталось недолго. Жестокий недуг  медленно пожирал его плоть. Но это не
смущало  его сильную душу. Врачи  сравнивали его с боевым слоном, шествующим
навстречу копьям  и стрелам. "Так же точно, - говорили они, - и брат Антонио
обрушивается на людские пороки и преступления".
     Когда  он  выступал с  проповедью  в  каком-нибудь  городе,  не  только
горожане приходили его слушать, но и жители окрестных сел стекались толпами,
чтобы услышать его.
     Он боролся с ересью.  Но не в пример инквизиторам, стремившимся огнем и
мечом искоренить доктрины катаров  и патаренов  61, он прилагал все усилия к
тому, чтобы кротостью  и убеждением вернуть  в лоно церкви  отвратившихся от
нее  христиан. Он не  мог выносить, когда их карали  смертью за грех  ереси.
"Подобно тому, -  говорил он, -  как  мы не сжигаем дом, где есть  покойник,
траур, похороны, так  же  не  должны  вы  разрушать  обиталище, где  господь
испускает  дух  под  ударами,  особенно  если  вы  можете  уповать,  что  он
воскреснет  в сиянии  славы. Но  если  даже  вы  уверены,  что еретик  будет
упорствовать в  своем  заблуждении, терпите  это  зло,  как  его  терпит сам
господь. И памятуя о самих себе, не разите - да не разимы будете..."
     Вот  каким  образом фра Антонио противился жестокостям инквизиторов. Он
учил людей миру и милосердию. Нередко слово его проникало в  самые сердца, и
враги  обнимались,  военачальники  отпускали  на  волю  своих   пленников  и
приходили  на  помощь  несчастным,  чьи  города  и  села  они  разграбили  и
опустошили,  богачи же  отказывались  от своего  неправедно нажитого  добра.
Особенно страстно  проповедовал фра Антонио  против ростовщиков,  и говорят,
что он способствовал прекращению ростовщичества во многих городах Ломбардии.
     В пятницу 23 апреля, в день  святого  Георгия,  в Падуе было объявлено,
что Святой  (так падуанцы называли фра Антонио) произнесет на следующий день
проповедь на  открытом лугу, расположенном к западу  от города.  Дороги  уже
были покрыты толпами  крестьян, которые, неся  в котомках хлеб и  фиги, шли,
чтобы послушать фра Антонио и, если возможно, коснуться его рясы.
     Барбара  возлагала большие надежды на  появление Святого.  Она  убедила
себя, что, выслушав его, ее хозяин станет менее суров к беднякам и не станет
более  требовать от судей изгнания маэстро Дзеноне.  Рано утром она пришла к
хозяину в спальню и стала доказывать ему, сколь приятно и спасительно  будет
для него  выслушать проповедь на лугу.  Он дал  себя убедить и надел в честь
фра  Антонио свое  лучшее платье, которое было  далеко не  таким уж хорошим.
Выходя  из дому,  он увидел Плутона, который карабкался  по прутьям  оконной
решетки, и велел служанке закрыть ставни.
     -  Смотри,  Барбара,  -  сказал  он,  -  чтобы  это  скверное  животное
чего-нибудь не стянуло у нас. Но она успокоила его:
     -  Не бойтесь, мессер  Николо. У нас ведь никогда  не  бывает провизии.
Коту нечего стянуть у вас, - он скорее еще вам притащит.
     Старик и служанка отправились вслед за толпой на луг, где уже собралось
множество народу.  Женщины,  усевшись, по  обыкновению, на  траве,  окружали
высокую  кафедру,  с  которой  должен был  говорить  Святой.  Мужчины стояли
позади,  их  было тысяч тридцать.  С большим  трудом,  с  помощью  городской
стражи,  сер Николо и  Барбара пробились сквозь толпу богомольцев до скамей,
где помещались  наиболее видные  граждане и почтенные  женщины.  Толпа  пела
псалмы  и  читала  молитвы. Когда же  показался Святой,  единый  вздох любви
вырвался из уст собравшихся, как из одной огромной груди.
     Это был еще молодой  человек, но тело  его распухло от водянки, и он  с
трудом носил  его тяжесть. Изнуренный  аскетическим образом жизни и  святыми
делами,  терзаемый  жестоким  недугом,  раздувшим  его  тело, так  что  оно,
казалось,  готово  было лопнуть, он,  если и чувствовал боль, не страдал  от
нее, напротив-упивался ею. Глаза  его сверкали как свечи  на желтом как воск
лице.  Он начал говорить. Голос его,  подобно грому небесному, разносился по
холмам и долинам. Для своей проповеди  он избрал слова Евангелия: "Там,  где
сокровище ваше, там  будет и сердце ваше"  . Сперва со священным гневом стал
он упрекать богачей в суровости души и жестокости нравов.
     -  С  глубокой скорбью,-сказал он,-взираем  мы  на  великих мира  сего,
когда, сидя за трапезой,  они в изобилии  пьют вино  своих  виноградников  и
пожирают  мясо  животных,  между  тем  как  бедняки  слабым  голосом  просят
милостыню  у  их порога. Но богачи  не  внемлют  им  и,  только  напившись и
наевшись вволю, бросают своим братьям во Христе крохи со своего стола.
