Я узнал об этом из уст самой миссис Стронг, когда возвращался вместе  с
нею с похорон моего покойного друга.
     - Дорогой мой  Стефан  оставил  вам  только  10000  фунтов,  доктор,  -
сказала она, покачав головою. - Без сомнения, если бы бог дал бедному  моему
Стефану время распорядиться, он оказался бы  более  щедрым  по  отношению  к
вам. Зная, как высоко он ценит вас и помня, что вы, в угоду ему,  отказались
от призвания и посвятили себя  делу  той  партии,  которой  он  был  горячим
сторонником, я уверена, что он хотел, чтобы я обеспечила  вас  материальными
средствами, как это сделал бы он сам, если бы  был  жив.  Это  именно  он  и
хотел сказать мне, когда смотрел на меня так упорно  перед  смертью.  Я  это
тогда же угадала по его глазам. И потому, доктор, пока  у  меня  будет  хоть
что-нибудь, вы никогда не будете нуждаться.  Я  отлично  понимаю,  что  член
парламента  -  немалая  фигура,  и  что  он  должен  жить  согласно   своему
положению, а на это нужно немало денег. Но я полагаю, что  если  я  ограничу
свои личные расходы 500 фунтами в год и  выделю  еще  1000  фунтов  на  фонд
антивакцинистов и общества сопротивления надеванию намордников на собак,  да
еще на общество для отыскания десяти исчезнувших колен  израилевых,  то  мне
возможно будет ежегодно уделять вам до 1200 фунтов.
     - Но, позвольте, миссис Стронг, я не имею никакого  права  рассчитывать
на какую-либо поддержку с вашей стороны!
     - Доктор, я  только  исполняю  волю  моего  дорогого  Стефана,  который
желал, чтобы я обеспечила вас, располагая его же  деньгами,  которые  послал
ему господь, быть может именно  для  того,  чтобы  дать  возможность  такому
талантливому человеку, как вы, свергнуть тиранию правительства.
     Я не стал  более  возражать,  и  с  тех  пор  стал  получать  аккуратно
назначенную ею сумму по полугодиям, каждое первое января и первое июля.
     Но с течением времени мною  стала  овладевать  тревога,  миссис  Стронг
начинала постепенно слабеть умом, с трудом узнавала  людей  и  не  усваивала
самых простых вещей, понимать же что-либо в делах  совершенно  перестала.  В
течение некоторого времени ее банкиры  продолжали  еще  выплачивать  мне  по
прежним  письменным  предписаниям,  но  когда  узнали  о  ее  состоянии,  то
прекратили выдачу мне денег.
     Я очутился в крайне затруднительном  положении.  Никаких  сбережений  у
меня не было и, забросив за эти семнадцать лет  врачебную  деятельность,  я,
конечно, не мог уже рассчитывать на практику.  Оставаться  членом  палаты  я
мог  очень  недолго  -  пока  мне  верили  в  долг,   пока   продавалось   и
закладывалось приобретенное мною небольшое движимое имущество.  Всего  этого
мне хватило на целых полтора года, но скоро мои денежные  затруднения  стали
известны всем, и меня уже встречал далеко не прежний дружелюбный прием,  так
как в Англии неимущие,  конечно,  не  могут  рассчитывать  на  популярность.
Наконец, дело дошло до последней крайности. Никогда еще, с того самого  дня,
когда, вернувшись из зала суда после процесса моего с  Кольфордом,  я  сидел
перед рюмкой с раствором синильной  кислоты,  не  чувствовал  я  себя  таким
пришибленным и обескураженным, как теперь. Тем  более,  что  я  был  уже  не
молод и не способен начинать жизнь сызнова,  и  положительно  не  знал,  чем
прокормить себя и дочь, и мне не к кому было  обратиться  за  помощью  и  за
поддержкой.
     Измученный и удрученный,  вернулся  я  вечером  к  себе  после  долгого
бесцельного шатания по улицам. В прихожей на столике я  нашел  телеграмму  и
равнодушно  вскрыл  ее  на  ходу,  направляясь  к  дверям  своего  кабинета.
Телеграмма  от  одного  из  первых  адвокатов  в  Денчестере   была   такого
содержания:
     "Наша клиентка миссис Стронг скончалась внезапно сегодня,  в  три  часа
пополудни. Необходимо видеть вас. Можете ли быть завтра в  Денчестере?  Если
нет, просим указать, где и в какое время позволите ожидать вас в Лондоне".
