мле  и,  как  мы  полагали,
спящей молодой женщины и принялась обливать  ее  водой  из  фонтана.  Одного
взгляда было для меня  достаточно,  чтобы  убедиться,  что  лицо  несчастной
утратило всякий облик человеческий от сплошной коры оспенных язв, а тело  ее
представляло столь ужасное зрелище, что я не в состоянии передать этого.
     Я бессознательно затянул повод, и мой мул тотчас остановился.
     - Черная оспа, - прошептал я. - И эта сумасшедшая пытается излечить  ее
холодной водой!
     Старуха подняла на меня глаза и сказала:
     - Si, senor inglese, viruela, viruela... -  и  залепетала  еще  что-то,
чего я не мог уже разобрать.
     - Она  говорит,  -  перевел  Антонио,  -  что  четверть  населения  уже
вымерла, и что больных больше, чем здоровых...
     - Бога ради, бежим отсюда! - воскликнул я, обращаясь  к  Эмме,  так  же
задержавшей своего мула и смотревшей полными  ужаса  глазами  на  несчастных
страдальцев, распростертых на земле.
     - Ах! - воскликнула она. - Вы  -  врач,  неужели  вы  не  можете  ничем
помочь этим несчастным?
     - Что за безумие! - воскликнул я резко.  -  Можно  ли  рисковать  вашей
жизнью, да и к тому же я один здесь решительно не могу быть полезен: у  меня
нет под рукой никаких средств, никаких лекарств... Едем скорей! - И  схватив
ее мула под уздцы, я потащил его за собой  через  город,  по  направлению  к
гациенде, расположенной на горе над городом.
     Четверть часа спустя мы уже въезжали во  двор  гациенды;  здесь  царили
мертвая тишина  и  безлюдье;  единственным  живым  звуком,  доносившимся  до
нашего слуха, было жалобное мяуканье кошки где-то на  чердаке.  Но  вот  нам
навстречу  выбежала  собака,  громадное  животное   из   породы   мастиффов,
отличающихся чрезвычайной злобностью, но  вместо  того,  чтобы  зарычать  на
чужих людей, она ласково приветствовала нас  вилянием  хвоста.  Мы  сошли  с
мулов и постучались, но никто не отозвался. Тогда  я  толкнул  ногой  дверь,
она тотчас же открылась, и мы вошли. С первых же шагов для нас  стало  ясно,
что гациенда покинута. Маленькое кладбище  в  конце  сада,  близ  часовенки,
объяснило нам, почему это прекрасное  жилище  брошено  на  произвол  судьбы.
Здесь было несколько свежих могил, очевидно, батраков и  слуг,  а  в  особой
ограде, где покоился прах усопших членов фамилии Гомец,  тоже  чернел  новый
холм; как мы узнали впоследствии, под ним лежал  прах  мужа  Эмминой  тетки,
синьора Гомец.
     - Это, несомненно, жертвы оспы, - произнес я. - Нам  нельзя  оставаться
здесь.
     Мы снова сели на своих замученных мулов и  решили  ехать  дальше,  куда
глаза глядят, лишь бы уйти от заразы. Но  не  более  как  в  двух  милях  от
гациенды, мы  были  остановлены  двумя  вооруженными  полицейскими,  которые
заявили нам, что если мы, вопреки их запрету, поедем дальше,  то  они  будут
стрелять и заставят нас вернуться назад.
     Теперь мы только поняли, что проникли  за  черту  оспенного  кордона  и
должны оставаться в этой черте до тех пор,  пока  не  пройдет  шесть  недель
после последнего случая оспы. Делать было нечего, мы вернулись  в  покинутую
гациенду и в этом гнезде  заразы  устроились  как  могли.  Пищевых  припасов
здесь было много, так  же  и  скота,  так  что  в  молоке  и  мясе  не  было
недостатка. Антонио принял на себя заботу о  скоте  и  исполнял  обязанности
слуги. В саду было вдоволь плодов и овощей, а в амбарах - муки и зерна.
