аздо храбрее меня во время атаки.
   - Нет, - сказал Ник. - Я себя знаю и предпочитаю накачиваться. Я  этого
ни капли не стыжусь.
   - Я никогда не видел вас пьяным.
   - Не видели? - сказал Ник. - Никогда? А в ту ночь, когда  мы  ехали  из
Местре в Портогранде, и я  улегся  спать,  и  укрылся  велосипедом  вместо
одеяла, и все старался натянуть его до самого подбородка?
   - Так это же не на позиции.
   - Не будем говорить о том, какой я, - сказал Ник. - По этому вопросу  я
знаю слишком много и не хочу больше об этом думать.
   - Вы пока побудьте здесь, - сказал Паравичини. - Можете  прилечь,  если
вздумается. Эта нора прекрасно выдержала обстрел. А выходить  еще  слишком
жарко.
   - Да, торопиться некуда.
   - Ну, а как вы на самом-то деле?
   - Превосходно. Я в полном порядке.
   - Да нет, я спрашиваю, на самом деле?
   - В полном порядке. Не могу спать в темноте. Вот и все, что осталось.
   - Я говорил, что нужна трепанация. Я не врач, но я знаю.
   - Ну, а они решили - пусть лучше рассосется. А что? Вам кажется, что  я
не в своем уме?
   - Почему. Вид у вас превосходный.
   - Нет хуже, когда тебя признали полоумным, - сказал Ник. -  Никто  тебе
больше не доверяет.
   - Вы бы вздремнули, Николо, - сказал Паравичини. - Это вам, конечно, не
тот батальонный блиндаж, к какому мы привыкли, но мы ждем, что нас  отсюда
скоро перебросят. Вам не следует выходить  в  такую  жару,  -  это  просто
глупо. Ложитесь вот сюда на койку.
   - Пожалуй, прилягу, - сказал Ник.
   Ник лег на койку. Он был очень огорчен тем, что ему плохо, и еще больше
тем, что это так ясно капитану Паравичини. Блиндаж был  меньше  того,  где
его взвод 1899 года рождения, только что прибывший на фронт, запсиховал во
время артиллерийской подготовки, и Пара приказал ему выводить их наверх по
двое, чтобы показать, что ничего  с  ними  не  случится,  и  сам  он  туго
подтянул  губы  подбородным  ремнем,  чтобы  не  дрожали.  Зная,  что   не
удержаться, если бы атака не удалась. Зная, что  все  это  просто  чертова
каша. Если он не перестанет нюнить, расквасьте ему нос, чтобы его  малость
встряхнуло. Я бы пристрелил одного для примера, но теперь поздно.  Их  еще
пуще развезет. Расквасьте ему нос. Да,  перенесено  на  пять  двадцать.  В
нашем распоряжении только четыре минуты. Расквасьте нос и тому  сопляку  и
вытолкайте его коленкой под задницу. Как вы думаете, поднимутся они?  Если
нет, пристрелите двоих-троих и постарайтесь  так  или  иначе  выкурить  их
отсюда. Держитесь сзади, сержант. Совершенно  бесполезно  шагать  впереди,
когда никто за тобой не идет. Волоките их отсюда за шиворот, когда пойдете
сами. Что за чертова каша.  Так.  Ну,  ладно.  Потом,  поглядев  на  часы,
спокойным  тоном,  этим  веским,  спокойным  тоном:  "Савойя".  Пошел   не
накачавшись, не  успел  глотнуть,  а  потом  где  было  ее  искать,  когда
завалило, завалился весь угол, тут оно и началось; и он пошел, не глотнув,
туда, вверх по склону, единственный раз, когда шел не накачавшись. А когда
вернулись обратно, оказалось, что головной госпиталь горит и  кое-кого  из
раненых через четыре дня отправили в тыл, а некоторых так и не  отправили,
и мы снова ходили в атаку и возвращались обратно и отступали, -  неизменно
отступали. И, как ни странно, там  была  Габи  Делис,  вся  в  перьях,  ты
