олкнулся  на  одной  консультации  с  сэром
Джоном Беллем. Старик с  необычайно  дружелюбным  видом  подошел  ко  мне  и
сказал:
     - Я слышал, дорогой Терн,  что  у  вас  в  семье  ожидается  счастливое
событие?
     Я отвечал утвердительно.
     - Предлагаю вам мои услуги в этом деле. Надеюсь, вы признаете, что  тут
долголетняя практика, что-нибудь да значит.
     С минуту я  колебался,  хотя  сэр  Джон  действительно  был  знающий  и
опытный акушер и, по-видимому, собирался воспользоваться этим  случаем,  для
нашего примирения.  Я  колебался  не  из-за  какого-нибудь  предчувствия,  а
потому только, что жена моя не желала за собой ничьего ухода,  кроме  моего.
Я уже хотел сказать ему об этом, но был уверен, что  старик  сочтет  это  за
страшную обиду и возненавидит меня больше прежнего.  Я  поблагодарил  его  и
согласился, и мы расстались весьма дружелюбно.
     Когда я сообщил Эмме об этом, она признала,  что  я  не  мог  поступить
иначе и, примирилась с этим обстоятельством.
     Пришло время, и у меня благополучно родилась дочь, прелестный  ребенок,
белокурый, как мать, с темными глазами, как у меня.
     На четвертый день после родов  я  после  завтрака  поднялся  в  спальню
жены, которая до того времени чувствовала себя прекрасно. К моему  удивлению
я застал ее  несколько  слабой,  и  она  жаловалась  на  головную  боль.  Не
просидел я у нее и десяти минут, как  прибежал  слуга  и  сказал,  что  меня
ожидают в приемной. Поцеловав Эмму и оправив ее подушки и одеяло,  чтобы  ей
было удобнее лежать, я поспешил вниз, попросив ее постараться заснуть.
     Пока я принимал и выслушивал больного, сэр Джон  Белль  явился  к  моей
жене. Когда пациент уходил, и сэр Джон спускался  сверху,  вбежал  посланный
от лорда Кольфорда, жена которого должна была родить.
     Посланный требовал  меня  немедленно  к  своей  госпоже,  жене  первого
богача, банкира и баронета, пользовать  которого  считалось  завидной  долей
для каждого из врачей Денчестера. Схватив хирургический набор, я  тотчас  же
отправился вместе со слугой. В тот  момент,  когда  я  выходил  из  дома  на
улицу, я услышал,  что  сэр  Джон  крикнул  мне  что-то  вслед,  чего  я  не
расслышал. Я ответил, что спешу, и поговорю с ним после, на что он, как  мне
показалось, крикнул:
     - Ладно!
     Это было около трех часов пополудни. Но роды леди Кольфорд  были  такие
трудные и сложные, что я возвратился домой только в восемь часов вечера.
     Я немедленно поспешил наверх к жене и, взойдя осторожно в  ее  комнату,
увидел,  что  она  спала;  сиделка  дремала  подле,  на  диване.   Осторожно
приблизившись к постели, я поцеловал жену прямо в губы и, спустившись  вниз,
поспешил к своей больной и провел у нее безотлучно всю ночь.
     Вернувшись к себе около восьми часов утра, я застал ожидавшего  меня  в
приемной сэра Джона Белля, и с первого же взгляда на  его  лицо  понял,  что
случилось что-то ужасное.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Что? Да то, что  я  вам  крикнул  вчера  вслед,  но  вы  не  захотели
остановиться и выслушать меня. А потом я нигде не мог поймать вас.  У  вашей
жены родильная горячка. Я вчера уже полагал,  что  это  так,  а  сегодня  не
остается ни малейшего сомнения!
     - Родильная горячка! -  прошептал  я.  -  В  таком  случае  я  погибший
человек!
     - Не падайте же сразу духом, будьте мужчиной, у нее сильная  натура,  и
нам, наверное, удастся вырвать ее из когтей смерти!
     - Но вы забываете, что я принимал у леди Кольфорд! И отправился  к  ней
прямо от постели моей жены!
     - Да!  Это  не  совсем  приятно...  Но  что  же,  будем  надеяться   на
благополучный исход. Только другой раз, когда вам будут кричать  что-нибудь,
надо остановиться и выслушать.
     Мы простились очень сухо.
     Через неделю моей жены не стало, а спустя десять  дней  последовала  за
нею в могилу и прелестная леди Кольфорд.
