епеть: как же ... за
нашими головами идут! Ладно же, пусть тогда это будет веселая смерть!
   Я вскочил на самый высокий камень и крикнул что было силы: "Эй, ребята,
висельники, кандальники, отпетые головы! Хорошо ли погуляли по миру за
Уралом, за камнем?"
   - Хорошо погуляли, атаман!
   - Было ли пито, бито и граблено?
   - Было и пито, и бито, и граблено! - хором отвечали разбойники.
   - А довольно ли бабья, станичники?
   - И бабья хватало!
   - Так вот, братцы-станичники, пора и честь знать. Отзвонили - и с
колокольни долой. Без попов нас сегодня отпевать пришли и отпоют...
   Так не жалей, братцы, пороху в последний раз! Чтоб веселей окочуриться
хмельной голове! Да бейся так, чтобы черти на том свете в пояс кланялись!!!
   Я выдержал паузу и обвел всех глазами. Мои лохматые бородачи закивали
головами и в один голос закричали:
   - Орел - наш атаман! Дюже правильно сказано? Чтоб черти... И тогда я
ударил в ладоши и заплясал на камне, притопывая ногами:
   "Эх-ма! Ух! Ух!
   Как девица молода Рано поутру за медом шла..."
   Кубарем выкатились из засеки Сенька Косой, Митька Головотяп, да Ерш
Белые ноги и с гамом и присвистом пустились вприсядку. Пулями вылетели
другие, и все завертелось, заплясало у обреченной засеки.
   Я смотрел на беснующуюся перед концом ватагу, присвистывал и притопывал
вместе с ними, но в то же время "зыркал" на приближающегося врага.
   - Будя! По местам, ребятушки! Пали ... бей! Так их, переэтак...
   В следующую секунду уже захлопали самопалы, задымились камни... В этот
момент я в последний раз окинул глазами опустевшую площадку и увидел свою
жену, которая молча наблюдала происходящее.
   В эту именно минуту я как-то особенно остро почувствовал всю ее
нелюбовь ко мне и с горькой усмешкой бросил ей:
   - Не горюй, красавица, сегодня меня убьют! Она оставалась стоять, как
изваяние, с каменным лицом...
   Уже все закипело кругом, и как волны прибоя у скалистого утеса в бурю
со стоном отбегают назад, так и первые ряды маньчжуров, высоко взметнув
руками, опрокинулись назад под смерчем дыма, огня, пуль... Но как прибой
не устает бить о скалу, так же и наступающие накатывались волной... Уже не
успевали заряжать ружей, и над засекой все чаще стали взметываться топоры,
секиры, и уже гора, как муравьями, кишела наступающими.
   Конец наступил чрезвычайно быстро - быстрее, чем я ожидал: маньчжуры
где-то прорвали засеку, и мгновенно заняли всю площадку.
   В последние минуты я был, как в тумане. Отбивался сразу от трех
нападающих, расплющил обухом одному шлем вместе с черепом и в ту же
секунду сам получил нож в спину...
   Я упал, но еще не потерял сознания, и тут вдруг... какая-то женщина
прорвала стену обступивших меня воинов, плашмя упала на меня, заплакала и
закричала на маньчжурском языке. Руки обвили мою шею...
   Это была моя жена!
   - Поздно!.. - с горечью прохрипел я ей в лицо и лишился сознания.
   Багров, тяжело дыша, прервал рассказ, и закрыв глаза, сидел несколько
минут, будто еще раз переживая виденное.
   - Итак, - опять начал он, - в минуту поражения эта женщина подарила мне
свою любовь - навсегда... Мне трудно говорить, и не в подробностях тут
дело... Да и день уже догорает, а вечерняя сырость заставит меня
мучительно кашлять. Я только скажу тебе, что благодаря отчаянному
сопротивлению моей жены, меня не убили, а взяли в плен. И она мне устроила
побег. Подкупленный ею тюремный сторож сам привел меня к месту, где были
приготовлены оседланные лошади и оружие. И у этих лошадей я опять встретил
жену, и вместе с нею днем и ночью, пересаживаясь по очереди с одного коня
на другого, мы гнали на север, пока не пришлось снять ее с седла -
бесчувственную.
   Я прожил с нею двенадцать долгих лет жизнью дикого охотника в горах
маньчжурского севера. Мы кутались в меховые одежды и иногда подолгу
голодали. Но и в холоде, и в голоде, в зимние бураны и в солнечные дни
лета, мы одинаково тянулись Друг к другу и грелись в лучах взаимной любви.
   Мы и погибли вместе, разорванные одним и тем же страшным медведем на
том солнечном холме, где я написал маньчжурскую принцессу. Этот последний
акт нашей великой любви... Ну зачем я говорю - последний? Мы еще будем
продолжать любить и там, в пространстве миров.
   Смерть нас подстерегла поздней осенью. Это было в те дни, когда дичь по
какой-то неведомой причине внезапно исчезает в какой-нибудь части тайги.
Мы шли, шатаясь от голода, в поисках пищи и немного отдалились друг от
друга.
   И тогда появился зверь. Это, наверное, был не медведь, а злой дух! Он,