называл меня своею год назад, та-ра-ра-ра, ты говорил, меня обнять  всегда
ты рад, та-ра-ра-ра, и в перышках, да и без них, Габи всегда прекрасна;  а
меня зовут Гарри Пильцер, мы с вами, бывало, вылезали из такси  на  крутом
подъеме на холм; и каждую ночь снился этот холм и еще  снилась  Сакре-Кер,
вздутая и белая, словно мыльный пузырь. Иногда с ним была его  девушка,  а
иногда она была  с  кем-нибудь  другим,  и  это  трудно  было  понять,  но
вспоминалось это ночами, когда река текла неузнаваемо широкая и спокойная,
и там, за Фоссальтой, на берегу канала был низкий,  выкрашенный  в  желтое
дом, окруженный ивами, и с длинной низкой конюшней; он  бывал  там  тысячу
раз и никогда не замечал этого, а теперь каждую ночь все это было  так  же
четко, как и холм, только это пугало его. Этот дом  был  важнее  всего,  и
каждую ночь он ему снился. Именно этого он и хотел,  но  это  пугало  его,
особенно когда лодка спокойно стояла там между ивами, у берега канала,  но
берега были не  такие,  как  у  этой  реки.  Они  были  еще  ниже,  как  у
Портогранде,  там,  где  те  переправлялись  через  затопленную  луговину,
барахтаясь и держа над головой винтовки, да так и ушли под воду  вместе  с
винтовками. Кто отдал такой приказ? Если бы  не  эта  чертова  путаница  в
голове, он прекрасно  бы  во  всем  разобрался.  Вот  почему  он  пробовал
запомнить все до последней черточки и держать все в строгом порядке,  так,
чтобы всегда знать, что  к  чему,  но  вдруг,  безо  всякой  причины,  все
спутывалось, вот как сейчас, когда сам он лежит  на  койке  в  батальонном
блиндаже, и Пара командир батальона,  а  тут  еще  на  нем  эта  проклятая
американская форма. Он привстал и огляделся; все на  него  смотрели.  Пара
куда-то вышел. Он снова лег.
   Начиналось всегда с Парижа, и это не пугало его,  разве  только,  когда
она уходила с кем-нибудь другим или когда было страшно, что  им  два  раза
попадется один и тот же шофер. Только это его и пугало. А  фронтовое  нет.
Теперь он никогда больше не видел фронта; но что пугало его,  от  чего  он
никак не мог избавиться, - это желтый длинный дом и не та ширина реки. Вот
он опять здесь, у реки, он проехал через тот самый город, а дома этого  не
было. И река другая. Так где же он бывает каждую ночь, и в чем  опасность,
и почему он каждый раз просыпается весь в поту, испуганный больше, чем под
любым обстрелом, все из-за этого дома, и низкой конюшни, и канала?
   Он привстал, осторожно спустил ноги;  они  деревенели,  если  он  долго
держал  их  вытянутыми;  посмотрел  на  глядевших  на  него   сержанта   и
сигнальщиков и двух ординарцев у двери и надел  свою  каску  в  матерчатом
чехле.
   - Очень сожалею, что у меня нет с собой шоколада, открыток, сигарет,  -
сказал он. - Но форма-то все-таки на мне.
   - Майор сейчас вернется, - сказал сержант.
   - Форма не совсем точная, - сказал им Ник. - Но представление она дает.
Скоро здесь будет несколько миллионов американцев.
   - Вы думаете, что к нам прибудут американцы? - спросил сержант.
   - Несомненно. И какие американцы - вдвое выше  меня  ростом,  здоровые,
приветливые, спят по ночам, никогда не были ни ранены,  ни  контужены,  ни
завалены землей; не трусят, не пьют, верны своим девушкам, многие даже  не
знают, что такое вошь, - замечательные ребята, вот увидите.
   - А вы итальянец? - спросил сержант.
