в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов  или
объяснял, как пройти куда-нибудь. Он  выбрал  самое  сухое  "благодарю"  и
очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину.  Я  помахал
ему рукой. Он был  слишком  преисполнен  собственного  достоинства,  чтобы
ответить. Мы въехали в город.
   - Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, - сказал я Гаю.
   - Конечно, - ответил Гай. - На двадцать километров он уже продвинулся.


   ЗАВТРАК В СПЕЦИИ

   Мы заехали в Специю, чтобы закусить. Улица была широкая, дома высокие и
желтые. По трамвайным путям мы добрались до центра города. На стенах домов
виднелись  сделанные   при   помощи   трафарета   портреты   Муссолини   с
вытаращенными глазами, а под ними от руки "Vivas"; от двух V по стене  шли
брызги черной краски. Боковые улочки спускались к гавани. День был  яркий,
и все высыпали на улицу по случаю воскресенья. Мостовая  была  только  что
спрыснута, и струйки воды сбегали в пыли. Мы ехали вдоль  тротуара,  чтобы
не столкнуться с трамваем.
   - Выберем ресторанчик попроще, - сказал Гай.
   Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась
на противоположной стороне улицы.  Я  купил  газеты.  Оба  ресторана  были
рядом. Женщина, стоявшая  у  входа  одного  из  них,  улыбнулась  нам.  Мы
пересекли улицу и вошли.
   Внутри было темно. В глубине комнаты за столом  сидели  три  девушки  и
старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел
и не пил. Еще дальше - молодой человек в синем костюме  писал  за  столом.
Волосы его  были  напомажены  и  блестели;  он  был  хорошо  одет  и  имел
франтоватый вид.
   Свет  проникал  через  входную  дверь  и  окно,  где  на  витрине  были
выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к  нам  принять
заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было  надето  на
голое тело. Девушка,  принимавшая  заказ,  обняла  Гая  за  шею,  пока  мы
рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в
дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними,
и они снова уселись вместе с ней.
   В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На  ней  висела
занавеска. Девушка, принявшая  заказ,  принесла  из  кухни  спагетти.  Она
поставила перед нами блюдо, подала  бутылку  красного  вина  и  подсела  к
столику.
   - Ну вот, - сказал Гай, - ты искал местечка попроще.
   - Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее - наоборот.
   - Что вы говорите? - спросила девушка. - Вы немцы?
   - Южные немцы, - ответил я. - Южные немцы, приветливый, хороший народ.
   - Не понимаю, - сказала девушка.
   - Как здесь принято? - спросил  Гай.  -  Обязательно,  чтобы  она  меня
обнимала за шею?
   - Конечно, - ответил я.  -  Муссолини  уничтожил  публичные  дома.  Это
ресторан.
   На девушке было  надето  гладкое  платье.  Она  облокотилась  на  стол,
скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица  улыбка  у  нее
была привлекательнее, чем с другой,  и  она  все  время  поворачивала  эту
сторону к нам. Очарование этой  стороны  подчеркивалось  еще  тем,  что  с
другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в  сущности,
ее нос не был похож на теплый воск.  Он  был  очень  холодный  и  твердый,
только сбоку немного вдавлен.
   - Я вам нравлюсь? - спросила она Гая.
   - Он обожает вас, - сказал я. - Только он не говорит по-итальянски.
   - Ich spreche deutsch [я говорю по-немецки (нем.)],  -  сказала  она  и
погладила Гая по волосам.
   - Гай, поговори с леди на твоем родном языке.
   - Откуда вы приехали? - спросила девушка.
   - Из Потсдама.
   - И побудете здесь?
   - В этой чудесной Специи? - спросил я.
   - Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны  и  у
нас нет денег, - сказал Гай.
   -  Мой  друг  -  закоренелый  женоненавистник.  Он  настоящий  немец  и
ненавидит женщин.
   - Скажите, что я люблю его.
   Я сказал.
   - Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, - продолжал Гай.
   Девушка обняла его другой рукой.
   - Скажите ему, что он мой.
   Я сказал.
   - Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет?
   - Отчего вы ссоритесь? - сказала девушка. - Вы не любите друг друга?
   - Мы немцы, - ответил я с гордостью. - Настоящие немцы с юга.
   - Скажите ему, что он красивый малый, - сказала девушка.
   Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во  Франции  его
принимают за путешествующего коммивояжера.
   - Ты красивый малый, - сказал я.
   - Кто это говорит? - спросил Гай. - Ты или она?
   - Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь  только  потому  ты  и
взял меня с собой.
   - Хорошо, что это она, - сказал Гай. - А не  то  пришлось  бы  нам  тут
расстаться.
   - Ну что же. Специя - приятное местечко.
   - Специя? - спросила девушка. - Вы говорите о Специи?
