на  вечную  борьбу
из-за куска хлеба. И вот, несмотря на то, что  в  первый  момент  эта  мысль
показалась мне ужасной, я решил, что цена,  которой  мне  предлагали  купить
мое будущее благополучие, была вовсе не так велика: не  более,  как  обычная
программа   любого   кандидата,   вступающего   на    арену    парламентской
деятельности, обязующегося проводить все идеи и требования  выставившей  его
партии, независимо от того, сочувствует ли он им в душе; или нет.
     Борьба была непродолжительна и окончилась так, как и следовало  ожидать
от человека в моем  положении.  Если  бы  я  мог  предвидеть,  чем  все  это
кончится! Но я думал тогда только о себе!
     - Ну, что же? - спросил мистер Стронг, обождав немного.
     - Ну, что же? - повторил я. - Я готов пройти весь путь до конца!
     Но,  вероятно,  в  моем  голосе  слышалась  нерешительность,  смутившая
мистера Стронга.
     - Послушайте, доктор, сказал он, - я человек честный и прямой.  Прав  я
или не прав, но я глубоко убежден во вреде прививок,  и  мы  решили  сделать
этот вопрос краеугольным на этих выборах и построить на  нем  самые  выборы.
Если вы не убежденный антивакцинист, как я полагал, то лучше вам  отказаться
от этого дела и считать весь наш разговор как бы не существовавшим. Вы,  без
сомнения, наш  лучший  оратор,  человек,  на  которого  мы  возлагали  самые
блестящие надежды, тем не менее, у нас есть еще несколько лиц на примете,  и
я могу прямо от вас отправиться к одному из них и сейчас же  переговорить  с
ним обо всем! - С этими словами он взялся за шляпу, собираясь уйти.
     Я дал ему дойти до дверей, и, когда  он  уже  брался  за  ручку,  вдруг
воскликнул, словно меня подтолкнули:
     - Я, право, не  знаю,  что  вас  заставляет  так  думать,  я,  кажется,
достаточно доказал, что я не сторонник вакцинации!
     - Что вы хотите этим сказать, доктор?
     - Да то, что мое единственное дитя, моя  девочка,  которой  теперь  уже
почти четыре года, до сих пор еще не подвергнута этой операции!
     - В самом деле? - неуверенно спросил Стронг.
     В это самое время я услыхал, как нянюшка спускалась сверху с Дженни  на
прогулку. Я отворил дверь кабинета и  позвал  свою  маленькую  девочку.  Это
было  прелестное  белокурое  дитя,  с  большими  темными  глазами  и   ярким
улыбающимся ротиком.
     - Вот посмотрите сами, - проговорил я, заворачивая рукавчики  на  обеих
ручках Дженни, - видите, у нее нет нигде проклятых  меток!  -  И,  поцеловав
девочку, я отослал ее обратно к няне.
     - Это, конечно, прекрасно, доктор, но имейте в виду, что она  и  впредь
не должна быть подвергнута прививке!
     Когда он произнес эти слова, сердце  мое  невольно  дрогнуло:  я  вдруг
понял, что сделал, и какой страшный риск принял на свою душу. Но жребий  был
уже брошен, или, вернее, так мне казалось тогда в моем безумии.
     - Не беспокойтесь, - сказал я, - никакой  телячьей  отравы  никогда  не
будет в ее крови!
     - Теперь я верю вам, доктор, - проговорил Стронг, - ни один человек  не
стал бы рисковать жизнью своего единственного ребенка. Я передам  ваш  ответ
совету  комитета,  и  он  пришлет  вам  формальное   предложение   выступить
кандидатом на парламентских  выборах.  -  Прощайте.  Теперь  я  уверен,  что
кресло в парламенте останется за нами!
     На следующее же утро все местные газеты объявляли, что  на  предстоящих
парламентских  выборах  представителем  радикалов   выступит   Джемс   Терн,
эсквайр, доктор  медицины.  Доктор  Терн  является  столь  ярым  противником
вакцинации,  что  несмотря  на  то,   что   ему   несколько   раз   угрожало
преследование,  он  упорно  отказывался   сделать   прививку   даже   своему
единственному ребенку.
     Немного ниже  в  той  же  газете  упоминалось  о  том,  что  кандидатом
консервативной партии на этих выборах будет сэр Томас Кольфорд.