   - Нет, американец. Взгляните на форму. Шил ее Спаньолини, но только она
не совсем точная.
   - Севере-или южноамериканец?
   - Севере, - сказал Ник.  Он  чувствовал,  что  опять  начинается.  Надо
поменьше говорить.
   - Но вы говорите по-итальянски.
   - Ну так что же? Вам не нравится, что я говорю по-итальянски?  Разве  я
не имею права говорить по-итальянски?
   - У вас итальянские медали.
   - Только ленточки и документы. Медали  присылают  потом.  Или  дашь  их
кому-нибудь на сохранение, а тот уедет, или они пропадут вместе  со  всеми
вещами. Впрочем, можно купить новые в Милане. Важно, чтобы были документы.
И вы не расстраивайтесь. Вам тоже дадут медали, когда вы подольше побудете
на фронте.
   - Я ветеран Эритрейской кампании, - сухо сказал сержант. - Я сражался в
Триполи.
   - Очень рад с вами познакомиться. - Ник протянул руку. -  Должно  быть,
не легкая была кампания. Я сразу заметил нашивки. Вы,  может  быть,  и  на
Карсо были?
   - Меня только что призвали в эту войну. Мой разряд слишком стар.
   - Еще не так давно я был слишком молод, - сказал Ник. - А теперь я  уже
готов, не гожусь больше.
   - А что же вы здесь делаете?
   - Демонстрирую американскую форму, - сказал Ник. - Что, по-вашему,  это
не дело? Она немного жмет в вороте, но вы увидите, скоро миллионы одетых в
эту форму налетят сюда, как саранча. Кузнечик, - вы знаете, то, что  мы  в
Америке называем кузнечиком, -  это  та  же  саранча.  Настоящий  кузнечик
маленький, зеленый и довольно слабенький. Его не надо смешивать с саранчой
или цикадой, которая издает характерный, непрерывный звук, сейчас только я
не могу вспомнить какой. Стараюсь вспомнить и не могу.  Мне  уже  кажется,
что я его слышу, а потом он ускользает. Вы меня извините, но я прерву  наш
разговор.
   - Поди-ка отыщи майора, - сказал сержант одному из ординарцев. - Видно,
вы были серьезно ранены, - сказал он Нику.
   - В разные места, - сказал Ник. - Если вас  интересуют  шрамы,  я  могу
показать вам очень интересные, но я предпочитаю поговорить  о  кузнечиках.
То есть о том, что мы называем кузнечиками, а на самом деле  это  саранча.
Это насекомое одно время занимало большое место в  моей  жизни.  Возможно,
вам это тоже будет интересно, а пока  я  говорю,  вы  можете  изучать  мою
форму.
   Сержант сделал знак второму ординарцу, и тот вышел.