   - Приятное местечко, - сказал я.
   - Это моя родина. Специя - мой родной город, а Италия - моя родина.
   - Она говорит, что Италия - ее родина.
   - Оно и видно, что это ее родина.
   - Что у вас на десерт? - спросил я.
   - Фрукты, - сказала она. - Есть бананы.
   - Бананы, пожалуй, можно, - заметил Гай. - Они хоть с кожурой.
   - Ах, он любит бананы, - сказала девушка. Она обняла Гая.
   - Что она говорит? - спросил Гай, отворачивая лицо.
   - Она радуется, что ты любишь бананы.
   - Скажи ей, что я не люблю бананов.
   - Синьор не любит бананов.
   - Ах, - сказала девушка упавшим голосом, - он не любит бананов.
   - Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну.
   - Синьор любит холодную ванну по утрам.
   - Не понимаю, - сказала девушка.
   Сидевший против нас бутафорский моряк не  двигался  с  места.  Никто  в
комнате не обращал на него никакого внимания.
   - Дайте нам счет, - сказал я.
   - Нет, нет, останьтесь!
   - Послушай! -  сказал  франтоватый  молодой  человек  из-за  стола,  за
которым он писал. - Пускай они уходят, они ничего не стоят.
   Девушка взяла меня за руку.
   - Ну останьтесь! Попросите его остаться.
   - Нам нужно ехать, - сказал я. - Сегодня к вечеру мы должны  попасть  в
Пизу,  а  если  удастся,  то  и  во  Флоренцию.  Мы  можем   вечером   там
поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло.
   - Отдохнуть немного - тоже хорошо.
   - Путешествовать необходимо при дневном свете.
   - Послушай, - сказал франтоватый молодой человек. -  Не  трать  с  ними
времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю.
   - Подайте нам счет, - сказал я.
   Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять  за  стол.
Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через  всю  комнату  и  стала  в
дверях.
   - Не трать с  ними  времени  понапрасну,  -  сказал  опять  франтоватый
молодой человек недовольным голосом. - Садись и ешь. Они ничего не стоят.
   Мы заплатили по счету и встали.  Все  девушки,  старуха  и  франтоватый
молодой человек сели вместе за  стол.  Бутафорский  моряк  сидел,  опустив
голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним  не  заговаривал.  Девушка
принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему  месту
за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину,  чтобы
двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина  тронулась,  и  я
махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.



   Эрнест Хемингуэй.
   Свет мира

   -----------------------------------------------------------------------
   Ernest Hemingway. The Light of the World (1933). Пер. - Е.Калашникова.
   В кн. "Эрнест Хемингуэй". М., "Правда", 1984.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул
руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
   - Кружку пива, - сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул  пену  и
взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и
он подвинул пиво ко мне.
   - А тебе? - спросил он Тома.
   - Тоже.
   Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев  монету  на  стойке,
поставил кружку перед Томом.
   - В чем дело? - спросил Том.
   Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и  спросил  человека,
который только что вошел:
   - Тебе?
   - Виски, - сказал тот.
   Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
   Том протянул руку и снял крышку с блюда с  закуской.  На  блюде  лежало
заливное из поросячьих  ножек  и  тут  же  деревянная  штука,  похожая  на
ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
   - Нет, -  сказал  хозяин  и  опять  накрыл  блюдо  стеклянной  крышкой.
Вилочные ножницы остались у Тома в руке.  -  Положи  на  место,  -  сказал
хозяин.
   - Идите вы знаете куда, - сказал Том.
   Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под  стойку.  Я
положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
   - Чего еще? - спросил он.
   - Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с  обоих
блюд.
   - Ваше заливное провоняло, - сказал Том  и  выплюнул  на  пол  то,  что
откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски,  заплатил  и
вышел не оглядываясь.
   - Сам ты провонял, - сказал хозяин бара. - Такие - всегда вонючие.
   - Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.
   - Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.
   - Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.
   - А мы и так уходим, - сказал я. - Без вас решили.
   - Мы придем еще, - сказал Томми.
   - Суньтесь только, - сказал ему хозяин.
   - Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.
   - Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.
   - Куда это мы с тобой попали? - сказал Томми.
   - Не знаю, - сказал я. - Идем на станцию.
   Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе
пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы
подходили  к  городу,  уже  темнело,  а  теперь  стало  совсем  темно,   и
подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
   На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых  мужчин
и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и  полно
едкого дыма. Когда мы вошли туда,  все  молчали,  и  окошечко  кассы  было
заперто.
   - А дверь не надо закрывать? - сказал кто-то.
   Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из  белых.
Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых  сапогах
лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое,  и  руки  тоже  белые  и
тонкие.
   - Что ж, закроете вы дверь или нет?
   - Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.
   - Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
   - Ты никогда не водился с поваром? - спросил он меня.
   - Нет.
   - Вот попробуй с нашим. - Он поглядел на соседа. - Он это любит.
   Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
   - Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб. - Он ни за  что
на свете не окунет их в лохань с  посудой.  Посмотри,  какие  они  у  него
белые.
   Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой  шлюхи
и вообще такой толстой женщины. На ней  было  шелковое  платье  из  такого
шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом  с  ней  сидели  еще
две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было
поверить собственным глазам, глядя на нее.  Все  три  были  в  платьях  из
такого шелка. Они все сидели рядом  на  скамье.  Они  казались  огромными.
Остальные две были самые  обыкновенные  шлюхи,  с  крашенными  пергидролем
волосами.
   - Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул  на  повара.  Толстая
шлюха опять захохотала и вся затряслась.
   Повар обернулся и сердито крикнул ей:
   - Молчи ты, слоновая туша.
   Она продолжала хохотать и трястись.
   - Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос. -  Ой,  господи
боже мой.
   Две другие толстые шлюхи сидели тихо  и  смирно,  как  будто  не  очень
хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти  такие
же, как первая. В них тоже было пудов по семи.  Остальные  две  молчали  с
достоинством.
   Кроме повара и того, кто говорил  о  нем,  в  помещении  было  еще  два
лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь,  другой  как
будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели
двое индейцев, а третий стоял у стены.
   Лесоруб, который  собирался  вступить  в  разговор,  сказал  мне  почти
шепотом:
   - Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
   Я засмеялся и повторил его слова Томми.
   - Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он.  -
Посмотрите на эту троицу.
   Тут заговорил повар.
   - Сколько вам лет, ребятки?
   - Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.
   - Ха-ха-ха! - Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее  был  удивительно
красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
   - И зачем говорить гадости,  -  сказал  повар.  -  Я  ведь  по-хорошему
спросил.
   - Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.
   - Ты что это? - оглянулся на меня Томми.
   - Ничего, сиди спокойно.
   - Можете звать меня Алисой, - сказала толстая шлюха и снова затряслась.
   - Это твое настоящее имя? - спросил Томми.
   - Настоящее, - сказала она. - Алиса. Правда? - обратилась  она  к  тому
лесорубу, что сидел рядом с поваром.
   - Алиса. Верно.
   - Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, - сказал повар.
   - Меня так и зовут, - сказала Алиса.
   - А этих как зовут? - спросил Томми.
   - Хейзл и Этель, - сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно,
не отличались умом.
   - А тебя как зовут? - спросил я одну из пергидрольных блондинок.
   - Фрэнсис, - сказала она.
   - Фрэнсис, а дальше?
   - Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?
   - А тебя как? - спросил я вторую.
   - Отстань, чего привязался, - сказала она.
   - Он просто хочет, чтобы мы все подружились, - сказал лесоруб,  который
говорил про повара. - Ты разве не хочешь с нами подружиться?
   - Нет, - сказала блондинка. - С тобой - нет.
   - Ну и злюка, - сказал лесоруб. - Самая настоящая злюка.
   Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.
   - Дубье стоеросовое, - сказала она.
   Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.
   - Ничего смешного, - сказал повар. - Вы все смеетесь, но тут нет ничего
смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?
   - А вы куда? - спросил его Том.
   - Я хочу попасть в Кадильяк, -  сказал  повар.  -  Вы  никогда  там  не
бывали? У меня там сестра замужем.
   - Он бы сам не прочь замуж, - сказал лесоруб в кожаных штанах.
   - Ну что это, в самом деле!  -  сказал  повар.  -  Неужели  нельзя  без
гадостей?
   - Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, -  сказал  до
сих пор молчавший лесоруб.
   - Стив Кетчел, - сказала одна из блондинок пронзительным  голосом,  как
будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. - Родной отец застрелил его.
Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел,  больше  нет  и  не
будет.
   - Разве его звали не Стэнли Кетчел? - спросил повар.
   - Заткнись, ты, - сказала блондинка. - Что ты знаешь о  Стиве  Кетчеле?
Стэнли! Это, может, ты - Стэнли. Стив Кетчел  был  самый  лучший  и  самый
красивый мужчина на свете. Никогда  я  не  видела  мужчины  чище  телом  и
красивее, чем Стив Кетчел. Такого и не  было  никогда.  Он  был  похож  на
тигра, - а кто еще умел так тратить деньги, как Стив Кетчел?
   - А ты разве его знала? - спросил кто-то.
   - Я его не знала? Я его не знала? Ты еще,  может,  скажешь,  я  его  не
любила? Я его знала, как ты самого себя не знаешь, и я его любила, как  ты
любишь бога. Он был самый сильный, самый лучший и самый  красивый  мужчина
на свете, Стив Кетчел, и родной отец пристрелил его, как собаку.