     С плоской крыши гациенды нам видна была  как  на  ладони  вся  базарная
площадь городка, и в течение трех  недель  или  более  мы  были  свидетелями
отвратительных сцен и ужасов. А ночью, когда уже не были видны  предсмертные
муки этих несчастных, мы слышали их стоны,  вопли  и  рыдания  и  неумолчный
звон церковных колоколов, звонивших не переставая для того,  чтобы  отогнать
демона  заразы  или  возвестить  о   полуночной   мессе,   которую   служили
священники, в надежде вымолить у бога пощаду и  помилование.  По  мере  того
как ряды духовенства редели, этот звон становился все слабее и слабее,  пока
наконец не  смолк  совершенно.  Вскоре  живых  не  хватало,  чтобы  зарывать
мертвых, и некому было для больных принести воды. Мне  удалось  узнать,  что
лет двенадцать тому назад один американский филантроп-энтузиаст прибыл  сюда
в сопровождении маленького санитарного отряда с  целью  привить  оспу  всему
населению.
     В начале  все  шло  довольно  благополучно,  но  когда  прививки  стали
нарывать, среди  пациентов  началась  смута,  а  местный  глава  духовенства
вселил еще большее недоверие и ненависть к ученому филантропу,  заявив,  что
оспа одно из испытаний, ниспосылаемых богом и  что  противодействовать  этой
болезни - грешно.
     Так как до этого времени оспа не посещала Сан-Хозе, то  послушные  чада
церкви   и   своего   духовного   пастора    чуть    не    побили    камнями
американца-филантропа и изгнали  его  отряд  за  пределы  своего  округа.  А
теперь их дети и внуки пожинали плоды их недальновидности.
     По прошествии двух недель пребывания в этом очаге заразы,  я  дошел  до
того, что готов был наложить на  себя  руки.  Я  чувствовал,  что  если  еще
останусь здесь, то, несмотря ни на какие предосторожности,  должен  заболеть
от одной мнительности. И вот через посредство Антонио  я  вступил  в  долгие
переговоры с офицером, начальником карантинной  стражи,  и  в  конце  концов
дело было покончено на том, что за сумму  в  двести  долларов  наше  бегство
сквозь карантинный кордон не будет замечено в ночной темноте.
     В назначенный день, около девяти часов вечера, мы должны были  покинуть
гациенду все трое. За четверть часа до этого я сам прошел в  конюшню,  чтобы
проверить все ли готово к нашему отъезду. И что же?  У  конюшни,  на  дворе,
около бака с  водой,  я  увидел  Антонио,  корчившегося  от  боли  в  спине.
Достаточно мне было взглянуть на него, чтобы убедиться в  том,  что  у  него
появились  все  признаки  страшной  заразы.  Сознавая,  что  времени  терять
нельзя, я сам оседлал мулов и вывел их к крыльцу.
     - А где же Антонио? - тотчас осведомилась Эмма.
     - Он уехал вперед, чтобы убедиться, что путь свободен, -  солгал  я.  -
Он встретит нас по ту сторону гор.
     Мы выехали из ворот гациенды.
     Путешествие  наше  было  довольно  странным,  но  о  нем  я  не   стану
рассказывать,  так  как  вообще  упомянул  обо  всех  этих  давно  прошедших
событиях, лишь потому, что они особенно ясно иллюстрируют то, как  важнейшие
события моей жизни находились в  какой-то  таинственной  связи  с  оспой.  Я
родился, когда отец мой хворал оспой,  женился  после  того,  как  бежал  из
оспенного карантина, я... но остальное я расскажу в  свое  время,  а  теперь
скажу, что мы с Эммой в конце концов благополучно добрались до Мексико,  где
и повенчались. А десять дней спустя были уже на палубе  большого  океанского
парохода, отправлявшегося в Англию.


ГЛАВА III

                               Сэр Джон Белль

     Эмма Беккер принесла мне в приданное около пяти тысяч  долларов,  и  мы
решили употребить эти деньги  на  то,  чтобы  мне  устроиться  и  приобрести
практику. Этой суммы, конечно,  было  далеко  не  достаточно,  чтобы  купить
практику в Лондоне, и я поэтому избрал Денчестер,  где  имя  Терн  было  уже
достаточно известно и где с успехом практиковали мой отец и дед.
     Прибыв туда, я узнал, что только один из моих  собратьев,  Джон  Белль,
мог быть для  меня  опасен  в  смысле  конкуренции.  Начав  свою  карьеру  в
качестве ассистента моего отца, этот человек  купил  у  него  право  на  его
практику, когда отец захворал и принужден был покинуть Англию. Не будучи  ни
искусным, ни знающим врачом, сэр Джон обладал  самоуверенностью,  скрывающей
недостаток знаний, и заставлял забывать  свои  ошибки  всегда  имевшимися  у
него наготове оправданиями. Нет надобности говорить, что  он  был  столь  же
богат, как и популярен, и только жалкие крохи выпадали  на  долю  его  менее
счастливых коллег. Кроме того, за эти годы  он  успел  приобрести  громадное
влияние и на общественные дела, был членом всевозможных обществ, на  которые
щедро жертвовал, а потому постоянно нуждался в больших суммах.