   - Смотрите внимательней на форму. Ее, знаете, шил Спаньолини. И вы тоже
можете любоваться, - сказал Ник сигнальщикам. - У  меня,  видите  ли,  нет
никакого чина. Мы состоим в ведении американского  консула.  Глазейте,  не
стесняйтесь.  А  я  вам  расскажу  об  американской  саранче.  Мы   всегда
предпочитали один вид, который мы называли коричневая средняя, она  меньше
всех размокает в воде, и рыба лучше всего  идет  на  нее.  А  у  тех,  Что
побольше,  которые  летают  и  производят   при   этом   звук,   несколько
напоминающий гремучую змею, когда она гремит своими  гремучками,  -  очень
сухой звук, - у них крылья ярко окрашены, иногда красные, иногда желтые  с
черными полосами, но их крылья совсем расползаются в воде,  и  наживка  из
них плохая, а вот коричневые средние - это плотные, жирные, восхитительные
кузнецы, которых я могу рекомендовать вашему вниманию,  джентльмены,  если
только возможно рекомендовать вниманию джентльменов то, что они,  по  всей
вероятности, никогда не встретят. Но я  со  всей  настоятельностью  должен
подчеркнуть,  что  вы  никогда  не   соберете   запаса   этих   насекомых,
достаточного для дневной ловли, если будете хватать их руками или  сшибать
битой. Это сущая чепуха и пустая трата времени. Повторяю вам, джентльмены,
так у вас ровно  ничего  не  получится.  Единственный  правильный  способ,
способ, которому следовало  бы  обучать  всех  молодых  офицеров  во  всех
стрелковых школах, это, - если бы меня спросили об этом, а очень возможно,
что меня  об  этом  и  спросят,  -  это  применение  сети  или  невода  из
обыкновенной комариной сетки. Два офицера,  держа  кусок  сети  такой  вот
длины за противоположные концы, или, скажем,  стоя  по  одному  у  каждого
конца, наклоняются, берут нижний край сети в одну руку, а верхний в другую
и бегут против ветра. Кузнецы, летя по ветру,  натыкаются  на  этот  кусок
сети и застревают в ней. Таким способом  каждый  может  наловить  огромное
количество кузнецов, и, по моему мнению, каждый офицер должен быть снабжен
куском комариной  сетки  достаточной  длины,  пригодным  для  изготовления
подобной  саранчовой  сети.  Надеюсь,  я  понятно  изложил  этот   способ,
джентльмены?  Есть  вопросы?  Если  что-нибудь  в   коем   изложении   вам
представляется неясным,  пожалуйста,  задавайте  вопросы.  Я  слушаю.  Нет
вопросов? Тогда я  хотел  бы  прибавить  в  заключение  следующее.  Говоря
словами  великого  полководца   и   джентльмена   сэра   Генри   Уильсона:
джентльмены, одно из двух: повелевать  будете  вы,  или  повелевать  будут
вами. Разрешите мне повторить. Джентльмены,  мне  хотелось  бы,  чтобы  вы
твердо это запомнили. Твердо запомнили и унесли с собой,  уходя  из  этого
зала. Джентльмены, одно из двух:  повелевать  будете  вы,  или  повелевать
будут вами. Я кончил, джентльмены. Позвольте пожелать вам всего хорошего.
   Он снял каску в матерчатом чехле, снова надел ее и, пригнувшись,  вышел
в низкую дверь  блиндажа.  Паравичини  в  сопровождении  обоих  ординарцев
приближался со стороны дорожной выемки. На солнце было очень жарко, и  Ник
снял каску.
   - Надо бы придумать систему водяного  охлаждения  для  этих  уродин,  -
сказал он. - Ну, а свою я искупаю в реке. - Он стал взбираться на парапет.
   - Николо, - окликнул его Паравичини. - Николо! Куда вы идете?
   - Да, собственно, и не стоит ходить. -  Ник  спустился  обратно,  держа
каску в руках. - Что сухая, что мокрая, один черт. Неужели вы свою никогда
не снимаете?
   - Никогда, - сказал Пара. - Я уже  начинаю  от  нее  лысеть.  Пойдем  в
блиндаж.
   В блиндаже Пара усадил его.
   - От них ведь никакого проку, - сказал Ник. - Помню, как мы были  рады,
когда их только что выдали, но с тех пор я слишком часто видел их  полными
мозгов.
   - Николо, - сказал Пара, - по-моему, вам бы надо отправляться  обратно.
По-моему, пока вас не снабдят всем, что нужно, вам  незачем  сюда  ездить.
Вам здесь нечего делать. Если вы будете ходить  по  линии,  даже  раздавая
что-нибудь стоящее, неизбежно скопление, которое вызовет обстрел. Этого  я
не могу допустить.
   - Я знаю, что это глупо, - сказал Ник. - Это не моя выдумка. Я услышал,
что здесь наша бригада, ну и подумал,  хорошо  бы  повидать  вас  или  еще
кого-нибудь из прежних. Я мог бы отправиться в Зензон или в Сан-Дона.  Мне
бы хотелось пробраться в Сан-Дона и поглядеть мост.