     Таким образом жребий был брошен: я перешел Рубикон.


ГЛАВА VIII

                           Браво, антивакцинисты!

     Неделю спустя, борьба была в полном разгаре. И что это была за  борьба!
Даже и предания не сохранилось в Денчестере о другой подобной борьбе.
     Сэр Томас Кольфорд был очень богат; это знали все, и носился слух,  что
он  готов,  в  случае  своего  избрания,  доказать  свою  благодарность   за
оказанную  ему  честь  и  доверие  весьма  выдающимся  образом,  а   именно:
городской госпиталь сильно нуждался в новом флигеле,  и  сэр  Кольфорд,  как
говорили, готов был выстроить и  обставить  его  всем  необходимым  за  свой
счет. Кроме того, 40 акров принадлежащей ему превосходной земли врезались  в
городской парк, и, говорили, будто сэр Кольфорд выражался в таком тоне,  что
эти 40 акров несравненно важнее для города, чем для него самого,  и  что  он
надеется, что они когда-нибудь перейдут городу.
     После этого неудивительно, что его кандидатура была  встречена  местной
прессой с большим энтузиазмом. Меня же называли авантюристом,  напоминали  о
том,  что   я   подвергался   судебному   преследованию.   Меня   выставляли
социалистом, который, не имея никакой собственности, рассчитывал  поживиться
чужой, и рехнувшимся антивакцинистом, который  для  того,  чтобы  приобрести
несколько  голосов,  готов  был  заразить  целый  город   самой   ужаснейшей
болезнью. Из всех обвинений  это  последнее  было  единственным,  кольнувшим
меня в самое сердце.
     Сэр  Джон  Белль,  мой  исконный  недоброжелатель  и  один  из  главных
сторонников  сэра  Томаса  Кольфорда,  выступив  на  трибуну,  обратился   к
согражданам с речью, в которой уговаривал их не вверять  своих  политических
интересов человеку, опозорившему свое сословие.
     Эта речь произвела, как и следовало  ожидать,  немалое  впечатление  на
слушателей, и можно было думать, что мое дело проиграно, тем  более  что  за
последние  годы  ни  один  радикал  ни  разу  не  отваживался  оспаривать  у
консервативных  кандидатов  право  представительства  в  парламенте.  Но   в
Денчестере имелся громадный контингент избирателей, состоящих  на  работе  в
кожевенных  заводах  или  занимающихся  оптовым  изготовлением  обуви,  т.е.
рабочих и почти  социалистов  в  своих  понятиях  и  воззрениях.  Эти  люди,
проводившие целые дни в душном помещении завода, а ночи в жалких бараках  на
окраинах города, единственных убежищах рабочего  населения  в  городах,  где
квартиры дороги, питали сильное озлобление к высшим классам общества и,  как
следовало ожидать, готовы были подать голос за всякого, кто  обещал  сделать
что-либо для улучшения их доли.
     За этой группой избирателей  следовала  вторая  группа  людей,  которые
подавали голос  за  либералов  потому  только,  что  их  отцы  и  деды  были
сторонниками этой  партии.  Затем  шли  избиратели,  которые  были  до  сего
времени консерваторами,  но,  оставшись  недовольны  правительством  за  его
внешнюю политику, или по другим причинам, решили перейти на  сторону  другой
партии. Кроме того, были еще сторонники  всевозможных  дурацких  "идеи",  от
которых также можно было рассчитывать на  несколько  избирательных  голосов.
Таковыми были противники намордников для собак, члены общества  покровителей
рабочих лошадей, члены общества безусловной трезвости и даже члены  общества
противников оказания медицинской помощи младенцам.
     Потакая в своей речи слабостям всех этих маньяков, я  мок  рассчитывать
на несколько десятков голосов. Но антивакцинисты,  как  они  себя  называли,
насчитывались здесь сотнями, так что свыше 20% детей, рожденных в  последние
годы, не было  вакцинировано.  Некоторое  время  попечительство  о  народном
здравии почти бездействовало, но при выборе нового кандидата,  по  настоянию
врачебной управы города, началось  преследование  лиц,  не  сделавших  своим
детям  обязательных  прививок,  установлены  были  штрафы  и  всякого   рода
наказания,   которые   до   того   озлобили   население,   что    сторонники
антивакцинации размножались с каждым днем.
