и они безошибочно достигли цели. Но отряд нападающих,
по-видимому, успел оценить обстановку. Движение прекратилось. Выскочил
только один воин, который натянул лук, выпустил стрелу в Измаила и
тотчас спрятался за выступом. Измаила спасло лишь то, что он,
предугадав такой выстрел, успел отступить.

Наступила пауза и обманчивая тишина, готовая каждую минуту разразиться
опасной неожиданностью. И вдруг Измаил услышал над головой на склоне
горы приглушенное проклятие, краткое и неистовое, какое может
вырваться у человека только помимо его воли. Потом с горы с шумом и
шуршанием покатилось что-то грузное и большое. Оно скатилось на
площадку к ногам Измаила. Это был вооруженный воин. Оглушенный
падением, он лежал недвижно, а его голая рука была обвита живой
спиралью большой змеи, которая раскачивала, как маятником, своей
головой из стороны в сторону и шипела. Эсфирь взмахом ножа снесла
голову змеи, а Измаил, не дав врагу опомниться, заколол его и столкнул
ногою в пропасть, предварительно сорвав с него меч, так как он мог
пригодиться Эсфири. Было ясно - неприятельский воин пытался проползти
по кручине склона им в тыл. Но он мог быть не один. Верхний край
отвесной стены площадки, где стояли наши герои, имел острую кромку,
которая мешала им рассмотреть весь склон. Измаил заставил Эсфирь
вскарабкаться ему на плечи и, прислонившись к крутой стене, осмотреть
склон горы. И действительно, Эсфирь увидела второго воина, который,
распластавшись и цепляясь пальцами рук и ног за неровности, полз им в
тыл. Измаил подал ей лук и стрелы. Эсфирь, которая первый раз
по-настоящему оценила, как полезен ей был пройденный курс обучения
стрельбе из лука, все же попала не первою, а второю стрелою. Враг,
сделав несколько судорожных движений, замер.

Спустившись на землю, Эсфирь посмотрела в глаза Измаила и прочла в них
восхищение - он гордился своею подругой.

Опять воцарилось молчание, тем обманчивее, чем дольше оно
продолжалось.

Враг, наверное, совещался, придумывая что-то, а наши защитники
радовались каждой минуте, прикидывая, как далеко мог отойти за это
время Роам и сколько еще надо продержаться, пока подоспеет подмога.
Тишина оборвалась тем, что на тропе у дальнего выступа появился воин и
встал, держа перед собою огромный щит, делавший неуязвимым для стрел.
И стоило Измаилу только высунуться из-за своего прикрытия, как
невидимые стрелки, стоящие за спиной великана, осыпали его стрелами.
Под прикрытием невидимых стрелков, не дающих Измаилу возможность
стрелять, неприятельские воины один за другим ползли беспрепятственно
вперед, чтоб вступить врукопашную с защитниками. Готовясь к защите,
Измаил вложил меч в руку Эсфирь и сказал:

- Веселей, девочка! Мир прекрасен! Наше преимущество в том, что тропа
очень узка и по ней можно пройти только гуськом, по одному, так что
перед нами будет только один враг.

Только он успел это сказать, как из-за выступа появилась рука с
копьем, а затем голова воина с горящими ненавистью глазами. Измаил
первым ударом перерубил копье пополам, а вторым отсек ему руку, и
пропасть поглотила врага. Затем наступила сумятица. Нападающие пошли
штурмом, лезли через трупы своих же убитых. Ни Эсфирь, ни Измаил не
могли бы потом рассказать, как они сражались в эти минуты. Они кололи,
рубили, отскакивали... Их самих ранили, но они этого не замечали. И
очнулись и пришли в себя только тогда, когда наступила полная тишина.
Штурм был отбит, и ревуший у подножья горы поток омывал тела сраженных
врагов.

Измаил лег и приложил ухо к земле: не слышен ли дальний конский топот
отряда, мчавшегося им на помощь?