   - Я не могу разрешить вам разгуливать здесь без толку, - сказал капитан
Паравичини.
   - Ну, ладно, - сказал Ник. Он чувствовал, что это снова начинается.
   - Вы меня понимаете?
   - Конечно, - сказал Ник. Он старался подавить это.
   - Такие обходы надо делать ночью.
   - Без сомнения, - сказал Ник. Он чувствовал, что не сможет удержаться.
   - Я ведь теперь батальоном командую, - сказал Пара.
   - А почему бы вам и не командовать? - сказал Ник. Вот  оно.  -  Читать,
писать умеете?
   - Разумеется, - мягко сказал Пара.
   - Только вот батальон-то у вас невелик. Как только  его  пополнят,  вам
опять дадут вашу роту. Почему не хоронят убитых? Я только  что  видел  их.
Мне вовсе не хочется опять на них  глядеть.  Хоронить  их  можно  в  любое
время, я не возражаю, и чем скорее, тем лучше  для  вас  же.  А  то  потом
намаетесь.
   - Где вы оставили велосипед?
   - В последнем доме.
   - Думаете, он там уцелеет?
   - Не беспокойтесь, - сказал Ник. - Я скоро пройду.
   - Вы прилягте, Николо.
   - Спасибо.
   Он закрыл глаза и вместо бородатого человека, который смотрел  на  него
сквозь прицельную рамку  винтовки,  придерживая  дыхание  перед  тем,  как
нажать спуск, и белой вспышки и удара как будто дубиной, когда на коленях,
давясь сладким горячим клубком, который он выхаркнул на камень, он  понял,
что они пробежали мимо, - он увидел желтый низкий дом с длинной конюшней и
реку гораздо шире и спокойнее, чем на самом деле.
   - Ах, черт, - сказал он. - Пожалуй, надо идти.
   Он встал.
   - Я пойду. Пара,  -  сказал  он.  -  Поеду  назад.  Если  там  подвезли
чего-нибудь, я захвачу и привезу вам сегодня  вечером.  Если  нет,  приеду
ночью, когда будет что везти.
   - Еще жарко вам ехать, - сказал капитан Паравичини.
   - Не беспокойтесь,  -  сказал  Ник.  -  Теперь  на  некоторое  время  я
застрахован. Меня тут у вас скрутило,  но  это  быстро  прошло.  Теперь  с
каждым разом все  легче.  Я  уже  знаю,  когда  это  начинается,  я  тогда
становлюсь болтлив.
   - Я пошлю с вами ординарца.
   - Нет, не надо. Я знаю дорогу.
   - Так, значит, скоро опять к нам?
   - Непременно.
   - Давайте, я все-таки...
   - Нет, - сказал Ник. - В знак доверия.
   - Ну, как хотите.
   - Ciaou, - сказал Ник. Он пошел назад по дорожной выемке, туда, где  он
оставил велосипед. К вечеру, как только он минует канал,  дорога  будет  в
тени. За каналом по  обеим  сторонам  дороги  деревья  совсем  не  тронуты
снарядами. Именно на этом участке как-то  раз  им  встретились  на  походе
кавалеристы Третьего савойского полка. С пиками, по снегу. Дыхание лошадей
поднималось султанами в морозном воздухе. Нет, это было не здесь.  Где  же
это было?
   - Только бы мне добраться до этого чертова велосипеда,  -  сказал  себе
Ник. - А то еще заблудишься и не попадешь в Форначи.