как привидение, неожиданно поднялся из-за сгнившей коряги около моей жены
и первым же страшным ударом мохнатой лапы снес ей всю кожу с мясом с лица,
так что она мгновенно ослепла!
   - Муж мой! Муж мой! - страшно и гибельно закричала она. Казалось,
сейчас на этот дикий крик выскочит пещерный человек со звериным оскалом и,
потрясая дебри ревом, бросится спасать несчастную жертву.
   И я был около нее быстрее мысли, а руки слепой и на этот раз нашли мою
шею и грудь. Обхватив левой рукой самое дорогое для меня в мире существо,
я бился насмерть с медведем-привидением. Я колол и резал, не чувствуя
когтей и зубов зверя, пока, превратившись в кровавый комок, мы вместе с
медведем не покатились по земле, и страшная тяжесть издыхающего зверя с
хрустом раздавила мою грудь...
   Три существа - мы умерли почти одновременно... Только я - чуть-чуть
позднее. Испуская дух, я еще нашел силы нащупать возле себя маленькую
ладонь...
   - А теперь скажи, - весь загоревшись, обернулся Багров ко мне, - что
должна была чувствовать душа этой женщины, когда она явилась ко мне, а я -
не узнал... Переменить царственную роскошь на вонючие меха подруги почти
дикого человека, жить в постоянной опасности, вместе принять смерть и - не
быть узнанной!..
   Теперь ты понимаешь, что я пережил, когда очнулся от обморока и привел
свои мысли в порядок? Только тогда я понял, почему я не мог полюбить ни
одну женщину в этом мире! Все-таки где-то внутри нас есть уголок, где
живут воспоминания о прошлых жизнях...
   И я возроптал: зачем такая несправедливость!.. Я существую, а ее нет!
   Пустить меня одного в мир... Для чего мне жизнь?
   В первые моменты хотел покончить самоубийством, чтобы сразу встретить
тень той, которую люблю я, нынешний Багров, так же, как любил некогда
атаман Яшка Багров, а может быть, и еще сильней...
   Но меня удержали опасения, что, может быть, самовольным уходом из жизни
я провинюсь перед Творцом Вселенной, и в наказание снова века лягут между
нами. Недаром же все религии мира осуждают самоубийство.
   Мне оставалось только уйти из жизни, которая для меня стала чем-то
вроде длинного пустого сарая, - но все же остаться пока жить.
   И я пришел сюда, потому что в этой местности я сотни лет тому назад
страдал и любил так, как только может любить человек.
   Кроме того, были у меня еще и другие соображения...
   Недаром я принял столько хлопот и беспокоил всех китайских друзей,
чтобы поступить в этот монастырь! Я решил всячески сокращать свой
жизненный путь... Здесь я мог напустить на себя всех зверей своего духа:
тоску культурного человека, живущего в глуши, отсутствие возможности
заниматься искусством, читать и, наконец, - самовнушение.
   Чтобы последнее было действенным, я прихватил с собой книгу с точным
описанием симптомов чахотки и перечитывал ее по нескольку раз...
   Дрожа от радости, я обнаружил, что чахотка не замедлила появиться...
   Тогда я стал еще меньше спать и просиживать ночи над этим обрывом,
мечтая о предстоящей встрече, теперь уже на законном основании; я - не
самоубийца...
   - Ты ... ты хуже его! - простонал я, обеими руками вцепившись ему в
грудь, - ты ловишь смерть на приманку...
   - Мы не можем бросаться смерти в пасть, - хмуро возразил Багров, - но
кто запретил нам чуть-чуть приоткрыть ей дверь?
   Задыхаясь от волнения, я выпалил перед Багровым целый залп
доказательств его безумия, опрометчивости... Ратовал за жизнь, говорил о
диких суевериях, приводивших к печальным последствиям мечтателей, подобных
ему, и вдруг заметил, что Багров не слушает меня, рассеянно глядя куда-то
в сторону. Он встрепенулся лишь, когда я замолк.
   - А знаешь... - тихо зашептал он, близко наклоняясь ко мне, - чем хуже
становится мое здоровье, тем больше я ощущаю ее близость. А когда листья
на деревьях пожелтеют и посыплются, свершится наша встреча!..
   Тогда, в память обо мне, ты получишь "Маньчжурскую принцессу".
   Точно пьяный, проснувшийся после тяжелого бреда, я шел обратно. У
подножия сопки почувствовал утомление и бессильно опустился на пень...
   Солнце давно уже село, и болотистая низина предо мной задымилась теплым
паром разогретой земли. Быстро темнело... Выпь закричала в пади. Затем еще
чей-то крик... шорохи в кустах... И понемногу заговорили ночные голоса.
Ожила странная жизнь ночного болота, где змея подползала к лягушке, тигр в
камышах на брюхе подкрадывался к кабарге, и шла глухая борьба, как и среди
людей.
   А мне чудились две скованные тени - мужчина и женщина, - которым ничего
не нужно кроме друг Друга...
 