     Приехав в  Денчестер,  я  счел  долгом  посетить  сэра  Джона  Белль  и
сообщить ему, что думаю поселиться и составить себе практику  в  Денчестере.
Это, как мне показалось, не особенно ему понравилось.
     - Ну, конечно, для вас, как сына моего покойного друга, я  сделаю  все,
чтобы помочь устроиться, но должен  сказать,  что  явись  сюда  сам  великий
Гален или Гарвей, вряд ли даже им удалось бы составить себе здесь  приличную
практику.
     - Тем не менее, я хочу попытать счастье, сэр Джон, и буду надеяться  на
кой-какие крохи со стола богача, - пошутил я.
     - Да, да, Терн, вы можете рассчитывать на меня, конечно!  -  И  улыбкой
он дал мне понять, что аудиенция окончена.
     Я ни одной минуты не обманывался  в  этом  человеке;  я  знал,  что  он
постарается отнять каждую кроху, которая случайно перепадет мне, и  что  для
моего блага он не пошевельнет пальцем.
     Спустя  две  недели  после  этого  визита  мы  с  женой  поселились   в
Денчестере, в старинном кирпичном доме времен королевы Анны.  Местоположение
его для практикующего врача было удобно: он стоял в двух  шагах  от  главной
торговой  площади,  в  самом  центре  Денчестера  и  имел  две  великолепные
приемные комнаты со старинными резными украшениями на потолке и стенах.
     Мы с женой делали все возможное,  чтобы  приобрести  практику.  Сделали
визиты старым  друзьям  отца  и  деда,  посещали  миссионерские  собрания  и
несмотря на расходы пригласили к вечернему чаю нескольких старушек,  слывших
за первейших городских сплетниц. Они явились,  пили  чай  и  оглядывали  мою
новую обстановку, точно на аукционе. А в результате,  одна  из  них  ядовито
заметила мне, что мои хирургические инструменты далеко не так  красивы,  как
инструменты "дорогого нашего сэра Джона", так как  у  его  инструментов  все
ручки чисто слоновой кости в серебряной оправе.
     Я стал разузнавать,  в  чем  причина  моих  неудач,  и  оказалось,  что
единственным  виновником  был  все  тот  же  сэр  Джон  Белль.  Имея   право
совещательного голоса  в  учреждениях,  куда  я  обращался  с  предложениями
услуг, он одним многозначительным  пожатием  плеч  или  покачиванием  головы
побуждал совет отклонять мою кандидатуру. Начиная отчаиваться  в  успехе,  я
собирался  уже  покинуть  Денчестер,  но  по  совету  Эммы,   которая   была
дальновидна и умна, решил еще подождать, пока хватит  денег.  Наконец  и  на
моей улице настал праздник. Спустя почти год после того, как я  поселился  в
Денчестере, я был избрал в члены  городского  клуба.  В  числе  завсегдатаев
этого клуба был некий  майор  Сельби,  вышедший  в  отставку  и  не  имевший
никаких занятий, а потому постоянно проводивший время или в курительной  или
в бильярдной клуба, с неизбежной большой сигарой в зубах и стаканом виски  и
соды перед собой. С виду он был цветущий,  здоровый  парень,  но  на  взгляд
доктора такая  наружность  вовсе  не  свидетельствует  о  хорошем  состоянии
здоровья. Я познакомился с ним и в разговорах  он  часто  жаловался  мне  на
свои недуги. Однажды, когда я сидел один в курительной комнате, вошел  майор
Сельби, и, кинувшись в кресло, принялся потирать ногу.
     - Что, майор, подагра прихватила? - шутливо спросил я.
     - Нет, доктор, по крайней мере этот старый шут Белль говорит, что  нет.
У меня так сильно болела нога эти дни, что  я  сегодня  утром  отправился  к
нему, но он уверил меня, что  это  просто  маленький  ревматизм  и  прописал
какую-то гадость для втирания!
     - А... а видел он вашу ногу?
     - Нет, он сказал, что за версту может определить в чем заключается  моя
болезнь.
     - Гм... в самом деле? - заметил я. И мы прекратили этот разговор.