     Очнувшись от горя, я поспешил написать  сэру  Томасу,  и  выразить  ему
глубокое  прискорбие  по  случаю   постигшего   его   несчастья,   невольным
виновником которого являлся я.
     В ответ на это письмо я получил следующие строки, которые раскрыли  мне
настоящее положение дел. Сэр Томас Кольфорд писал так:
     "Сэр Томас Кольфорд крайне удивлен,  что  доктор  Терн  считает  нужным
добавлять лицемерие к убийству".
     А  несколько  дней  спустя  я  получил   от   полицейского   инспектора
дальнейшее разъяснение в виде ареста по обвинению  в  сознательном  убийстве
леди Бланш Кольфорд.
     Ночь я провел в Денчестерском  тюремном  замке,  а  на  утро  стоял  на
допросе, причем была назначена специальная сессия  суда  для  разбора  моего
дела.  Меня  обвиняли  в  преступной  небрежности  и  умышленных  злодейских
действиях, вызвавших смерть леди Кольфорд.
     После   обычного   допроса   свидетелей,   установившего   факт   моего
пользования леди Кольфорд и также факт и причину ее смерти,  пришла  очередь
доктора сэра Джона Белля, и я мысленно радовался,  что,  наконец-то,  Белль,
объяснит в чем дело.
     После нескольких вопросов о степени заразительности родильной  горячки,
на которые ответил сэр Джон, он стал перечислять подробности  рокового  дня,
когда я был призван к леди Кольфорд.
     Сэр Джон говорил, что при посещении  моей  жены  он  убедился  по  ряду
симптомов, что у нее родильная горячка, что, в  сущности,  было  ложью,  так
как в этот  день,  по  его  же  словам,  он  только  подозревал  возможность
болезни, а убедился в ней лишь на другой день. "Тогда я  поспешил  от  своей
пациентки, - продолжал лживый  старик,  -  чтобы  предупредить  д-ра  Терна,
который только что  выходил  из  своей  приемной.  Но  прежде  чем  я  успел
произнести слово, он стал хвастаться, что за  ним  только  что  прислали  от
лорда Кольфорда, жена которого должна  родить.  На  это  я  посоветовал  ему
отказаться от этого лестного предложения. "Так как у  жены  вашей  родильная
горячка, - а сиделка говорит, что вы только что были у ее постели".
     Тогда Терн заявил мне, что этого не может быть, так как он  только  что
видел свою жену и нашел ее  совершенно  здоровой,  если  не  считать  легкой
головной боли.
     Он заявил, что не может отказаться от такого  блестящего  случая,  быть
может единственного  в  его  практике,  и  что  принимать  у  леди  Кольфорд
все-таки будет. "Смотрите любезнейший, - сказал я, - продолжал старик,  если
что-либо  случится,  то  вас  вправе  будут  обвинить  в  предумышленной   и
преступной небрежности". -  "Очень  вам  благодарен  за  предупреждение,  но
ручаюсь вам, что ничего с ней не случится, потому что я  свое  дело  знаю  и
сам отвечаю за свои поступки", - сказал Терн, схватил свой мешок  и  выбежал
на крыльцо".
     Не берусь описывать, с каким чувством негодования и омерзения слушал  я
эту  наглую  ложь.  С  какой   беззастенчивостью,   с   каким   невозмутимым
спокойствием клеветал на меня этот человек!
     Задыхаясь от волнения, я мог только воскликнуть:
     - Это ложь, наглая ложь от начала до конца!
     После сэра Джона выступила  со  своими  показаниями  сиделка;  в  числе
многих лживых показаний,  не  моргнув  глазом,  она  заявила,  что  стоя  на
верхней площадке лестницы,  она  слышала  довольно  длинный  разговор  между
сэром Джоном и мной и, наконец, произнесенные будто бы мною  слова:  "Я  сам
за свои поступки буду отвечать".
     И на ее слова я не нашел возражений, а мог только сказать,  что  и  она
лжет.
     Затем  последовал  вопрос,  есть   ли   у   меня   свидетели,   могущие
опровергнуть эти показания; таких свидетелей  у  меня  не  было.  Тогда  мне
сделали обычный допрос  и  спросили,  не  имею  ли  я  что  сказать  в  свое
оправдание.