     В Денчестере главное большинство антивакцинистов  было  радикалами,  но
насчитывалось еще несколько сот человек антивакцинистов  консерваторов.  Вот
если бы удалось привлечь и их на мою сторону, радикалы восторжествовали бы!
     На первом же митинге, после речи сэра Томаса  Кольфорда,  представитель
партии антивакцинистов поднялся и спросил  его,  намерен  ли  он  стоять  за
отмену закона об обязательной прививке оспы. А нужно сказать,  что  на  этом
же  самом  митинге  сэр  Джон  Белль  только  что  обвинял  меня  в  горячем
сочувствии антивакцинации и тем  самым  до  некоторой  степени  связал  руки
своему кандидату, так что сэру Томасу  не  оставалось  ничего  другого,  как
объявить,  что  он  склонен  освободить   всех   сознательных   и   резонных
противников прививок от взысканий, но прямого ответа на вопрос не дал.
     Тот же  самый  вопрос  был  предложен  и  мне.  Я  воспользовался  этим
случаем,  чтобы  произнести  целую  речь,  которая  была  покрыта   громкими
восторженными аплодисментами.  Я  взывал  к  матерям  в  таких  трогательных
выражениях, что многие женщины разразились слезами, я взывал  к  их  мужьям,
призывая их,  как  свободных  сынов  Англии,  протестовать  против  насилия,
против нарушения их родительских  прав,  и  предлагал  им  посадить  меня  в
парламент, чтобы я мог поднять там свой голос в защиту  их  невинных  детей,
над  которыми  насильственным  образом  проделывается   операция,   зачастую
влекущая за собой самые ужасные последствия.
     Когда я окончил свою речь и сел, вся громадная толпа избирателей,  -  в
зале собралось  более  2000  человек,  -  поднялась  и  приветствовала  меня
громкими криками одобрения: "Мы  вас  проведем  в  парламент!  Мы  свободные
люди, никто не может нас принуждать делать то, чего мы не желаем!
     Оставив в стороне все другие вопросы, я всецело посвятил  себя  вопросу
антивакцинации. Мы  забросали  избирателей  брошюрами  и  статьями  о  вреде
прививок, о вакцинном тиранстве, о детоубийстве, об обмане доверчивых  людей
и   т.п.   Все   это   было   иллюстрировано   изображениями    страдальцев;
распространяли фотографические снимки  детей,  пострадавших  от  последствий
злокачественной лимфы или неопрятного ухода, показывали эти  снимки  в  виде
туманных картин во время публичных чтений, а также в читальнях, портерных  и
трактирах, наиболее посещаемых беднейшим населением.
     Трудно  себе  представить,  как  все  это  действовало  на  толпу.  Эти
легковерные люди были глубоко убеждены, видя эти единичные случаи и не  имея
представления об ужасах самой оспы и страшной заразительности этой  болезни,
что врачи из корыстных целей хотят отравить телячьим ядом все население.
     Против меня ополчалось все, что было более  интеллигентного  в  городе.
Из палаты лордов прибыл для  личного  вмешательства  в  это  дело  известный
своим красноречием член палаты. Он  произнес  блистательную  речь.  Но  меня
удивило  то  обстоятельство,  что,   явившись   сюда   для   противодействия
антивакцинистской агитации, он  только  мимоходом  коснулся  этого  вопроса,
подробно распространяясь обо всем остальном и  напирая  главным  образом  на
"широкие задачи будущего".
     Год  спустя  я  имел  удовольствие  слушать  этого  самого  выдающегося
оратора, теперь уже порицающего преследования  антивакцинистов,  убеждающего
палату  общин  уступить  требованиям  антивакцинистов  и  ввести  билль   об
освобождении родителей и опекунов, не желавших прививать оспу  своим  детям,
от всякого рода преследований и взысканий.
     Его воззвание не пропало даром; билль  прошел  в  несколько  измененном
виде, и двадцать лет спустя я дожил до результатов его успеха.
     Наконец  наступил  день  баллотировки.  В  восемь  часов  утра  на  все
баллотировочные ящики были наложены  печати,  и  самые  ящики  отправлены  в
городскую ратушу, где должен был происходить подсчет голосов  в  присутствии
лорда-мэра, кандидатов и других должностных лиц. Вскрывали ящик за ящиком  и
доставали из них бумажки, складывая их двумя  отдельными  кучками:  одни  за
Кольфорда, другие за Терна. В половине  десятого  начался  подсчет  голосов.