     Четыре дня спустя я снова  сидел  в  клубе,  когда  туда  явился  майор
Сельби. На этот раз  он  ступал  с  видимым  усилием,  и  всегда  румяное  и
довольное лицо его выражало страдание. Он по  обыкновению  заказал  виски  и
содовую воду и сел на диванчик подле меня.
     - Как ваш ревматизм, майор? Вам не лучше сегодня?
     - Нет, доктор, я  опять  был  вчера  у  старика  Белля  и  он  приказал
продолжать втирание мази, но мне ничуть от нее не легче, а  даже  как  будто
хуже, и я  положительно  не  могу  понять,  каким  образом  ревматизм  может
произвести синяк на ноге!
     - Синяк на ноге? Что вы говорите? - удивился я.
     - Да, синяк. Вы  не  верите?  Хотите,  я  покажу  вам,  смотрите!  -  И
завернув брюки, он обнажил  немного  ниже  колена  большое  пятно  с  темным
отливом посередине, причем  одна  из  вен  на  ощупь  оказалась  вспухшей  и
затвердевшей.
     - А сэр Джон видел это? - спросил я.
     - Нет, я хотел, чтобы он осмотрел мою ногу, но он торопился  куда-то  и
сказал мне, что я, точно старая баба, ношусь со своими недугами!
     - Ну, я на вашем месте отправился бы домой и  настоял  бы  все-таки  на
том, чтобы он явился и осмотрел вас.
     - Что вы хотите этим сказать, доктор? - встревожился майор.
     - Я только нахожу, что это скверный синяк, вот и все... и полагаю,  что
когда сэр Джон  увидит  его,  то  посоветует  вам  полный  покой  в  течение
нескольких дней.
     В ответ на это майор Сельби  пробормотал  что-то  весьма  нелестное  по
адресу сэра Джона и попросил меня ехать с ним сейчас  же  на  его  квартиру,
чтобы подробно осмотреть его.
     - Я не могу сделать этого при всем моем желании, - проговорил я, -  так
как это было бы нарушением врачебной этики, но я провожу вас до экипажа.
     Майор Сельби уехал домой, а я отправился к  себе  и  от  нечего  делать
стал просматривать записки о разных случаях закупорки вен,  с  которыми  мне
случалось иметь дело во время работы в лондонских госпиталях. Я  еще  читал,
когда  у  моих  дверей  раздался  сильный  звонок,  и  в   приемную   влетел
запыхавшийся и взволнованный слуга и с усилием проговорил:
     - Пожалуйста, сэр, вас очень просят к моему господину,  майору  Сельби,
немедленно. Он внезапно заболел.
     - Я не могу идти к нему, его лечит сэр Джон  Белль,  я  не  имею  права
лечить его больных.
     - Я уже был у сэра Джона, сэр, но он уехал на  двое  суток  в  какое-то
имение, и мой господин послал меня за вами.
     От жены майора миссис Сельби,  я  узнал,  что  ее  муж,  вернувшись  из
клуба, выпил чашку чая и собрался поехать к  сэру  Джону  Беллю,  но  в  тот
момент, когда он садился в экипаж,  вдруг  опрокинулся  навзничь  и  потерял
сознание. Его отнесли в квартиру, уложили на диван и немедленно  послали  за
мной.
     Несчастный лежал и стонал от боли.
     - Благодарю, что не отказались придти, -  простонал  майор,  -  кажется
мне, что этот старый дурак Белль доканал меня...
     - Полноте,  мы  сейчас  посмотрим,  что  можно  сделать,  -  сказал  я,
поспешно осмотрел его и, прописав  рецепт,  приказал  немедленно  послать  в
аптеку, а в ожидании лекарства делать горячие  припарки.  Затем  я  вышел  в
соседнюю комнату, где меня тотчас же обступили родственники больного.
     - Что с ним такое, доктор? - спросила миссис Сельби.
     - Закупорка вены,  -  отвечал  я.  -  Часть  сгустка  крови,  очевидно,
отделилась и закупорила одну из легочных артерий.
     - И это опасно?
     - Мы, конечно, должны надеяться, но  считаю  долгом  предупредить  вас,
что мало надежды на то, что майор поправится.
     - О, это невозможно! - воскликнул брат больного. - Мой  брат  находился
все время под присмотром такого опытного врача, как сэр Джон Белль,  первого
врача в Денчестере, и этот врач  говорил  брату,  что  он  страдает  простым
ревматизмом.
     - Мне остается только пожелать, чтобы сэр Джон Белль оказался  прав,  а
я заблуждался.