     "Ожидать меня в Лондоне?" -  подумал  я.  Представитель  такой  большой
фирмы едва ли побеспокоился бы приехать в Лондон ради меня, если  бы  он  не
имел сообщить мне что-либо чрезвычайно важное и  приятное  для  меня  и  для
него самого. Вероятно, миссис Стронг оставила мне сколько-нибудь  денег  или
даже назначила меня своим единственным наследником. Уже не раз в моей  жизни
счастье оборачивалось ко мне лицом в тот самый  момент,  когда  я  стоял  на
краю гибели.
     Я дал ответную телеграмму:
     "Буду в Денчестере в 8.30."
     Вскочив в пролетку, первого попавшегося извозчика, я поспел  на  вокзал
как раз вовремя, чтобы захватить поезд, отходивший в  Денчестер.  У  меня  в
кармане было так мало денег, что едва хватило на билет  третьего  класса.  Я
поехал со скорым  поездом,  но  путь  показался  мне  бесконечно  длинным  и
утомительным. Вот, наконец, платформа станции  Денчестер.  "Если  поверенный
имел сообщить мне что-нибудь важное, он,  наверное,  вышлет  кого-нибудь  из
своих служащих встретить меня,  если  же  это  что-либо  выходящее  из  ряда
обыкновенного, то он сам явится сюда", - думал я.
     Когда поезд  подкатил  к  станции  и  пополз  мимо  мокрой  асфальтовой
платформы, я на минуту закрыл  глаза,  чтобы  отсрочить  хоть  на  мгновение
горечь своего разочарования. Когда я раскрыл их снова  и  взглянул  в  окно,
первое  лицо,  бросившееся  мне  в  глаза,  была  красная  и   самодовольная
физиономия самого главы  фирмы,  выглядывавшая  из  мехового  воротника  его
щегольского пальто. От волнения я едва удержался на  ногах.  Адвокат  увидел
меня и кинулся ко мне. Вид у него  был  сияющий  и  в  то  же  время  полный
достоинства.
     - Дорогой  сэр,  -  начал  он,  -  надеюсь,  что  моя   телеграмма   не
обеспокоила вас! Но новость, которую я имею для  вас,  такого  рода,  что  я
спешил сообщить вам ее возможно скорее!
     - Не трудитесь извиняться. Однако будьте  любезны  сказать  мне,  какую
другую новость, кроме печальной новости о смерти жены моего  бедного  друга,
имеете вы сообщить мне?
     - О, да вы, вероятно, уже знаете, - ответил адвокат, -  хотя  покойница
упорно настаивала на том, чтобы хранить это в тайне от вас!
     - Я ничего решительно не знаю, - прервал я его.
     - В таком случае, я весьма счастлив,  что  могу  обрадовать  вас  такой
счастливой новостью! - затараторил разом повеселевший  поверенный.  -  Честь
имею сообщить вам, в качестве душеприказчика покойной клиентки моей,  миссис
Стронг, что вы назначены ее единственным наследником.
     Я с трудом удержался на ногах.
     - Можете ли вы назвать мне приблизительно  цифру  моего  наследства?  -
спросил я, несколько овладев собою.
     - В точности я сейчас несколько затрудняюсь, но вы  знаете,  какая  она
была экономная и  бережливая  женщина,  а  ведь  капиталы  растут,  ох,  как
растут! Я полагаю, что это будет около 400000 фунтов!
     - Неужели? Но ведь покойница была не в  полном  рассудке,  как  же  она
могла сделать свое завещание?
     - Дорогой сэр, завещание было написано ею вскоре после смерти мужа.  Но
она  настоятельно  требовала,  чтобы  это  оставалось  для  вас   тайной   и
когда-нибудь стало для вас приятной неожиданностью.


ГЛАВА X

                  Дженни встречается с доктором Мерчисоном

     Никто не оспаривал моих прав на  наследство,  так  как  завещание  было
неоспоримо, а родни или близких у покойной  миссис  Стронг  не  было.  Когда
стало известно о  крупном  наследстве,  доставшемся  мне,  популярность  моя
возросла еще более не только в Денчестере, но и в Лондоне.
     Но, кроме удовлетворения своего личного честолюбия, я  преследовал  еще
другую цель: дочь моя, Дженни, стала взрослой девушкой,  красивой  и  хорошо
образованной.  Кроме  того,  она  унаследовала  от  своей  покойной   матери
остроумие и самостоятельный, даже своевольный характер.