Но земля молчала. Они стали осматривать раны друг друга, чтобы
перевязать какими-нибудь лоскутами. Время шло, и опять они радовались,
что так долго им удалось задержать врага. Опять они прикидывали в уме
и решили, что Роам должен быть в Общине и теперь поднимает тревогу.
Кого пошлют? Наверное, Габриэля с его отрядом, так как Габриэль только
вчера вернулся из разъезда по пустыне. Дыша полной грудью, Измаил
встал у края пропасти и стал смотреть на противоположный берег ущелья.
Там у самой воды шумливой реки росло старое одинокое дерево. Широко
раскинулась его пышная крона, а верхушка достигла уровня, на котором
стоял Измаил. В неподвижном воздухе, где не было ни малейшего ветерка,
вдруг на этом дереве как-то странно зашевелилось несколько веток.
Измаил стал всматриваться, и ему казалось, что он видит какую-то
фигуру. В этот момент в воздухе просвистела стрела и глубоко вонзилась
в его бедро. Измаил понял - стреляли в него с дерева по ту сторону
ущелья. Стреляли сбоку, а сбоку они были беззащитными.

Спасение только в одном - скорее убить этого стрелка, пока он не успел
перестрелять их. Измаил протянул руку к колчану - ни одной стрелы.
Тогда он вырвал вражескую стрелу из своего тела, положил ее на тетиву
и тщательно прицелился. Он спустил стрелу, но и стрелок с той стороны
ущелья в то же время выстрелил. Две стрелы со свистом понеслись
навстречу друг другу и разминулись в воздухе.

Стрелок с дерева тяжко рухнул, ломая по пути ветки, на землю. Вторая
стрела несла смерть Эсфири. Глубоко она вонзилась в белую высокую
грудь, к которой так и не успел прикоснуться с любовной лаской Измаил.
И, широко раскрыв глаза, недоуменным взглядом смотрела на нее Эсфирь,
как бы вопрошая: "Смерть ли это?".

Раскинув руки, она бросилась к Измаилу и повисла у него на шее. Как
полное осенней грусти и замирающее вдали курлыканье улетающих
журавлей, тихо прозвучали ее слова, временами переходящие в шепот.

- Вот и конец моей жизни. Коротка же она была, и много в ней ошибок...
Зато я встретила тебя... Если встретишь Учителя, скажи Ему, что
загубленную мною жизнь, которую Он возвратил мне в Иерусалиме, я
достойно донесла до конца.

- Ты отдала ее за других, именно так, как Он учил! - страстно
воскликнул Измаил.

- Матушка Зара, - вновь заговорила Эсфирь, - учила меня, что жизнь
бесконечна, что умирает только тело, а не дух, который и есть мы сами,
что любовь, если она настоящая, связывает людей навсегда. И снова и
снова полюбившие друг друга будут умирать и рождаться много-много раз,
чтобы наконец слиться в неописуемом блаженстве. Веришь ли в это?

- Верю! Потому что ты в это веришь, и что может быть лучше такой веры,
- произнес Измаил и еще ближе наклонился к Эсфири. - Об одном тебя
молю, - страстно прошептал он, - не улетай сразу, как только сбросишь
с себя это израненное тело, а побудь около меня, ибо я скоро последую
за тобой и мы вместе полетим в ту страну, куда уходят все умирающие и
откуда приходят все рождающиеся на земле.

Пока он это говорил, конвульсия прошла по лицу Эсфири и она замолчала,
но губы ее еще немного продолжали двигаться, и, хотя ухо не могло
уловить звука, Измаил догадался, что она сказала: "Я подожду".

Перед внутренним взором Эсфири пронеслась, как это бывает у всех
умирающих, вся ее жизнь в мельчайших подробностях с раннего детства. И
опять она увидела себя идущей на казнь в Иерусалиме. Тут калейдоскоп
ее видений замедлился, дав Эсфири возможность вспомнить, что она уже
третий раз проходит этот путь. И вспомнила она тогда, что на месте
казни Иисуса не было, что некому было спасти ее, и ужас объял ее. И
шла она теперь в третий раз и жадно всматривалась в последний поворот,
в то место, где должен был находиться Спаситель. И о радость! Он был
там. Он стоял ласковый, улыбающийся, и Свет исходил из Него. И ясно
услышала Эсфирь, как Он сказал:

"Возлюби своего ближнего, как самого себя" - и исчез.

И удивилась Эсфирь: "Где же та толпа с судьями и с жадными до кровавых
зрелищ людьми?" Ее не было; вместо нее она увидела множество людей,
почти все население Общины, собравшееся на центральной площади своего
селения. Толпа глухо волновалась. Говорили приглушенными от
благоговения голосами. Из уст в уста передавались одни и те же имена
"Эсфирь" и "Измаил". Они говорили о подвиге, совершенном ими, о
спасении их ценою собственной жизни.