Оказалось, что кандидат консерваторов имел тридцатью пятью  голосами  больше
кандидата радикалов. Но вот распечатали последний большой  ящик.  Сэр  Томас
Кольфорд и я стояли со своими агентами, каждый на одном из концов  стола,  в
почтительном молчании, ожидая результатов выборов.
     - Как стоят цифры? - спросил агент консерваторов.
     - Кольфорд - 4349, Терн - 4327, да еще две пачки несчитанных!
     Агент вздохнул с облегчением; я видел, как он пожал руку  сэра  Томаса,
очевидно, поздравляя его, так как  теперь  уже  не  сомневался  в  торжестве
своей партии.
     - Как видно,  игра  наша  проиграна  -  шепнул  я  Стефану  Стронгу.  Я
заметил,  что  лицо  его  в  этот  момент  было  мертвенно  бледно,  а  губы
подернулись синевой. Я испугался за его больное сердце.
     - Вам следует, мистер Стронг, поскорее отправиться домой,  -  сказал  я
ему. - Выпейте чего-нибудь  снотворного,  лягте  в  постель  и  постарайтесь
заснуть!
     Между тем, пачка билетов была вскрыта, и подсчет  голосов  продолжался:
первый голос был за  меня,  затем  девять  билетиков  подряд  за  Кольфорда.
Теперь вопрос о кандидате совершенно уже утратил  всякий  интерес,  так  как
результат, казалось, был ясен для  всех.  Послышался  шепот  поздравлений  и
сожалений. Чиновник  продолжал  считать.  Чтобы  одержать  верх,  из  сорока
остающихся голосов двадцать два должны были быть за  меня,  а  это  казалось
делом совершенно невозможным.
     Счетчик продолжал считать вслух:
     - Десять  голосов  за  Терна,  один  за   Кольфорда,   шесть,   десять,
пятнадцать за Терна.
     Говор в толпе присутствующих снова замер; все  стали  прислушиваться  к
счету;  на  лицах  отразилось   напряженное   ожидание.   Оставалось   всего
четырнадцать записок, и чтобы взять верх над моим  противником,  надо  было,
чтобы из них одиннадцать голосов были за меня.
     - Шестнадцать, восемнадцать, двадцать за Терна, - продолжал  свой  счет
чиновник-счетчик,  и  всеобщее  напряжение  становилось   все   заметнее   и
заметнее.
     Еще два голоса за меня, и сэр Томас  Кольфорд  останется  за  флагом...
Глаза всех были устремлены на руки счетчика; по правую и по левую  его  руку
возвышались груды бумажек, справа - за Кольфорда, слева - за меня.
     - Двадцать один за Терна, - продолжал счетчик, - двадцать два.
     И билетик снова ложится налево.
     - Клянусь небом, вы его побили! - воскликнул Стефан Стронг.
     Оставалось еще семь билетов.
     - Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять  за  Терна!  -  раздался
голос чиновника. - Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь,  двадцать
девять за Терна, все за Терна.
     В этот момент из груди Стронга вырвался  сиплый,  почти  нечеловеческий
крик.
     - Наша взяла! Браво, антивакцинисты! - И он без чувств упал навзничь.
     Я склонился над ним, разорвал ворот его  рубашки.  В  это  время  агент
консерваторов потребовал от имени сэра Томаса Кольфорда, чтобы  подсчет  был
еще раз проверен.
     Я  при  этом  не  присутствовал,  стараясь  вместе  с  другим  доктором
привести Стефана Стронга в чувство в одной из маленьких, смежных  с  большой
залой, комнат.  Мы  немедленно  вызвали  его  жену.  Войдя  в  комнату,  она
взглянула на больного мужа, затем перевела на меня вопросительный взгляд.
     - Он еще дышит! - ответил я.
     Маленькая  женщина  молча  опустилась  на  край  ближайшего  стула   и,
молитвенно сложив руки, произнесла тихим покорным голосом:
     - Если на то воля господня, дорогой мой Стефан будет жив,  а  если  нет
на то воли божией, то он умрет!
     Эту самую фразу она повторяла время от  времени  все  тем  же  покорным
тоном, пока не наступил конец.
     По прошествии двух часов, кто-то постучался в дверь.
     - Уйдите! - крикнул я.
