ожа на поясе мертвого. Первой
мыслью Дауда было то, что нож ему очень пригодится на этой неизвестной
земле, где он теперь находился, где, может быть, ему придется
встретиться с дикими животными и недобрыми людьми.

Когда он стал отцеплять пояс с ножом, руки его нащупали другой, более
широкий пояс под одеждой хозяина. Молниеносная догадка осенила Дауда:
хозяин, предвидя крушение корабля, нацепил на себя широкий пояс со
множеством карманов, в которых спрятал свои драгоценности. Торопливыми
движениями Дауд расстегнул пояс и стал вытаскивать его из-под грузного
тела. Для этого ему пришлось изрядно потормошить мертвого. Он запустил
пальцы в одно отделение пояса и вытащил оттуда что-то вроде камешка. В
лунных лучах камешек на его ладони тотчас расцвел, загорелся изнутри
как бы пламенем. Это был большой алмаз. "За один такой камешек, -
пронеслось в голове Дауда, - можно купить большой дом с садом. Можно
каждый день есть дымящийся плов, в котором совсем мало риса, а все
остальное - мясо и пряности... Он купит красивых невольниц..." Пояс
оказался чрезмерно длинным для тощего Дауда. Наконец он приладил его
на себе. Внутри его все пело и ликовало - какая пришла к нему удача!
Он теперь богат! Рука его нащупала рукоять кривого ножа - свое
богатство теперь он будет защищать от всех и вся. Он решительно
зашагал на запад. Пройдя некоторое расстояние, он убедился, что взял
неправильное направление. Он шел по мысу. Перед ним снова клокотало
море. Надо было повернуть назад и мимо покинутого трупа хозяина идти
дальше, где показались какие-то возвышенности. Проходя по тому месту,
куда его выбросили волны, он вдруг услышал слабый голос: "Дауд" - и
увидел, что его хозяин, которого он считал мертвым, сидит,
приподнявшись, на земле. "Да-уд", - снова позвал хозяин. Матрос
подошел. Хозяин долго смотрел в его лицо, а потом слабым голосом
произнес:

- Ты взял мой нож и мое богатство. Я тебя понимаю, ты считал меня
мертвым. Но я жив. Верни мне все то, что ты взял у меня, и мы вместе
доберемся до людей, вернемся на родину, и ты будешь у меня вместо
сына. У меня сломана рука, но ноги целы. Ты мне поможешь идти? Помоги
мне встать.

Но Дауд не двинулся с места. Наступило глубокое молчание. Хозяин
хорошо понимал это молчание: человек, взявший его богатство, решал -
жить или не жить ему, хозяину. Он снова заговорил, пытаясь увещевать
его. На мгновение Баруху показалось, что в юноше происходит внутренняя
борьба добра со злом, но это было только на мгновение, и в этих глазах
он вдруг прочел свою смерть и разразился исступленными проклятиями.
"Будь ты проклят навеки! Пусть земля разверзнется под твоими ногами!
Пусть жена твоя рожает уродов! Пусть кости твои не получат погребения!
Пусть собаки растаскивают их..." Сверкнувший в руке Дауда нож
прекратил его изрыгания, которые перешли в предсмертное хрипение.

С тех пор прошло два десятка лет. Богатство, доставшееся Дауду ценою
преступления, в его руках неимоверно разрасталось. Удача сопровождала
все его начинания. Он стал богатейшим купцом на всем побережье, и
слава его разнеслась далеко и выражалась в том, что народ за несметное
богатство прозвал его Даудом Несосчитанным. Были у него и корабли, и
дома с виноградниками, невольники и невольницы, обзавелся он семьей с
тремя детьми. И почему-то совесть все эти годы не тревожила его. Но
случилось так, что в одну ночь Дауд в сонном видении увидел себя
стоящим на берегу моря. И появился на этом берегу еще один человек,
шедший по направлению к нему. Дауд сразу узнал его. Это был зарезанный
им Барух. Но в нем не было ничего страшного, наоборот, он казался
помолодевшим, веселым и, проходя мимо Дауда, казалось, даже подмигнул
ему. Потом исчез. Проснувшись, Дауд долго ломал голову, - к чему бы
это? Но в тот же день заболел его старший сын, красивый юноша и,
проболев совсем немного, - умер. Это был страшный удар, обрушившийся
на Дауда, он так любил первенца! И тут же установил связь между своим
сном и происшедшим несчастьем: Барух с того света мстил ему. Прошло
еще какое-то время, и Дауд опять увидел тот же сон - и на этот раз
вскоре умерла старшая дочь. Тут уже сомнениям не оставалось места.
Мертвый хозяин преследовал его. Что оставалось делать? И тогда Дауд
впервые задумался о боге, о котором до этого времени никогда не
вспоминал и законами которого, возвещаемыми священнослужителями, он
совершенно пренебрегал - они его не интересовали. Все перепуталось в
голове Дауда: мстящий Барух и нарушенный им, Даудом, закон страшного и
сильного бога как бы слились в один комок и отняли у него все дорогое,
что у него было на свете, - его детей.