 
 
 
 
   http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov 
 
 
 
 



Альфред Хэйдок 

 
                Призрак Алексея Бельского 

   Алеша Бельский еще раз погрузил деревянный лоток в яму мутной воды;
пополоскав немного, он осторожно, тонкой струйкой слил воду и проговорил.
   - Не меньше двух золотников с лотка! Слышишь, Вадим!
   За кучей набросанного золотоносного песка зашуршало, а потом оттуда
выставилась грязная, невероятно обросшая щетиной физиономия. Если бы в
горной щели, где происходил разговор, стало чуточку светлее, можно было бы
разглядеть, как эта физиономия расплылась в улыбке.
   - Вылезай! - продолжал Бельский, - обедать надо! У меня такое ощущение,
будто мне в спину вогнали осиновый кол. Шутка ли! С самого утра не
разгибался.
   Оба компаньона добывали золото в маньчжурских сопках, или, попросту
говоря, хищничали. Прежде чем попасть сюда, они солдатскими сапогами
месили галицийские поля на великой войне; потом вернулись к отцовским
очагам и не нашли ни очагов, ни отцов, а узнали, что сами они буржуи и
враги народа. Тогда два друга двинулись на Восток, где долгое время об их
благополучии, хотя скверно, но все-таки заботилось интендантство
Колчаковской армии. Тут они заработали офицерские погоны, так как оба были
не прочь заглядывать в беззубый рот старушки-смерти. Таким образом, все
шло хорошо до тех пор, пока не стало ни армии, ни интендантства. После
этого они попали в Маньчжурию, но здесь им сказали, что они ничего не
умеют делать.
   Сейчас им улыбнулось счастье, но это счастье было, пожалуй, самым
непрочным в мире, так как им одинаково страшен был и представитель
китайских властей по охране недр, и поселянин, и хозяин сопок - хунгуз. Но
- велик Бог русского эмигранта! - в балагане из коры лежал мешочек
намытого золотого песка. Его вес возрастал с каждым днем, и это вселяло
дикую энергию и отвагу в сердце хозяина.
   Сам же источник этой удачи находился под обрывом, в сырой, мрачной щели
между двух сопок. Здесь протекал ручей. Несмотря на май, вода в нем была
холодна, как лед, и обжигала, как огонь. Но двум приятелям, которым
грезилось волшебное будущее, все было нипочем.
   Друзья выбрались из сумрачной щели и долго щурились, пока глаза не
привыкли к яркому свету: так и заливало солнышко лощину с нехитрым
балаганом.
   Алеша быстро развел огонь и замесил в котелке варево "за все"; оно
служило и хлебом, и первым, и всеми дальнейшими блюдами. Обед был
сготовлен чрезвычайно быстро и еще быстрее съеден со звериным аппетитом.
После - оба ничком уткнулись в траву. Разморило.
   - Ты как думаешь, - спросил Вадим, - долго еще нам придется питаться
бурдой?
   - Долго - не дадут. Того и гляди, кто-нибудь нагрянет, и смазывай пятки!
   - А потом?
   - Потом... - глаза Бельского будто туманом подернулись, - потом
начинается жизнь... Ведь мы с тобой еще не жили! Каждую ночь мне снятся
женщины, надушенные, страстные... Они порхают около меня, шепчут мне в уши
бесстыдные слова, ласкают... Ты знаешь: здесь тайга; весной от целины сила
идет, так она пронизывает меня, бунтует кровь...
   Вадим молчал. Ему тоже снилась женщина, но только одна - ласковая,
нежная... Зажмурит Вадим глаза - так и видит всю ее перед собой. Все мысли
- к ней. Сидит, поди, она в городе, в мастерской, и целый день крутит
швейную машину, а кругом еще десятки таких же машин стучат. Без конца
течет материя из-под пальчиков ее... Вот к этой женщине он придет из тайги
прямо в мастерскую, возьмет за руку и навсегда выведет ее оттуда. А потом
настанет точно такой день, какой он видел на экране, когда жил в городе:
сыплются под дуновением белые цветы, пара выходит из церкви, а в весеннем
воздухе гремит марш Мендельсона:
   тра-ра-ра... Да, да, обязательно этот марш!
   Кончился короткий отдых. Опять два человека, не замечая боли в
пояснице, не чувствуя холодной воды, лихорадочно работают; один
выбрасывает песок из ямы, другой - промывает. У обоих одна мысль, как бы
кто не помешал! Еще бы недельку, месяц поработать бы!
   Катится с горы мал камешек. Столкнула его чья-то нога на вершине, а
катится сюда, к работающим! Эх! Упадет - чьи-то мечты разобьет.
   Вадим увидел камешек и крикнул Бельскому. Оба прянули в кусты и
уставились на вершину сопки. Вот мелькнула в кустарнике синяя курма -
китаец проходит. А, может быть, поселянин? Тогда еще не так страшно...
   Нет! Повернул рябое лицо к ним - хунхуз! Тот же самый, который зимою
приходил, когда оба товарища работали на концессии! Вот быстро удаляется:
высмотрел - чего ему больше! Теперь скоро вся банда сюда нагрянет.
   Приятели вылезли из кустов и направились к балагану. Каждый по-своему
реагировал на события. Вадим угрюмо молчал, а Вольский с самым равнодушным
видом насвистывал песенку. Терять ему было в привычку.
   Разве он не потерял всего раньше, там, в России? А сколько раз он терял
и на чужбине.
   Сборы были чрезвычайно короткие. Все было упаковано в рогули. Русские
охотники и приискатели переняли их употребление от ороченов и китайцев.
Рогули водрузились за плечами, и два человека решительно зашагали, чтобы в
двое суток достичь железной дороги.
   Под самый вечер ливень пронесся над тайгой; он налетел бурею и в
мгновение ока накрыл сопки мутною сеткою косо падающей воды. Пока бушевал
ливень, день погас, и клокочущий раскатами грома мрак черною шапкою покрыл
все. Вспышки молний выхватывали из темени стволы деревьев с черными
сучьями, подобными костлявым, пощады просящим рукам. Потом ветер
присмирел, и дождь стих, и ночная тайга заговорила разными голосами:
бурлили невидимые глазу ручьи, пищали какие-то зверьки, и трещали ветви
под крадущимися в стороне шагами.
   Сыро, неприветливо и страшно в такую ночь в тайге; черными платками
проносятся над головою бесшумные совы, а кусты, кажется, шепчут: не
ходи... не ходи...
   Ноги путников хлюпали в грязи, и они вымокли до последней нитки. Вадим
почувствовал озноб; после беспощадного дождя его начало лихорадить.
   - Леша, я больше не могу; давай устраиваться на ночлег!
   - Потерпи, брат! Дотянем до перевала; там, в стороне от дороги, старая
кумирня есть.
   Еще грязь, кочки, крутой подъем, каскады воды с кустов и - перед ними
зачернела похожая на громадный гриб кумирня. Она дохнула в лицо запахом
тайги и намокшей земли. Когда Вольский натаскал хвороста и развел огонь на
полу, то бурундук с писком шмыгнул с древнего изображения Будды, а под
крышей зашуршало по всем направлениям.
   Едкий дым потянулся от костра к трещинам в крыше. Вадим в изнеможении
растянулся на полу. Лежал с полчаса и чувствовал лихорадочный жар внутри,
а вместе с жаром стал ощущать тревожную напряженность и необъяснимое
обострение чувств.
   - Все ли спокойно в тайге? - глухо заговорил молчавший до тех пор
Вольский, - не идут ли за нами? Схожу, посмотрю.
   Посмотрел Вадим на друга и испугался того, что увидел. Печать смерти
лежала на лице друга...
   Есть страшный дар у некоторых людей: они могут заранее узнать
обреченных. Еще на германском фронте Вадим знал пьяницу-прапорщика,
который накануне сражения долго всматривался в чьенибудь лицо и крутил
головою. Это был признак, что завтра того человека убьют. Ни разу не