     Я изложил все факты в их  настоящем  виде,  заявил,  что  свидетельские
показания сплошная  ложь,  и  что  сэр  Джон  мой  давний  недруг,  желавший
погубить меня с того самого момента, как я поселился и начал практиковать  в
Денчестере. После этого суд удалился и вскоре мне  объявили,  что  дело  мое
передается на съезд, сессия которого имеет быть  ровно  через  месяц.  А  до
того времени местный суд согласен отпустить меня на поруки под залог  в  500
фунтов от меня и 500 фунтов от двух поручителей по  250  фунтов  от  каждого
или же 500 фунтов от одного. Я безнадежно опустил голову, так как у меня  не
было  ни  родных,  ни  друзей,  которые  бы   согласились   высказать   свое
сочувствие, столь скомпрометированному человеку.
     - Благодарю вас, господин председатель, за ваше доброе желание, но  мне
приходится отправиться в тюрьму, так как я не имею здесь никого, кто бы  мог
поручиться за меня! - сказал я печально.
     Вдруг в задних рядах залы произошло движение,  и  чей-то  грубый  голос
произнес: "Я готов быть вашим поручителем".
     К столу подошел плечистый мужчина, лет пятидесяти, с нездоровым  цветом
лица, с заплывшим бледным лицом и плешивой  головой,  на  которой  непокорно
торчали пучки уцелевших еще волос. Он был очень  плохо  одет  в  поношенное,
черного цвета платье с огненно-красным галстуком.
     - Ваше имя? - спросил его секретарь суда.
     - Эй вы, молодой человек,  не  напускайте  на  себя  важность.  Вы  еще
должны мне 24 фунта, 3 шиллинга и 6 пенсов, и вам хорошо известно  мое  имя;
если же вы его забыли, то я покажу его вам на конце исполнительного листа!
     - Это мой долг спросить ваше имя, - ответил растерявшийся секретарь,  -
я спрашиваю вас по долгу службы.
     - А-а, в таком случае,  пожалуйста!  Мое  имя  Стефан  Стронг.  Я  могу
добавить, что это имя имеет известную цену  при  подписании  чека  на  любую
сумму. В настоящее время я явился сюда, чтобы поручиться за  этого  молодого
человека, о котором я  решительно  ничего  не  знаю,  кроме  его  фамилии  и
внешнего вида. Я не знаю, заразил ли он покойную леди, или  не  заразил,  но
знаю,  что,  как  большинство  отравителей,  поклонников  телячьей   заразы,
именующих себя оспопрививателями, этот Белль наглый лжец, и  что  если  даже
молодой человек действительно заразил молодую женщину,  то  не  его  в  этом
вина. А теперь нате, считайте деньги!
     Когда все было кончено, я подошел и поблагодарил его.
     - Благодарить меня вам не за что, - ответил он, - я делаю  это  не  для
вас, а потому, что не хочу, чтобы они сажали невинных людей в тюрьму. Ну,  а
теперь скажите мне, не нуждаетесь ли вы в деньгах для защиты?
     Я отвечал, что в деньгах я в  настоящее  время  не  нуждаюсь,  еще  раз
поблагодарил его, и на этом мы расстались.


ГЛАВА V

                                   Допрос

     В назначенный день и час прокурор произнес блистательную  обвинительную
речь, в которой он доказывал, что я, преследуя низкие  материальные  выгоды,
принес в жертву молодую жизнь. Затем пошел допрос свидетелей, не  выяснивший
ничего нового. Когда же дошла очередь до сэра Джона Белля,  то  он  повторил
почти дословно все, что было сказано  им  на  предварительном  допросе.  При
опросе свидетелей другой стороны выяснилось, что с самого  начала  сэр  Джон
Белль  относился  ко  мне  недоброжелательно  за  то,  что  к  его  великому
огорчению, я оказался более сведущим и знающим свое дело врачом, чем  он,  и
что родильная горячка у моей жены  была  вызвана  только  его  небрежностью.
После этих показаний заседание суда  было  закрыто,  и  дальнейшее  слушание
дела отложено на следующий день.
     Так как  я  находился  на  поруках,  то  прямо  со  скамьи  подсудимого
отправился пообедать в скромный ресторанчик, где меня  никто  не  знал,  для
того, чтобы не видеть перед собой знакомых лиц.
     Я медленно плелся по улице, когда  вдруг,  заслышал  за  собою  шаги  и
обернувшись, очутился лицом к лицу с бледной физиономией  и  огненно-красным
галстуком мистера Стефана Стронга.