Кто мог помочь ему? Конечно, священнослужители, которые знали подходы
к этому всемогущему существу, которые умели увещевать длинными
славословиями, молитвами и приношениями богоугодных жертв... Как Дауд
был специалистом торговых дел, так священнослужители, по его мнению,
были знатоками божьего нрава и способов воздействия на него.

Он начал с того, что внес огромную сумму денег на построение храма,
затеянного священнослужителями. Затем последовали более мелкие
отчисления, и кончилось тем, что священнослужители получали регулярные
приношения и тем как бы превратились в служащих, ожидающих от своего
хозяина постоянных милостей. В свою очередь, духовенство старалось
отплатить своему покровителю и выдвинуло его в Совет старейшин, где он
ни во что не вмешивался, но покорно голосовал за большинство. Таким
образом, его присутствие здесь сегодня среди исполнителей смертного
приговора над блудницей должно было символизировать одобрение и
повиновение класса богатых законам древнего Израиля.

Все эти события, вся картина двух десятилетий его жизни с молниеносной
быстротой промелькнули в сознании Дауда, когда он прочел на песке имя
Баруха. Он посмотрел на Иисуса - тот встретил его взгляд синими, на
миг показавшимися бездонными и излучающими свет глазами, и Дауд при
этом безоговорочно понял, что Иисус видел всю эту картину, знает все и
ждет, как он поступит. И Дауд догадался, что и те двое, кто перед ним
отошли, понуро опустив голову, были также изобличены в прегрешениях и,
молчаливо признав их, - ушли.

Настала очередь четвертого - старейшины Бен-Аммона, так звали его.
Чтобы понимать, как он поступил перед лицом Иисуса, надо знать его
предысторию.

Отличительной чертой его характера была непомерная зависть. Родившись
в бедной семье, испытав лишения и унижения в детстве, он завидовал
богачам и счастливым людям. Добившись с великим трудом статуса
священнослужителя, он проявлял большую любознательность и старался
выпытать у каждого, кто к нему обращался, по возможности больше всяких
сплетен и подробностей из чужой жизни, а в особенности богатых и
именитых людей. Мало того, он организовал целую сеть
информаторов-шпионов, которые доносили ему обо всем творящемся в
городе. Он обладал большим интеллектом и замечательной памятью,
которая хранила, словно досье, компрометирующие данные на всех более
или менее выдающихся людей. Когда прихожане обращались к нему за
советом в житейских делах, он давал умные и очень эффективные советы,
которые вскоре принесли ему славу прорицателя и святого. Но верящие в
него и приписывающие ему пророческие способности не знали, что он
страстно мечтает об известности и славе. Не имея никаких пророческих
способностей, никакой интуиции или прозрения, он строил свои
предсказания и советы на основании скопившейся у него информации. Он
был гигантом интеллекта, но при этом сознавал превосходство над собою
истинных вдохновенных прорицателей и ясновидцев, к каким он причислял
и Иисуса. И за это Его ненавидел.

У него накопилось много компрометирующих фактов об остальных членах
Совета старейшин, но он их не оглашал, а берег как могучее средство,
когда надо будет принудить того или другого члена Совета совершить
что-либо задуманное им - Бен-Аммоном.

Когда Иисус первым поманил к себе Бен-Акибу, то, в силу своей
соглядатайской привычки и желания подсмотреть, он шагнул вслед за
Бен-Акибой и остановился за его спиной, прочел написанное на песке имя
сводницы и ее воспитанницы. Это не было новостью для Бен-Аммона. Его
шпионы давно донесли ему о связях старой сводницы и Бен-Акибы. И когда
последний, сраженный обличительным именем на песке, поспешно удалился,
Бен-Аммон понял причину такого бегства.