Эсфирь как бы висела в пространстве над этой толпой и ощутила, что
Измаил находится рядом с нею. Из толпы поднимались волны мощного
чувства любви и признательности к ним двоим. Эти волны проникали в ее
сущность, согревали и ласкали ее.

- Как я счастлива! - воскликнула она. Сила чувства и напряжение духа
были так велики, что передались ее умирающему телу и их услышал
Измаил, наклонившись к ее устам. Это были ее последние слова, и сердце
ее перестало биться.

Какое-то время Измаил сидел молча, собираясь с мыслями. Потом припал
ухом к земле и стал прислушиваться. До него доносился дальний топот
множества конских копыт мчавшегося на помощь отряда. Земля гудела.
Ярко и выпукло мысленному взору юноши представилось, как мчатся,
распластавшись и вытянувшись почти в линию и чуть ли не брюхом касаясь
земли, кони и как всадники, нагнувшись вперед в огненном порыве,
учащенно дышат. Может быть, и Роам скачет там на его вороном, горя
желанием застать брата живым...

Радостный и ликующий Измаил поднял голову. "Община спасена! Зловещий
план Наур-хана разрушен". Он встал во весь рост, и тогда исполнилось
то пламенное желание, которое только что зародилось в нем после
осознания, что Община спасена. Он хотел сейчас, не теряя ни минуты,
сбросить свое израненное тело, чтобы присоединиться к той, которую он
любил.

Вражеская стрела просвистела в воздухе и ударила Измаила чуть ли не в
самое сердце. Стрелял вражеский воин, успевший вместо убитого
забраться на одинокое дерево по ту сторону ущелья.

Помутнело в глазах Измаила. Опустились могучие плечи. Стали
подгибаться колени. И он рухнул наземь. Последней его мыслью было:
"Какая удача! Сейчас я увижу Эсфирь!"

Тяжко болевшая матушка Зара, часто впадавшая в забытье, к полудню
пришла в себя. Тихо было в комнате. И вспомнила Зара, что она послала
Эсфирь в Барсово ущелье. Вспоминая об этом, она испытала смутную
тревогу, что-то подсказывало ей, что Эсфиль не вернется. Тогда она
напрягла свое духовное зрение и оком ясновидицы увидела все то, что мы
описали уже. Но она увидела и то, что ускользнуло от обычного людского
зрения.

...Когда Измаил, сраженный стрелою, упал, матушка Зара увидела, что к
нему подошла Эсфирь, но не прежняя, а какая-то светящаяся тихим
внутренним светом, и, когда она приблизилась к упавшему, рядом с ней
возник такой же светящийся тихим светом прекрасный образ Измаила.
Выделение человеческих астральных тел для матушки Зары было обычным
явлением, но она задала себе вопрос: почему эти двое так сильно
светились?

И тут же поняла. Свет - результат их подвига, подвига, будь он
совершен на ратном поле или результат целой жизни, отданной на
служение человечеству. Две светящиеся счастливые фигуры, гораздо
красивее, чем оставленные их тела, протянули друг другу руки и стали
подниматься к небу, где, по собственному опыту матушка Зара знала,
находилась дорога в ту страну, куда уходят все умирающие и откуда
возвращаются все рождающиеся на земле.

- Смерти нет. Есть всевлекущая, всетворящая, всепобеждающая любовь, -
тихо произнесла матушка Зара и впала в сон.

                             ГИМН ЖЕНЩИНЕ

Тогда Исса сказал: "Нехорошо, что сын отталкивает свою мать, чтобы
занять первое место, которое ей принадлежит. Кто не почитает свою
мать, священнейшее после Бога существо, тот не достоин имени сына".

"Слушайте же, что я хочу вам сказать: почитайте женщину, мать
Вселенной, в ней лежит вся истина Божественного творения".

"Она - основание всего доброго и прекрасного; она - источник жизни и
смерти. От нее зависит все существование человека, ибо она -
нравственная и естественная опора в трудах его".

"Она вас рождает в муках, в поте своего чела: она следит за вашим
ростом, и до самой смерти ее Вы причиняете ей сильнейшее томление.
Благословляйте ее, чтите ее, ибо она - ваш единственный друг и ваша
опора на земле".