ошибся. Этот дар обнаружил у себя и Вадим.
   Вадим вскочил, раскрыл рот, хотел крикнуть: не ходи! - но Бельский уже
выскользнул в дверь.
   Вадим бессильно опустился на пол. Эх! Разве можно остановить судьбу?
   Все равно, нельзя! А, может быть, он ошибся? Дай, Бог!..
   Тихо. Костер перестал потрескивать. Догорая, уголья тлеют синими
огоньками, и не может слабый свет одолеть мрака. Тишина такая, что звенит
в ушах. Что-то долго нет товарища! Однако надо идти за ним!
   Чего это он сразу не догадался, надо бы вместе!.. Встал, повернулся
Вадим, а перед ним уже Вольский стоит - вернулся! Только напряженный он
такой до чрезвычайности, и тихо-тихо говорит, так тихо, что, кажется,
будто и звука нет, но ясна для Вадима его речь:
   - Сейчас беги отсюда! Хунхузы уже здесь! Они уже убили меня!
   Сказал это старый товарищ и будто туманом подернулся, смутен стал,
расплылся и растаял в воздухе.
   Сперва страх ощутил Вадим, потом дрожь прошла по телу, и он
почувствовал, как вместе с лихорадочным жаром красное безумие поднимается
и пронизывает мозг. Страх моментально исчез, и дикая отвага заменила его.
Мигом он укрепил рогули за плечами, схватил в руки топор и зычно крикнул в
темноту:
   - Спасибо тебе, Леша! Не забыл меня и после смерти! И я тебя не забуду,
слышишь!
   В два прыжка он выскочил на двор и прямо грудью столкнулся с рослым
детиною. Отскочил, взмахнул топором, - что-то хрустнуло. Над самым ухом
хлопнул выстрел и обжег щеку. Чьи-то цепкие руки обхватили его ноги из
темноты. Вадим еще раз взмахнул топором, и руки разжались.
   Потом прыгнул во тьму и покатился с крутого откоса, цепляясь за
кустарники и задерживаясь на неровностях...
   * * *
 Два дня спустя на вокзале одной из станций К. В. железной дороги появился
невероятно оборванный человек с бледным, усталым лицом. Он купил билет до
Харбина, а потом прямо прошел в буфет первого класса.
   Служитель хотел выпроводить бродягу, считая его недостойным "чистой
половины", но вовремя остановился, услышав, что пришедший требует
шампанского.
   - Самого лучшего, - прибавил он. Шампанского не оказалось. Тогда
незнакомец потребовал две сигареты и бутылку коньяка, причем опять
прибавил: "Самого лучшего".
   За все он сейчас же расплатился щедро и велел подать на столик две
рюмки.
   Он налил обе рюмки, но пил только из одной и непременно чокался с
нетронутой.
   Все время он смотрел в окно на видневшиеся вдали сопки, а когда пришел
поезд, уехал.
 
 
 
 
   http://www-osd.krid.crimea.ua/~arv/ Roman V. Annenkov 



Альфред Хэйдок
 
 
                                   Миами

                                     1

  - Кто бы мог уверить меня, что история, которую я записываю, не есть
мой бредовый сон, родившийся в воспаленном мозгу во время жесточайшего
припадка тропической болезни? Кто бы мог, еще раз спрашиваю я, доказать
мне, что эта история действительно была рассказана мне реально
существующим человеком, к тому же русским, по фамилии Кузьмин?
   Мне это очень нужно, ибо если в самом деле он существовал и в течение
трех удивительнейших часов моей жизни находился тут, рядом со мной, на
соседней кровати в больничной палате ‘ II, то я снова влюбленными глазами
посмотрю на мир и скажу:
   - Он вовсе не так плох: в нем, кроме духа коммерции, есть еще кое-что!
   Теперь кровать рядом со мною пуста. Вчера я спрашиваю о Кузьмине сестру
милосердия (если можно так назвать надменный автомат, исполняющий в нашей
палате эту должность), но она ответила, что такой странной фамилии не
помнит, и посоветовала воздержаться от разговоров, так как я слаб...
   Впрочем, эт