     Понятно, что я мечтал для нее о самой блестящей партии. Но до  сих  пор
не мог подыскать для нее подходящего человека, так как ждал непременно  пэра
или многообещающего политического деятеля.
     Я нанял превосходный дом и жил на широкую ногу, давая  парадные  обеды,
на  которых  считали  за  счастье  присутствовать  люди  самого   избранного
общества. Ум и привлекательность, а быть может и богатство молодой  хозяйки,
привлекали к нам множество искателей и друзей. В ухажерах и  поклонниках  не
было недостатка; в одну  зиму  ей  было  сделано  три  предложения,  но  она
отказала всем наотрез. На первые два  отказа  я  не  сказал  ей  ничего,  но
последний огорчил меня и я высказал ей это.
     Она выслушала меня спокойно и сказала:
     - Я очень сожалею, что мне приходится огорчать тебя. - Но  выйти  замуж
за человека, который мне не по сердцу, это, быть может,  единственное,  чего
я не могу сделать даже ради тебя!
     - Но в таком случае обещай мне, Дженни, что ты  не  дашь  никому  слова
без моего согласия! - воскликнул я.
     Она минуту колебалась, но затем сказала:
     - Какой смысл говорить теперь о таких вещах, дорогой отец, когда я  еще
не видала ни одного человека, женой которого пожелала бы стать. Но  если  ты
так хочешь этого,  я  готова  обещать  тебе,  что  когда  встречу  человека,
который мне будет по душе, но которого ты почему-либо  не  пожелаешь  видеть
моим мужем, то я в течение трех лет не дам ему решительного  ответа.  Но,  -
добавила она, - я почти уверена, что этот избранник мой будет не граф  и  не
пэр.
     - Ах, Дженни, как можешь ты так говорить!
     - Что же тут удивительного, отец. Как часто я слышала от тебя во  время
твоих публичных лекций, что люди все равны, за исключением рабочих,  которые
лучше других, и что, "сын труда" достоин руки каждой девушки в государстве!
     - Я этого не говорил уже многие годы, - возразил я с досадой.
     - Да, отец, ты не говоришь этого с тех пор, как  умерла  бедная  миссис
Стронг и завещала тебе все свои  капиталы,  и  всякие  лорды  и  леди  стали
посещать наш дом. Не так ли, отец? - И она вышла из комнаты.
     В августе, когда заседания в  парламенте  прекращаются,  и  для  членов
парламента наступает каникулярное  время,  я  с  дочерью  переезжал  в  свое
загородное поместье на  окраине  Денчестера.  Здесь  у  нас  был  прекрасный
старинный дом, стоявший посреди громадного парка,  в  живописной  местности,
славящейся превосходной охотой.
     На окраине  этого  поместья,  даже  занимая  часть  его,  расположилась
убогая   пригородная    слободка,    предместье    Денчестера,    населенное
исключительно беднейшими рабочими. Дженни до тех пор не давала мне  покоя  и
не переставала мучить меня, пока я в угоду ей не отстроил для них  несколько
десятков  образцовых  коттеджей,  с  электричеством  и  водопроводом,   что,
впрочем,  оказалось  совершенно  бесполезной   затеей,   так   как   рабочие
продолжали ютиться  все  в  тех  же  убогих  лачужках,  а  отстроенные  мной
коттеджи сдавали в наем  за  грошовую  плату  служащим,  клеркам,  и  мелким
чиновникам.
     В недобрый час, при посещении семейства Смис, поселившегося в одном  из
наших образцовых коттеджей,  Дженни  познакомилась  с  доктором  Мерчисоном,
молодым человеком, лет тридцати, находившимся на службе в  этом  приходе,  и
потому пользовавшим всех больных  в  нашем  околотке.  Эрнест  Мерчисон  был
ширококостный мускулистый шотландец,  с  резкими  крупными  чертами  лица  и
глубоко сидящими большими и ясными глазами. Он был не речист, прям  и  резок
до  грубости.  Но  как   врач   он   пользовался   заслуженной   репутацией,
действительно знал и любил свое дело и считался лучшим врачом в  Денчестере.
На  нем-то  и  остановился  выбор  моей  дочери,  и  его  она  одарила   той
привязанностью и расположением,  которых  тщетно  добивались  от  нее  самые
блестящие молодые люди высшего лондонского света.