"Почитайте ее, защищайте ее; поступая так, вы приобретаете ее любовь и
ее сердце и будете приятны Богу. Вот почему много грехов вам
отпустится".

"Любите также ваших жен и уважайте их, ибо они завтра будут матерями,
а позднее - праматерями всего рода".

"Покорствуйте женщине; ее любовь облагораживает человека, смягчает
его ожесточенное сердце, укрощает зверя и делает его ягненком".

"Жена и мать - неоценимое сокровище, которое дал вам Бог; она -
наилучшее украшение Вселенной, и от них родится все, что населяет
мир".

"Как некогда Бог отделил свет от тьмы и сушу от воды, так женщина
владеет божественным даром отделять в человеке добрые намерения от
злых мыслей".

"Вот почему я говорю вам, что после Бога ваши лучшие мысли должны
принадлежать женщинам: женщина для вас - божественный храм, в котором
вы весьма легко получите полное блаженство".

"Черпайте в этом храме ваши нравственные силы, там вы забудете свои
печали и неудачи, возвратите погубленные силы, вам необходимые, чтобы
помогать ближнему".

"Не подвергайте ее унижениям, этим вы унизите самих себя и потеряете
то чувство любви, без которого ничего здесь на Земле не существует".

"Покровительствуйте своей жене, и она защитит вас и всю вашу семью;
все, что вы сделаете для своей матери, жены, вдовы или для другой
женщины в скорби - сделаете для Бога".

Неизвестная жизнь Иисуса Христа. Тибетское сказание




Альфред Хэйдок

                                Привидение
                            (Рассказ репортера)

По поручению редакции я должен был посетить старую одинокую женщину.
Раздобыл ее адрес и пошел. Ее: квартира на третьем этаже. Поднимаюсь.
На втором этаже вижу - навстречу мне идет дама, вся в черном, под
черной вуалеткой. Ну я, конечно, посторонился", пропустил ее и стал
было пониматься выше. Но что-то заставило меня тут же обернуться и .-
дамы нег, исчезла... Сойти вниз она бы еще не успела, даже до первого
этажа. Все же я бросился вниз. Нету. И зайти" на второй этаж в
какую-либо квартиру она тоже не могла - я услышал бы, как открывалась
дверь.

Удивился я такому быстрому исчезновению, стал подниматься наверх,
стучу в дверь - на каждом этаже только по одной квартире. Спрашиваю
нужную мне женщину. А мне отвечают: сегодня умерла! Ушел я в полной
растерянности, тем более что, когда я, узнав, что женщина умерла,
рассказал, что встретил на лестнице какую-то даму и описал ее костюм,
хозяйка квартиры, открывшая мне дверь, тоже удивилась: "Она, -
говорит, - покойная, ходила именно в таком костюме".

Приведенному случаю можно дать довольно простое объяснение: умершая,
как подавляющее большинство людей, не была осведомлена (или была
недостаточно осведомлена) о жизни человеческой души после смерти в
Тонком (астральном) мире. Подобно многим умершим, она сразу после
смерти не поняла, что с нею произошло, и по-прежнему считала себя
живой в физическом значении этого слова и поэтому продолжала вести
себя как таковая. Она надела свое обычное черное платье, не сознавая,
что это не ее прежнее платье, а мыслеобраз, неосознанно ею тут же
созданный, ибо в Тонком мире мысли творят реальные для того мира
предметы.

Вместо доступной душе возможности переноситься по воздуху в другие
сферы, она, как обычно, решила выйти и спуститься по лестнице, где и
встретилась с рассказчиком. Последний, надо полагать, обладал в
какой-то небольшой степени ясновидением, чему могли способствовать
удачно сложившиеся атмосферные условия, благоприятные для частичной
материализации. Во всем этом случае не было ни "предзнаменования", ни
особого "явления"; это был только небольшой всплеск волны огромного
океана окружающей нас незримой жизни.