     Но стучавший не желал уходить, так что я  принужден  был  отворить  ему
дверь. Это был мой агент, который взволнованным голосом шепнул мне:
     - Счет был совершенно верен, у вас семью голосами больше!
     - Хорошо, - ответил я, - скажите, чтобы нам прислали сюда еще спирту!
     Стефан Стронг открыл глаза, и в тот  же  самый  момент  к  нам  донесся
торжествующий крик толпы,  собравшейся  на  площади  в  ожидании  результата
выборов. Этот  крик  приветствовал  лорда-мэра,  который,  согласно  обычаю,
объявил народу с балкона ратуши о результатах выборов.
     Умирающий вопросительно устремил на меня свой взгляд, так  как  уже  не
мог говорить. Я  постарался  объяснить  ему,  что  был  избран  большинством
голосов, но он не понимал меня. Тогда у меня явилась  счастливая  мысль:  на
полу валялась голубая розетка консерваторов,  я  поднял  ее,  снял  с  своей
груди розетку цвета радикалов и, держа по одной в каждой руке перед  глазами
умирающего, поднял вверх оранжевую  розетку  радикалов,  а  голубую  розетку
консерваторов бросил на пол.
     Он понял мой маневр. Улыбка искривила  на  мгновение  его  изменившееся
лицо, и с последним предсмертным усилием, он прошептал:
     - Браво, антивакцинисты!
     Затем он закрыл глаза, и мне  показалось,  что  наступил  конец.  Но  в
следующий момент он снова раскрыл их и посмотрел  в  упор  сперва  на  меня,
потом на  свою  жену,  сопровождая  этот  взгляд  едва  приметным  движением
головы. Я не понял значения этого взгляда, но жена поспешила ответить:
     - Не тревожься, Стефан, я тебя понимаю!
     Еще минута, - и все было кончено.


ГЛАВА IX

                              Карьера и деньги

     Так как у страха глаза велики, то мое избрание в  глазах  правительства
приняло вид грозного предостережения. Газеты говорили  довольно  свободно  о
"знамениях  времени",  о  "торжестве   радикалов"   и   "силе   и   значении
антивакцинистов", вселяя страх в робкие сердца консерваторов.
     Незаметно  мне  удалось  добиться  назначения   особой   комиссии   для
обсуждения  вопроса  об  антивакцинации,  и  билль  об  уничтожении   закона
обязательной прививки был внесен в парламент.
     Первоначально он был  препровожден  в  постоянный  комитет  и  в  конце
концов поступил на обсуждение палаты.
     Тогда начались горячие прения. Даже президент палаты произнес по  этому
поводу блистательную речь. При этом надо отметить странный  факт,  что  хотя
девяносто девять из каждых ста лиц, составлявших в то  время  палату  общин,
были глубоко убеждены в необходимости оспенных прививок, ни один из  них  не
решился протестовать против билля. Очевидно, урок,  данный  Денчестером,  не
пропал даром, и потому, каковы бы ни были их убеждения и  взгляды  по  этому
вопросу, все они были уверены, что, заявив  о  своем  несочувствии,  лишатся
половины голосов на следующих выборах. Билль  этот  прошел  также  в  палату
лордов и стал парламентским актом.
     Глубоко  убежденное  в  том,   что   принудительная   мера   вакцинации
необходима, правительство тем не менее предоставило отдам и матерям в  угоду
их личным предрассудкам право подвергать своих беззащитных  детей  опасности
ужаснейшей болезни и даже смерти.
     Карьера моя в течение многих  лет  была  исключительным  рядом  удач  и
успеха во всех отношениях. Карьера  блестящая  и  почетная,  но  вынуждавшая
меня к большим расходам.
     Я, конечно, не имел ни времени, ни возможности  заниматься  медицинской
практикой, и если мог просуществовать столько лет в  парламенте,  то  только
благодаря щедрости моего покойного друга Стефана Стронга.
     Когда он умер, то оказалось, что он еще богаче, чем о  нем  думали.  Он
оставил чистыми деньгами 190000 фунтов,  кроме  недвижимой  собственности  в
виде магазинов, складов товара, домов и  земли.  За  исключением  тех  10000
фунтов, положенных на мое имя, все остальное было завещано  им  безраздельно
жене, которая могла распоряжаться наследством по своему усмотрению.