     Случилось  это  так:  в  одном  из  образцовых   коттеджей   поселилось
семейство Смис. Мистер Смис  был  композитором,  а  супруга  его,  рожденная
Самуэльс, была та самая маленькая девочка, которую я  вылечил  от  рожистого
воспаления после  прививки  злокачественной  лимфы.  В  некотором  роде  эта
девочка была первым  шагом  к  моему  благополучию  и  благосостоянию,  и  я
невольно питал к ней чувство, похожее  на  признательность.  У  Смисов  было
двое детей - девочка лет четырех и маленький восьмимесячный мальчик.  Как-то
эти ребятишки схватили  коклюш  и  Дженни  пошла  навестить  их  и  принесла
девочке коробку конфет в подарок.
     В то время, как она была там, прибыл доктор Мерчисон.  Он  приступил  к
осмотру больных детей, как вдруг ему попалась на глаза лежавшая  у  кроватки
девочки коробка сластей.
     - Это что такое? - резко спросил он.
     - Это мисс Терн принесла в подарок  Тотти!  -  ответила  мать  ребенка,
указывая глазами на Дженни.
     - Тотти не должна кушать сластей до тех пор, пока не поправится!
     Продолжая осмотр, доктор внимательно оглядел ручку девочки  и,  покачав
головой, сказал:
     - Я не вижу меток от прививки! Отвергаете ее значение?  Или  просто  по
небрежности?
     Тут миссис Смис вспыхнула от негодования и рассказала всю свою  историю
и историю своего братца, который умер от прививки  в  страшных  мучениях,  и
при этом показала доктору метки на своей толстой руке.
     - Хотя я сама и не помню  этого,  но  знаю,  что  доктор  говорил  моей
матери, чтобы я никогда не давала прививать оспу моим детям.
     - Доктор! - гневно воскликнул Мерчисон. - Это был не доктор,  а  идиот,
сударыня, идиот, или, вернее, какой-нибудь  политический  агитатор,  готовый
продать свою душу за один избирательный билет!
     При этих словах Дженни гневно поднялась с  своего  места,  и  глаза  ее
вспыхнули негодованием.
     - Прошу извинения, что прерываю вас, сэр,  -  сказала  она,  -  но  тот
господин, о котором вы выражаетесь так резко, - доктор Терн, мой отец,  член
парламента от этого города!
     Доктор Мерчисон смотрел некоторое время в упор  на  Дженни,  которая  в
гневе была так хороша, что на  нее  всякий  невольно  загляделся  бы,  затем
просто и, нимало не смущаясь, ответил:
     - В самом деле? Я не интересуюсь политикой и потому не знал об этом.
     Это уже совершенно вывело Дженни из себя  и,  боясь  дать  волю  своему
языку, она повернулась и ушла. Она уже прошла через палисадник и  собиралась
отпереть калитку, когда услышала за собой быстрые и уверенные мужские  шаги,
обернувшись, она очутилась лицом к лицу с доктором Мерчисоном.
     - Я поспешил нагнать вас, мисс Терн, чтобы извиниться перед вами. Я  не
знал, конечно, кто вы, и  не  имел  намерения  оскорбить  ваши  чувства,  но
должен  вам  сказать,  что  придерживаюсь  твердых  убеждений   относительно
прививки, а потому выразился несколько резче, чем бы следовало!
     - Другие люди, сэр, также имеют свои убеждения! - возразила  Дженни.  -
И, быть может, не менее твердые, чем ваши.
     - Я это знаю, - сказал он, - и даже  знаю,  чем  это  должно  кончиться
рано или поздно, вы и сами это увидите, мисс Терн,  если  доживете  до  того
времени. Теперь, конечно, нам бесполезно спорить об  этом.  -  И,  приподняв
шляпу, он еще раз извинился и поспешным шагом вернулся в коттедж.
     Некоторое время Дженни очень была  сердита  на  доктора  Мерчисона,  но
затем рассудила, что все же он извинился перед ней, и что,  кроме  того,  он
сделал свое обидное замечание под  влиянием  невежества  и  предрассудка,  а
потому заслуживает сожаления. Затем  она  вспомнила,  что,  возмущенная  его
словами, она забыла даже сказать ему что-либо в ответ на его извинение  и  в
конце концов после нескольких случайных  встреч  с  ним  пригласила  его  на
чашку чая.
     Я не стану останавливаться на подробностях этого  злополучного  романа.