     - Вы расстроены и устали, доктор Терн, - сказал он, - почему же  вы  не
с друзьями, а бродите один по улицам города, после такого утомительного  дня
в зале суда?
     - Потому что у меня нет друзей, - сказал я.
     - Вот оно как? - проговорил он. - Пойдемте-ка да поужинаем со мной.
     Я поблагодарил  старика.  Это  сердечное  отношение  совершенно  чужого
человека тронуло меня. Вместе с ним мы дошли до главной его лавки,  и  через
небольшой коридорчик он ввел меня  в  свою  квартиру.  В  большой  гостиной,
обставленной тяжелой старомодной мебелью, в самом  центре  большого  дивана,
сидела румяная седая женщина в черном шелковом платье. Она читала при  свете
лампы под розовым абажуром, поставленной на консоле позади нее. Я  почему-то
сразу заметил, что она читала какой-то трактат о противооспенных  прививках,
и что на обложке книги изображена рука, страшно изуродованная оспой.
     - Марта, - произнес Стронг, входя в  комнату,  -  вот  доктор  Терн,  о
котором я уже говорил тебе! Он зашел поужинать с нами. Доктор Терн, это  моя
жена!
     Миссис Стронг встала и протянула мне руку. Это была стройная  худощавая
женщина, с тонкими изящными чертами и ласковыми голубыми глазами.
     - Я  вам  очень  рада!  -  сказала  она  мягким,  несколько  монотонным
голосом. - Все друзья Стефана для  меня  желанные  гости,  особенно  же  те,
которых преследуют за правое дело!
     В этот момент вошла служанка и доложила, что ужин  готов.  Мы  пошли  в
смежную комнату, где нас ожидал простой, но вкусный ужин, и к немалой  своей
радости я имел  случай  убедиться,  что  мистер  Стефан  не  подражал  своей
уважаемой супруге, которая не пила ничего, кроме  чистой  воды.  Муж  же  ее
поставил передо мной на стол бутылку прекраснейшего портера.
     Во время разговора  за  ужином  мне  удалось  узнать,  что  Стронги,  у
которых никогда не было детей, посвятили себя пропаганде разных "идей".  М-р
Стронг был  "анти"  всего,  чего  угодно,  супруга  же  его  не  шла  дальше
"антиоспопрививания". Вне этого великого вопроса ее ум был всецело  поглощен
совершенно безобидной "идеей", что англо-саксы происходят  по  прямой  линии
от десяти затерявшихся колен израилевых.
     Оставив в стороне вопрос об оспопрививании, я  высказал  сочувствие  ее
взглядам  относительно  десяти  колен  израилевых,  чем  до  такой   степени
расположил  миловидную  маленькую  женщину  в  мою  пользу,   что,   позабыв
совершенно о моем неопределенном будущем, она просила меня  почаще  заходить
к ней и тут же снабдила целой кипой  литературы,  касающейся  предполагаемых
странствований и скитаний этих десяти племен. Таким образом  завязалось  мое
знакомство с миссис Мартой Стронг.
     В десять часов утра,  на  следующий  день,  я  снова  сидел  на  скамье
подсудимых, и  сиделка,  ухаживавшая  за  моей  женой  во  время  ее  родов,
повторила, в единодушном согласии с доктором  сэром  Джоном  Беллем,  ту  же
измышленную ими ложь. После  строгого  повторительного  допроса  выяснилось,
что эта особа не вполне достойна доверия, но разбить ее  показания  не  было
возможности. Тогда мой  защитник  указал  суду  на  то,  что  все  обвинение
основано исключительно на одних только показаниях сэра  Джона  Белля,  моего
заведомого и издавнего врага, и что к несчастью, я не  могу  представить  со
своей стороны ни одного свидетеля, так как  при  этом  мнимом  разговоре  не
было третьего лица, но что если заявление д-ра Белля - правда, то  я  должен
быть положительно сумасшедшим: не подлежит сомнению, что доктор,  обладающий
такими знаниями, не мог не знать,  что  родильная  горячка  заразительна,  и
что, переходя из комнаты больной жены к постели  пациентки,  он  должен  был
занести последней заразу и в результате погубить свою  медицинскую  карьеру.
Но допустим даже, что он из каких-нибудь видов решился принять на себя  этот
страшный риск. Неужели же он не стал бы принимать  мер  предосторожности?  А
последних, как было доказано, никому заметить не удалось.