   - Ты и на побережье с ним ездила?
   - Нет. Я его знала раньше. Из всех мужчин я его одного любила.
   Все с уважением слушали пергидрольную блондинку, рассказывавшую все это
театральным, приподнятым тоном, только  Алиса  опять  начала  трястись.  Я
сидел рядом с ней и чувствовал это.
   - Что ж ты за него замуж не вышла? - спросил повар.
   - Я не хотела портить ему карьеру, - сказала пергидрольная блондинка. -
Я не хотела быть ему обузой. Ему не нужно было жениться. Ох, господи,  что
это был за мужчина.
   - Очень благородно с твоей стороны, - сказал повар. - Но я слыхал,  что
Джек Джонсон нокаутировал его.
   - Это было  жульничество,  -  сказала  пергидрольная.  -  Грязный  негр
обманом сбил его с ног. Ему ничего не стоило сделать нокдаун этой  толстой
скотине, Джеку Джонсону. Чистая случайность, что черномазый побил его.
   Отворилось окошечко, и все три индейца подошли к кассе.
   - Стив сделал ему нокдаун, - сказала  пергидрольная.  -  Он  оглянулся,
чтобы улыбнуться мне.
   - Ты же говорила, что не ездила на побережье, - сказал кто-то.
   - Я нарочно приезжала на этот матч. Стив  оглянулся,  чтобы  улыбнуться
мне, а эта черномазая сволочь подскочила и сбила его с ног. Стиву и  сотня
таких была бы нипочем.
   - Он был классный боксер, - сказал лесоруб.
   - А что, скажешь, нет? - сказала пергидрольная. - Скажешь, теперь  есть
такие боксеры? Он был как бог, честное слово. Такой  белый,  и  чистый,  и
гладкий, и красивый, и ловкий, и быстрый, как тигр или как молния.
   - Я видел этот  матч  в  кино,  -  сказал  Томми.  Мы  все  были  очень
растроганы. Алиса все тряслась, и я посмотрел и увидел,  что  она  плачет.
Индейцы уже вышли на перрон.
   - Он мне был лучше всякого мужа, - сказала пергидрольная. - Мы были все
равно что обвенчаны перед богом, и я теперь принадлежу ему, и всегда  буду
принадлежать, и все, что во мне есть, все только его. Пусть  другие  берут
мое тело. Душа моя  принадлежит  Стиву  Кетчелу.  Это  был  мужчина,  черт
подери.
   Все сидели  как  на  иголках.  Было  грустно  и  неловко.  Вдруг  Алиса
заговорила, продолжая трястись:
   - Врешь ты все, - сказала она своим грудным голосом. - В  жизни  ты  не
спала со Стивом Кетчелом, и ты сама это знаешь.
   - Как ты смеешь так говорить? - гордо откликнулась пергидрольная.
   - Смею, потому что это правда, - сказала Алиса. - Из всех  вас  я  одна
знала Стива Кетчела, потому что я из Манселоны, и я там встречалась с ним,
и это правда, и ты знаешь, что  это  правда,  и  пусть  меня  господь  бог
разразит на этом месте, если это неправда.
   - И меня пусть разразит, - сказала пергидрольная.
   - Это правда, правда, правда, и ты это знаешь. Я-то ничего  не  вру,  я
знаю, что он мне говорил.
   - Ну, что ж он тебе говорил? - снисходительно спросила пергидрольная.
   Алису так трясло от слез, что язык ее не слушался.
   - Он сказал: "Ты славная баба, Алиса", - вот что он сказал.
   - Неправда, - сказала пергидрольная.
   - Правда, - сказала Алиса. - Именно так и сказал.
   - Неправда, - гордо сказала пергидрольная.
   - Нет, правда, правда, правда, вот как перед богом, правда.
   - Стив не мог сказать так. Он никогда так не  говорил,  -  самодовольно
сказала пергидрольная.
   - Это  правда,  -  сказала  Алиса  своим  приятным  голосом.  -  И  мне
наплевать,  веришь  ты  мне  или  нет.  -  Она  уже  перестала  плакать  и
успокоилась.
   - Не может этого быть, чтобы Стив так сказал, - заявила пергидрольная.
   - А вот сказал, - повторила Алиса и улыбнулась.  -  И  я  очень  хорошо
помню, когда он это сказал, и я в самом деле была славная баба в то время.
Да я и теперь получше тебя, старая ты грелка без воды.
   -  Не  смей  оскорблять  меня,  -  сказала  пергидрольная.  -   Болячка
десятипудовая, вот ты кто. Не тронь моих воспоминаний.
   - Брось, - сказала Алиса своим мягким, певучим голосом. -  Нет  у  тебя
никаких воспоминаний, разве только о том, как тебе перевязали трубы и  как
ты первый раз ходи