Несмотря на то, что я  был  страшно  против  ухаживания  доктора  Мерчисона,
должен сказать, что этот молодой человек, при внешней  грубости  и  резкости
обращения, имел  доброе  сердце,  нежные  чувства  и  честный,  справедливый
взгляд на жизнь.
     Дженни серьезно привязалась к этому человеку.
     В конце концов он сделал ей предложение, и в одно прекрасное утро  -  я
как сейчас помню, что это было в первый день Рождества -  они  вместе  вошли
ко мне в библиотеку, где я работал, и  объявили,  что  любят  друг  друга  и
желали бы вступить в брак.
     Мерчисон приступил прямо к делу, которое он изложил совершенно  просто,
в двух словах, открыто и мужественно. Он сказал,  что  вполне  понимает  всю
затруднительность своего положения, так как Дженни богата,  а  он  не  имеет
ничего, кроме своего заработка, но все же он просит  моего  согласия  на  их
брак, изъявляя полную готовность подчиниться  всякому  моему  благоразумному
требованию.
     Для меня это сватовство было большим ударом.
     Я надеялся видеть дочь женой пэра Англии и  вдруг  вижу  ее  нареченной
невестой какого-то приходского костоправа.  Все  мои  надежды  на  блестящее
будущее, на продолжение моего рода в знатной семье, разом  рухнули.  И  вот,
вместо  того,  чтобы  радоваться  тому,  что  составило  бы  счастье   моего
единственного ребенка, я возмутился и вознегодовал. По природе своей  отнюдь
не горячий и не резкий человек, я на  этот  раз  вышел  из  себя  и  отказал
наотрез в своем согласии, причем  угрожал  даже  лишить  дочь  наследства  и
оставить ее  без  гроша.  Но  эта  угроза  только  заставила  молодых  людей
улыбнуться. Тогда я ухватился за другое: вспомнив обещание  Дженни  отложить
на  три  года  брак  с  человеком,   который   почему-либо   покажется   мне
нежелательной для нее партией, я напомнил ей об этом обещании  и  потребовал
исполнения его.
     К немалому моему удивлению,  после  короткого  совещания  в  полголоса,
Дженни и ее жених согласились исполнить  мое  жестокое  требование,  заявив,
что они готовы расстаться на три года, но что по  прошествии  этого  времени
будут считать себя вправе обвенчаться с моего согласия, а в  крайнем  случае
и без него. После этого они в моем присутствии поцеловались и простились  на
три года. И никогда не  пытались  нарушить  данного  обещания.  Правда,  они
встретились один раз, но судьба столкнула их случайно.


ГЛАВА XI

                        Появление странного человека

     Половина назначенного мною срока для молодых людей уже миновала.  Мы  с
Дженни снова  находились  в  Денчестере;  был  август.  Все  это  лето  было
чрезвычайно холодное; в июле по вечерам приходилось зажигать  камины,  чтобы
согреться. Но  в  августе  наступила  чуть  не  тропическая  жара.  Особенно
жаркими были ночи, и даже в тенистом парке Ашфильда было душно.
     В один из таких вечеров я пошел прогуляться за ограду парка и  очутился
в большом прекрасном сквере, разведенном на пожертвованном мной  акре  земли
перед школьным зданием, стоявшим как раз против задних  ворот  моего  парка.
Сквер  предназначался  мной  для  детских  игр  и  для  прогулок  обитателей
образцовых коттеджей и всего предместья.
     В центре сквера  находился  фонтан,  ниспадающий  в  широкий  мраморный
бассейн, а вокруг него, на расстоянии, были расставлены  чугунные  скамейки,
на одной из которых я и расположился, прислушиваясь к плеску воды и  любуясь
пестрой гурьбой ребятишек, игравших на площадке у фонтана.
     Вдруг, случайно подняв глаза,  я  увидел  человека,  приближавшегося  к
фонтану  с  противоположной  стороны  сквера.  Он  находился  более,  чем  в
пятидесяти шагах от меня, и потому лица его я не мог разглядеть, но во  всей
его наружности было нечто такое, что сразу привлекло мое внимание.
     Без сомнения, это был бродяга; одежда  на  нем  была  грязная,  рваная;
поля шляпы наполовину оторваны,  пальцы  торчали  из  дырявых  и  стоптанных
сапог. Незнакомец продвигался вперед медленным шагом, вытянув вперед  шею  и
не отрывая глаз от воды; время от времени он поднимал свою исхудалую руку  и
нетерпеливым движением почесывал себе лицо и голову.
     "Эт