     Мистер  Сельби   немедленно   телеграфировал   сэру   Джону   Беллю   о
поставленном мною диагнозе. Вскоре пришел ответ. Сэр  Джон  весьма  сожалел,
что не было поезда, с которым он мог бы  вернуться  в  Денчестер  в  эту  же
ночь,  и  называл  другого  врача,  к  которому   рекомендовал   обратиться,
добавляя, что диагноз д-ра Терна  чисто  теоретический,  и  что  я  молодой,
неопытный врач, любящий преувеличивать болезни.
     Между  тем  бедный  майор  умирал.  Он  сохранял  полное  сознание   до
последней минуты, и несмотря на все мои  усилия,  сильно  страдал.  В  числе
других распоряжений на случай своей смерти,  он  потребовал,  чтобы  сделано
было вскрытие для определения причины его смерти.
     Взяв копию с телеграммы д-ра Белля, я стал дожидаться  приезда  другого
врача, за которым по моему настоянию немедленно послали.
     Когда он прибыл, майора уже не было в  живых.  Было  сделано  вскрытие,
как того желал покойный, в присутствии  сэра  Джона,  меня  и  еще  третьего
врача, д-ра Джеффриса. Я оказался прав, и если бы сэр  Джон  вовремя  принял
меры предосторожности, его несчастный пациент был бы жив.
     Так как покойный майор Сельби был человек всем известный и  популярный,
то  смерть  его  наделала  много  шума  в  городе,  в   особенности,   когда
обстоятельства смерти стали известны обывателям.
     На  следующий  же  день  одна  из   наиболее   распространенных   газет
напечатала подробный отчет о том, что  выяснило  вскрытие.  К  этому  отчету
была  добавлена  еще  небольшая  редакционная  заметка,  в   которой   автор
отзывался в самых лестных выражениях о моих знаниях  и  высказывал  надежду,
что население Денчестера не замедлит оценить меня по заслугам, а  по  адресу
старого  сэра  Джона  Белля  было  пущено  несколько  ядовитых  колкостей  и
замечаний под видом сравнения представителей врачей старой и новой  школы  и
их приемов.


ГЛАВА IV

                      Стефан Стронг идет в поручители

     Велика сила рекламы и печатного слова! Когда я на следующий день  вошел
в свою приемную, то застал в ней трех пациентов, ожидавших меня.
     Это было началом моего  успеха.  Теперь,  когда  я  считаю  свою  жизнь
оконченной,  могу  сказать  смело,  что  в  то  время  я  был  действительно
выдающимся врачом.  Моя  способность  к  постановке  диагнозов  граничила  с
вдохновением, с первого  же  взгляда  на  больного  я  угадывал  его  недуг,
угадывал то, до чего с  трудом  доходили  даже  более  опытные  врачи  после
самого тщательного осмотра и исследования.
     С того  памятного  дня  моя  практика  росла  с  каждым  днем;  клиенты
прибывали отовсюду, так что, делая подсчет своим заработкам  в  конце  этого
второго года моего пребывания в Денчестере, я увидел, что  за  последние  12
месяцев я получил свыше 900 фунтов наличными и  должен  был  еще  дополучить
около  300  фунтов.  Большую  часть  последней  суммы  я   считал   как   бы
несуществующей, так как  положил  себе  за  правило  никогда  не  отказывать
больному в своем содействии потому только, что он не в  состоянии  заплатить
мне.
     После случая с майором мои отношения с  сэром  Джоном  Беллем  стали  в
высшей степени натянутыми (он некоторое  время  отказывался  встречаться  со
мной даже на консилиумах), хотя я всегда  старался  не  становиться  поперек
дороги такому старому и опытному практику. Но все же все  кругом  сознавали,
что я как врач стою выше него, и он ни  разу  ни  осмелился  отвергнуть  или
критиковать мою манеру лечения; я шел  в  гору,  и  мы  с  женой  уже  могли
рассчитывать, что года через три будем не менее богаты, чем сэр Джон Белль.
     Но беда нагрянула в тот момент, когда мы ее вовсе не ожидали.  К  этому
времени мы с Эммой были около трех лет женаты, и жена моя  готовилась  стать
матерью.
     Эмма настаивала, чтобы я сам принял на себя обязанности акушера,  но  я
возражал, что мне слишком тяжело будет  видеть  ее  страдания,  что  я  буду
взволнован в те минуты, когда для врача необходимы полнейшее хладнокровие  и
невозмутимость.
     И вот однажды я случайно  ст