http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/
c Roman V. Annenkov



Альфред Хэйдок
  
                          Собаки воют

  Когда на замолкнувшую степь спускается холодная осенняя ночь, а луна
зеленоватым светом обливает побуревшую траву и черными платками
раскидывает тени от песчаных бугров - фантастической и неживой кажется
монгольская степь.
  Кости людей умерших поколений, когда-то пославших своих потомков на
шепчущий лесами север, - чудятся тогда под этими буграми...
  В такие минуты я забираюсь обычно в юрту, поближе к живым, чтобы
слышать дыхание спящих и их сонное бормотание: все-таки от них веет
жизнью.
  Так было и в этот вечер.
  Под таганом еще тлел огонек, и войлочные стены хорошо сохраняли тепло.
  Полагалось бы спать, но старый монгол Тай-Мурза упорно не ложился.
  И я знал, почему: на прошлой неделе были получены известия, что всего
в дне пути от нас пройдет обоз Малыгина, - отважного купца и ловкого
плута. Молодежь решила поживиться, т. е. попросту говоря - пограбить.
  Теперь старик ждал всадников обратно с похода, но они почему-то долго
не возвращались.
  Уже с полчаса мы со стариком молча просидели у тлеющего аргала, как
вдруг у скотного загона протяжно завыла собака.
  Это был Баралгай, громадный пес с черной шерстью и невероятно могучей
грудью. Как подобает существу такого сложения, он брал ноту почти
басом, затем доводил ее до самых верхних октав и заканчивал жалобным
замиранием. Это послужило как бы сигналом: за ним сперва залаяли, а
потом залилась воем Фай-ду, молодая собака, а к ней присоединился
целый хор от соседнего загона.
  Нестройная, иногда замирающая, иногда усиливающаяся рулада, как
смычком, водила по моим нервам, и меня охватила невыразимая жуть.
  По-видимому, это действовало даже и на старика, он вышел из юрты,
зажав в руке плеть, и, спустя короткое время, вой замолк, и взамен их
послышались беготня, ворчливая грызня и повизгивание собаки, которой
попало сильнее других. Старик вернулся в юрту.
  Не успели мы, однако, выкурить очередной трубки, как вой, сперва
поодиночке, а потом хором, - опять понесся к бесстрастному небу.
  Старик встал опять, но уже не пошел вон, а затеплил длинные бумажные
свечи курений перед коллекцией богов у стены.
  - Для чего ты это делаешь?
  - Собаки воют - смерть ходит по степи. Она ищет человека, потому что
ей холодно и она хочет согреться у живого, а живой от этого умрет, -
ответил он.
  - А молодежь еще не вернулась? - совсем некстати спросил я.
  - Молодежь еще не вернулась, - глухо сказал старик.
  В голосе его слышалось раскаяние отца, необдуманно отпустившего сына
на рискованное предприятие.
  - Они скоро явятся, - сказал я успокаивающе, и старик, как эхо,
повторил за мною: - Они скоро явятся.
  Я завернулся в тулуп и растянулся на войлоке.
                                    2
От шума голосов и топота ног за стеной я проснулся.
  Я их слышал сквозь сон уже давно, но проснулся только тогда, когда
ночной холод через открытую входную лазейку хлынул мне прямо в лицо.
  Смех и возбужденный говор за стеною свидетельствовали, что молодежь
вернулась благополучно и, по-видимому, с хорошей добычей.
  Голова Тай-Мурзы просунулась в юрту.
  - Вставай, русский! Все хорошо! Барана зарезали, араку принесли и
водка есть - гулять будем!
  - Смерть не встретила твоих молодцов в пути?
  - Мимо прошла! Близко была - мимо прошла! - бросил мне Тай-Мурза и
опять скрылся.
  Через несколько минут я сидел среди шумной ватаги у костра, ел
баранину и обжигал горло водкой.
  Воровской ужин был великолепен: молодежь ела и пила с
жизнерадостностью, которая родилась там, в буйной схватке и диком
беге.
  У одного дикого племени я спасал свою обреченную жизнь и оцененную
голову, потому что участвовал в походах Унгерна-Штернберга и вместе с
ним верил в возможность создания нового монгольского государства. Но
теперь мне было все равно - будет ли великая Монголия, поймают ли меня
эмиссары красной Москвы, убьют ли меня завтра. Правда была в том, что
Унгерна уже не было в живых, а меня приютило дикое племя бывших
соратников, и у них я жил фантастической жизнью...
  - Пей, Дондок, что ты морщишься, как верблюд!
  Все пьют. Тай-Мурза сияет, поминутно вскакивает и роется в добыче.
  Вдруг он в недоумении останавливается и протягивает диковинную вещь, -
что это такое?
  Все качают головами - никто не знает! Я знаю, но мо