Когда второй старейшина предстал перед Иисусом и остановился как
вкопанный перед вновь появившимся именем, Бен-Аммон вспомнил, что в
архивах его памяти хранятся сплетни многолетней давности о странной и
быстрой смерти совсем не старого богача, от которого Исаак унаследовал
вдову и богатство.

Когда же перед Иисусом предстал Дауд Несосчитанный, Бен-Аммон
вспомнил, что в ранней молодости этого человека прозвали Даудом
Голодным, так как он был нищ и влачил жалкое существование.

Когда и Дауд зашагал вслед за уходящим Исааком, ему стало ясно, что
Иисус обличил его в преступном приобретении богатств. Бен-Аммон умел
принимать быстрые решения, он решил не ждать обличений пророка и решил
уйти сейчас, немедленно, пока на песке не успело появиться новое имя.
Это имя могло быть именем его дочери-красавицы, с которой он вступил в
кровосмесительную связь после смерти жены. Сначала она сопротивлялась,
а потом... Да, нечего было ждать... и он стремительно зашагал вслед за
Даудом.

Теперь перед Иисусом осталась только Эсфирь и стоящая за ней в
некотором отдалении стража. Эсфирь молча смотрела в лицо Учителя, про
которого много слышала разных толков, но видела его впервые.

Учитель был красив. В рамке струящихся и ниспадающих на плечи локонов
она видела бледное, с легким загаром лицо и широко открытые
синие-пресиние глаза, которые излучали что-то тихое, умиротворяющее,
ласковое, как нежное касание руки матери. Не отрываясь она смотрела на
это лицо, испытывая при этом облегчение, какое приносит ласковое
дуновение ветра в знойный день, как вдруг услышала Его тихий голос:

- Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

Срывающимся шепотом она ответила:

- Никто, Учитель!

Иисус сказал ей:

-И Я не осуждаю тебя: иди и впредь не греши.

И тут при этих словах Иисуса ее сознание, как пламенем, озарила мысль,
что ей вернули жизнь, что ее вырвали из рук позорной и мучительной
смерти и что вновь перед нею сияющий, полный солнца и радости мир.
Этому было так трудно поверить. Это было так внезапно, что она тихо
переспросила:

- Я свободна? Я могу идти?

- Иди с миром, - повторил Иисус.

И тогда она зашагала, боязливо оглядываясь, как бы замершая поодаль
стража не бросилась за нею вдогонку. Шаги ее ускорялись и перешли в
бег. Воцарившаяся за нею тишина вдруг нарушилась шумом заговорившей
толпы, где слышались одобрительные восклицания. Рокот ее смолкал по
мере удаления женщины.

Прибежав домой, Эсфирь дала полный отчет себе в том, что это уже не ее
дом, что возвратившийся из своей поездки муж не примет ее опозоренную
и прогонит. Она также сознавала, что ее прежняя жизнь сломана,
закончена и что надо начинать какую-то новую жизнь, а какую - она не
знала.

Собрав кое-какую одежду и кое-что из провизии в мешок, она завернулась
в дорожный плащ, так, чтобы люди не видели ее лица, а только глаза, и
спешно покинула дом.

Иисус в тот же день покинул Иерусалим. И когда он вечером того же дня
расположился на ночлег в постоялом дворе, Его ученики привели к нему
Эсфирь. Она предстала перед Ним спокойная, полная внутренней
решимости.

- Учитель! - сказала она. - Моя прежняя жизнь привела меня к порогу
смерти. Ты спас меня, но ты не сказал, какой должна быть моя новая
жизнь. Научи меня.

Состоялась долгая беседа. В конце ее Иисус поручил Эсфирь одному из
своих учеников, которому велел отвести ее этой же ночью в одну из
Общин ессеев, расположенную в глубине страны.