     Затем он обрушился на ростовщиков, которые доводят бедных ремесленников
до  нищеты  и,  обобрав,  изгоняют  их из  родного  города. Он  потряс  всех
собравшихся  картиной Страшного  суда господня,  нависшего  над головой злых
богачей.  Он  пояснил слова Писания: "Где сокровище ваше,  там и сердце ваше
будет" 62.
     - Горе  скупому! - воскликнул он. - У  того,  кто  любит деньги превыше
господа,  сердце  выскочит  из   груди  и   окажется  среди  его  золота   и
драгоценностей. Горе такому человеку! Бросятся  искать его сердце - и найдут
его в сундуке.
     При звуке этих слов богачи побледнели, как будто  над ними грянул гром,
а  бедняки почувствовали,  как  на них изливается  небесная  роса. Даже  сер
Николо  был взволнован.  Он кусал  губы, чесал за  ухом, как  человек чем-то
озабоченный. Он решил покаяться, чтобы не лишиться своего сердца в этом  и в
ином мире.
        "5."
     Но подобно тому, как дождь стекает по отвесной скале, так слова Святого
скользнули  по иссохшей  душе скупца. Сер Николо снова стал прежним жестоким
человеком  с  черствым  сердцем.  И  вот  уже  он опять  думал лишь о  своих
процентах и о преследованиях несчастных должников.
     Барбара сказала ему со слезами:
     - Как хорошо говорил Святой! Я и сейчас еще  не могу удержаться от слез
при мысли об этих несчастных богачах, чье сердце угодит в их ларец!
     -  Это  действительно  большая  беда,-отвечал  сер  Николо. -  Господи,
помилуй  и спаси нас от этого! Но человеку, который знает  себе цену, нечего
бояться. Святой произнес хорошую проповедь, не спорю. Но, конечно, он мог бы
произнести другую, ничуть  не хуже, на  слова: "Кесарю  кесарево". Он мог бы
вызвать  ею  слезы,  растрогать сердца,  изложив  права заимодавцев, как-то:
святейшее  и августейшее  право передачи векселя,  вступления  во  владение,
удержания залога  и  прочих благ мира сего в руках  законных владельцев. Это
тоже евангельское слово и весьма поучительный предмет.
     В  отчаянии  от  того,  что  ее  хозяин  так мало извлек из  увещеваний
Святого, Барбара, вздыхая, отправилась стряпать постный ужин.
     Настала ночь. Сер  Николо  зажег  смоляную  свечу и открыл свой сундук,
доверху наполненный золотыми монетами и драгоценностями, отданными  в залог.
Здесь были обручальные кольца и епископские перстни 63,  браслеты, ожерелья,
пряжки,  кресты, оружие.  Здесь  же было  спрятано множество векселей. Таким
образом, сундук этот как бы заключал  в себе усадьбы и  поля, виноградники и
леса, пруды и мраморные карьеры, кареты, корабли,  ослов, коней, стада коров
и овец, свиней и гусей, ткацкие мастерские со станками и ткачами, кожевенные
и оружейные мастерские, кузницы, дворцы, башни. Ибо на этих векселях  стояла
печать должников, заложивших свое имущество серу Николо.
     Держа свечу  в левой руке,  старик шарил правой среди бумаг, разыскивая
расписку маэстро Дзеноне, аптекаря,-прежде чем передать ее судьям,  он хотел
снять  с нее копню,  а  уж  судьи  должны были  вынести решение  об изгнании
должников и конфискации их имущества в пользу кредиторов.
     В то время, как он был занят этим делом, в самую минуту, когда рука его
нащупала  расписку,  какое-то черное тело мелькнуло  в окне, дугой пересекло
комнату и,  упав на смоляную свечу, погасило  ее. В полном мраке  сер Николо
почувствовал,  как  что-то маленькое,  мохнатое  вцепилось  в  его одежду  и
вонзило  острые когти  ему в  грудь. Решив, что это сам дьявол, он стал  изо
всех сил отбиваться, насколько позволял  ему  охвативший его  ужас. Животное
страшно мяукало,  фыркало  и  цепко держалось  за  него, царапая ему руки  и
раздирая кожу под одеждой. Удвоив  усилия и призвав на помощь пречистую деву
и святых, сер  Николо сбросил наконец с себя врага, который  упал  в сундук,
испуская   страшные   проклятья    на   каком-то   нечеловеческом   наречии,
сопровождавшиеся звоном монет и драгоценностей. Больше всего на свете  боясь
быть обворованным, сер Николо смело сунул в сундук руки  и голову. Но тут же
с  ужасом  отпрянул,  унося в этом  бегстве своего  врага,  вцепившегося ему
зубами в нос. Старик завыл от боли и испуга и едва не потерял сознание.
     Услышав из кухни его крики, Барбара прибежала со свечой. Враг уже успел
исчезнуть.
     - Скорей  давай  подсвечник,  - сказал  сер Николо, -  скорее, я должен
взглянуть, не утащил ли у меня что-нибудь дьявол.
     И, засунув голову  в  драгоценный ковчег, он  окинул  испытующим взором
свои  сокровища. Он убедился, что  все  было  на  месте; но появился и новый
предмет, наполнивший его ужасом. Это было сердце, алое и окровавленное.
     -  Мое сердце! -  воскликнул  он.  - Святой сказал правду! Мое сердце в
моем сундуке! Вот оно! И  все  сосуды пер