     Затем прочтено было мое письменное заявление, что все  сказанное  д-ром
Беллем - сплошная ложь, и что я, отправляясь к леди  Кольфорд,  не  имел  ни
малейшего представления о том, что жена моя заболела.
     Председатель суда, суммируя все сказанное, указал присяжным на то,  что
это необычайное преследование  было  основано  исключительно  на  показаниях
доктора Белля, которым вторила сиделка,  и  что  если  даже  допустить,  что
обвиняемый действительно рискнул жизнью прекрасной  женщины  ради  корыстных
целей, не покажется ли странным то обстоятельство, что  узнав  из  уст  сэра
Джона Белля о том,  что  жена  его  заболела  тяжелой  и  опасной  болезнью,
обвиняемый не выразил ни скорби, ни удивления. А между тем,  всем  известно,
что  доктор  Терн  был  очень  нежным  и  любящим  мужем.  Остается   только
предположить, что обвиняемый не понял слов сэра Джона или не расслышал их.
     После речи председателя, присяжные удалились для обсуждения, а за  ними
удалился и суд. С уходом председателя суда зал закишел,  как  муравейник.  Я
сидел как на иголках, сознавая, как враждебно и недоброжелательно  относятся
ко мне все эти люди.
     Присяжные очень долго не возвращались, и я мало-помалу свыкся со  своим
положением и перестал обращать внимание на настойчивые  взгляды,  обращенные
на меня, и на замечания, раздававшиеся  в  толпе.  Я  ушел  в  себя  и  стал
размышлять над своим положением. Какого бы  рода  приговор  не  вынесли  мне
присяжные, все равно дальнейшая карьера  моя  разбита,  это  было  для  меня
совершенно ясно, и я мог заранее сказать, что разорен вконец. А против  меня
сидел и торжествовал негодяй, который погубил меня своим  лжесвидетельством,
своими сознательными ложными  клятвами,  погубил  мою  честь,  опозорил  мое
доброе имя и вырвал у меня изо рта мой кусок хлеба. Он  развязно  болтал  со
своими соседями, как вдруг взгляд его случайно встретился с моим. Где-то  на
дне души у него еще таился остаток совести,  так  как  старик  вдруг  смолк,
губы у него побелели и задрожали, он поспешно встал и покинул залу суда.
     Очевидно, все это не ускользнуло от внимания  юриста,  беседовавшего  с
ним, и тому сразу стало ясно, что именно вызвало столь внезапную перемену  в
уважаемом сэре Джоне Белле. Я заметил, как он  сперва  пристально  посмотрел
на меня, потом на сэра Джона, который, вернув себе обычную  самоуверенность,
торжественно направился к выходу.
     Член суда проводил старика глазами и стал смотреть в потолок,  тихонько
посвистывая.
     Очевидно, присяжные сильно затруднялись решением этого  дела,  так  как
время шло, а они не возвращались. Прошло  без  малого  полтора  часа,  когда
начальник полиции сообщил, что "они" идут, т.е. суд и присяжные.
     Я вглядывался  в  их  лица,  с  каким-то  страшным  безучастием  ожидая
приговора.  Напряженное  состояние   ожидания   сменилось   во   мне   тупым
оцепенением. Когда председатель суда занял свое  место,  старшина  присяжных
громко и торжественно  возгласил:  "Не  виновен,  но  на  будущее  время  мы
надеемся, что д-р Терн будет более осмотрителен".
     - Это весьма странный приговор! - заметил  раздражительно  председатель
суда. - Он одновременно  оправдывает  и  признает  виновным.  Д-р  Терн,  вы
свободны и оправданы судом, но я весьма сожалею, что присяжные нашли  нужным
добавить к своему приговору эту загадочную фразу.
     Низко поклонившись председателю, выражая этим  мою  признательность  за
его доброе ко мне отношение, я стал прокладывать себе дорогу сквозь толпу.
     Я зашагал по направлению к моему одинокому жилищу и опустился в  первое
попавшееся кресло пустой  приемной,  безнадежно  созерцая  свое  безвыходное
положение: любимой жены и друга у меня не стало, карьера разбита,  репутация
как человека и врача замарана,  и  куда  бы  я  ни  поехал,  всюду  за  мной
последует дурная слава.
     В то время, как я размышлял на эти безотрадные темы,  слуга  доложил  о
приходе какого-то господина. В комнату вошел маленький,  весело  улыбающийся
человечек, в котором я тотчас же узнал старшего помощника того  поверенного,
котор