                               Глава II

                                ЭСФИРЬ

Ночная беседа с Иисусом не только обогатила Эсфирь нравственными
наставлениями, но и раскрыла ей глаза на угрожающую опасность. Эпизод
с избавлением грешницы от заслуженной ею смерти нанес посрамление
Совету старейшин, с которым он никогда не примирится. Эсфирь должна
была исчезнуть, и для этого было достаточно отдать приказание
исполнителям судебной власти, чтобы они задушили ее в темном переулке.
Эсфирь должна была бежать из Иерусалима и из Иудеи. И представился
удобный случай.

Из далекой Общины ессеев, расположенной в глубине пустыни, прибыл к
Иисусу гонец, который должен был туда возвратиться. Ему и поручил
Иисус отвести Эсфирь в Общину. Чтобы бегство сохранилось в тайне,
решено было отправиться в ту же ночь. Гонец предстал перед Эсфирью.
Это был юноша могучего атлетического сложения. Он подошел к Эсфири и
спросил:

- Готова ли ты, сестра, к пути? Где твое имущество?

Эсфирь указала на тощий заплечный мешок. Гонец, его звали Измаил,
приторочил мешок на спину ослика, уже нагруженного другой дорожной
поклажей.

- Ослик, его зовут Шамо, понесет нашу поклажу и бурдюк с водой, когда
мы достигнем пустыни, а сами пойдем пешком, - пояснил Измаил.

В руках Измаила была длинная палка, казавшаяся непомерно длинной даже
для такого высокого мужчины, каким был он. Эсфирь выразила по этому
поводу удивление, на что получила ответ:

- Дорога наша длинная, и палка должна быть длинной, - при этом Измаил
улыбнулся и обнажил белые сверкающие зубы.

Они двинулись в путь, условившись, что будут выдавать себя за брата и
сестру. Так шли они втроем - в середине нагруженный поклажей осел, а
по бокам его двое путников.

Пока они шли в Иудею, ночевали в постоялых дворах, рано утром
отправлялись в путь, обедали при дорожных поселках, когда такие
попадались, или же под открытым небом в палящую жару. Поселки стали
попадаться все реже и наконец исчезли совсем - перед ними простиралась
опаленная зноем пустыня. Каменистые, бесплодные невысокие бугры,
кое-где перемежающиеся долинами с высохшими руслами рек, со скудной
растительностью и голубым небом без единого облачка, откуда солнце
изливало на них беспощадный зной. На границе этой пустыни Измаил
извлек из ослиной поклажи блестящий, сверкнувший на солнце предмет.
Это был наконечник копья, который он укрепил на кончик длинной палки,
которая таким образом превратилась в копье.

- Мы вступаем в страну, где нет законов, - пояснил. - По ночам нас
будут тревожить шакалы и гиены, их придется отгонять оружием. Ты
боишься, сестра?

- С тобою - нет, - ответила Эсфирь.

На смену палящему зною приходили холодные ночи. В каменистой пустыне
разводить огонь было не из чего, и они на ночь закутывались в плащи,
которые днем переходили в поклажу осла. По очереди дежурили,
прислушиваясь к завыванию шакалов, а когда последние подходили к их
ночному стану, отгоняли их копьем. Так шли несколько дней подряд, и
они не встретили ни одного каравана, ни одного путника, и Измаил уже
утешал Эсфирь указанием о том, что до цели осталось всего несколько
дней пути, когда произошло неожиданное событие.

Все началось с того, что они увидели далеко позади себя мчавшегося во
весь опор всадника. По мере приближения силуэт его обрастал деталями.
Это был всадник на прекрасном гнедом коне, со звездою на лбу и
развевающимся на ходу хвостом. Полы длинного белого плаща на всаднике
развевались от быстрого движения, а на чалме красовался белый султан.
Он промчался мимо путников, не останавливаясь, только окинул их
быстрым взглядом.

Эсфирь успела заметить, что у него были небольшая черная бородка,
орлиный нос и злые, сверкающие глаза. Она не успела обменяться с
Измаилом замечанием по поводу всадника, как вдруг последний повернул
назад и шагом поехал им навстречу, а потом, подъехав вплотную,
остановил коня рядом с Измаилом.

- Продай мне твою женщину, - сказал он коротко и властно.

- Я не торгую своими сестрами, - спокойно ответил ему Измаил. Он
выпустил поводья и обеими руками обхватил копье, как бы на изготовку к
бою. Это движение не ускользнуло от всадника, и он тоже положил руку
на рукоять меча, висевшего сбоку. Мужчины обменялись выразительными
взглядами, но стояли недвижно.

- Ты напрасно отказываешься, я тебе дам мешочек золота за нее, -
сказал он, отвязывая кожаную сумку. - Дороже тебе никто не даст.

- Моя сестра дороже твоего золота, - ответил Измаил. - Оставь нас и не
мешай нашему пути.

Гневно сверкнув глазами, всадник вскинул голову и направил коня
обратно, откуда приехал, с места пустил его в галоп.

Как только он очутился спиною к Измаилу, последний занес руку с
копьем, намереваясь всею силою метнуть в удаляющегося всадника, и он
непременно это сделал бы, но Эсфирь, охваченная ужасом оттого, что на
ее глазах совершается ненужное убийство, с криком "Не надо!"
ухватилась за занесенную руку юноши. Драгоценные секунды были упущены,
теперь всадник находился слишком далеко.

Измаил опустил копье и спросил:

- Ты что? Заметила под плащом у него медные латы? В таком случае ты
мне спасла жизнь: копье, ударившись о латы, упало бы, а всадник,
обернувшись, зарубил бы меня, безоружного. Так ли это?

Эсфирь призналась, что никаких лат не заметила, а просто ужаснулась
ненужному, по ее мнению, кровопролитию.

- Тогда, - омрачившись, сказал Измаил, - ты совершила большую ошибку,
не дав мне убить негодяя. Это Наур-хан, глава разбойничьего племени
скотоводов, безжалостно грабящих всех, кто попадается, когда
представляется возможность. Ты думаешь, он оставит нас в покое? Нет!
Ты ему понравилась, и он теперь прискачет в расположение своей шайки и
пошлет отряд взять нас в плен. Тебя он возьмет в наложницы, а меня
продаст на рынке невольников. Единственное наше спасение - бегство.
Его отряд, конечно, поскачет по дороге - мы же должны свернуть с
дороги в пустыню, и притом немедленно. Так они и сделали.

Для лучшей характеристики Наур-хана Измаил пояснил, что если бы он
продал Эсфирь за мешочек золота, то это ничуть не изменило бы
положения. Наур-хан взял бы с собой Эсфирь, все равно выслал бы отряд
взять Измаила и вернул бы себе золото.

Свернув далеко в сторону от караванного пути, они шли ведомыми только
Измаилу тропами. Время от времени он забирался на попадавшиеся им
бугры и озирал окрестность. После одного из таких обзоров он сообщил,
что его опасения оправдались: он видел скачущих вдали всадников. Два
дня они передвигались с большими предосторожностями, потом перед ними
развернулась широкая равнина с зубчатой линией гор на горизонте.

- Вот цель нашего путешествия, - сказал Измаил, указав на горы. -
Видишь седловину между одной большой и другой, поменьше, горой?
Седловина - вход в ущелье, за которым расположилась наша Община. Там
уже Наур-хан нас не достанет. Община имеет своих защитников, они
дежурят у входа в ущелье и совершают разъезды по пустыне, чтобы
обнаружить заранее врагов, если такие появятся. Дозорные Общины денно
и нощно наблюдают за равниной, но эта же равнина - самое опасное для
нас место. Люди Наур-хана, возможно, подстерегают нас здесь у
последней границы. На всякий случай, - добавил он, - я попытаюсь
просигналить дозорным о нашем приближении. Сделать это лучше всего
оттуда, - и он указал на одинокий утес, который высунулся, как
загнутый зуб, из земли. - Его прозвали Зубом Дракона, который якобы
обитает под землей... Я заберусь на вершину его и просигналю. Кстати,
у этого утеса мы сделаем привал, подкрепимся последний раз, напьемся и
остатки воды отдадим Шамо.

Так они и сделали. С вершины, привязав белый шарф к концу копья, он
стал размахивать им, делая круговые движения. С краткими остановками
он это проделал несколько раз. Спустившись с утеса, перед тем как
расположиться на обед, Измаил последний раз окинул взором равнину и
вдруг воскликнул:

- Беда! Нас заметили не те, кому мы сигналили, - и он указал рукою на
группу едва различимых вдали всадников, внезапно появившихся слева и
скачущих по открытой равнине прямо на них. - Это люди Наур-хана, -
мрачно сказал Измаил. И немного помолч