   Э.ХЕМИНГУЭЙ
   НА БИГ-РИВЕР
 
   ПРОЕКТ "ОБЩИЙ ТЕКСТ"   http://textshare.da.ru  http://textshare.tsx.org 
 
 
    Э.Хемингуэй.  Собрание  сочинений  в   четыр„х   томах.,   т.   1.   М.,
Художественная литература1968, сс. 124-145
 
 
 
   НА БИГ-РИВЕР
 
   I
 
   Поезд исчез за поворотом, за холмом, покрытым обгорелым лесом. Ник сел на
свой парусиновый мешок с припасами и  постелью,  которые  ему  выбросили  из
багажного вагона. Города не было, ничего не было, кроме рельсов и  обгорелой
земли. От тринадцати салунов на  единственной  улице  Сенея  не  осталось  и
следа. Торчал  из  земли  голый  фундамент  "Гранд-отеля".  Камень  от  огня
потрескался и раскрошился. Вот и все, что осталось  от  города  Сенея.  Даже
верхний слой земли обратился в пепел.
   Ник оглядел обгорелый склон, по которому  раньше  были  разбросаны  дома,
затем пошел вдоль путей к мосту через реку. Река была на месте. Она  бурлила
вокруг деревянных свай. Ник посмотрел вниз, в  прозрачную  воду,  темную  от
коричневой гальки, устилавшей дно, и  увидел  форелей,  которые,  подрагивая
плавниками, неподвижно висели в потоке. Пока он смотрел, они вдруг  изменили
положение, быстро вильнув под углом, и снова застыли в несущейся  воде.  Ник
долго смотрел на них.
   Он  смотрел,  как  они  держатся  против  течения,  множество  форелей  в
глубокой, быстро бегущей воде,  слегка  искаженных,  если  смотреть  на  них
сверху, сквозь  стеклянную  выпуклую  поверхность  бочага,  в  котором  вода
вздувалась от напора на сваи моста. Самые крупные форели держались  на  дне.
Сперва Ник их не заметил. Потом он вдруг увидел их на дне  бочага,-  крупных
форелей, старавшихся удержаться против течения  на  песчаном  дне  в  клубах
песка и гравия, взметенных потоком.
   Ник смотрел в бочаг с моста. День был жаркий. Над рекой вверх по  течению
пролетел зимородок. Давно уже Нику не случалось смотреть в  речку  и  видеть
форелей. Эти были очень хороши. Когда тень  зимородка  скользнула  по  воде,
вслед за ней метнулась большая форель, ее тень вычертила  угол;  потом  тень
исчезла, когда рыба выплеснулась из воды и сверкнула на солнце; а когда  она
опять погрузилась, ее тень, казалось, повлекло течением  вниз,  до  прежнего
места под мостом, где форель  вдруг  напряглась  и  снова  повисла  в  воде,
головой против течения.
   Когда форель шевельнулась, сердце у Ника замерло. Прежнее ощущение  ожило
в нем.
   Он повернулся и взглянул вниз по течению. Река уходила вдаль,  выстланная
по дну галькой, с отмелями, валунами и глубокой заводью  в  том  месте,  где
река огибала высокий мыс.
   Ник пошел обратно по шпалам, туда, где на золе около  рельсов  лежал  его
мешок. Ник был счастлив. Он расправил ремни, туго их затянул, взвалил  мешок
на спину, продел руки в боковые  петли  и  постарался  ослабить  тяжесть  на
плечах, налегая лбом на широкий головной ремень. Все-таки  мешок  был  очень
тяжел. Слишком тяжел. В руках  Ник  держал  кожаный  чехол  с  удочками,  и,
наклоняясь вперед, чтобы переместить тяжесть повыше на плечи,  он  пошел  по
дороге  вдоль  полотна,  оставляя  позади,  под  жарким  солнцем,  городское
пожарище, потом свернул в сторону между  двух  высоких  обгорелых  холмов  и
выбрался на дорогу, которая  вела  прочь  от  полотна.  Он  шел  по  дороге,
чувствуя боль в спине от тяжелого  мешка.  Дорога  все  время  шла  в  гору.
Подниматься в гору было трудно. Все мускулы у Ника болели, и было жарко,  но
Ник был счастлив. Он чувствовал, что все осталось позади, не  нужно  думать,
не нужно писать, ничего не нужно. Все осталось позади.
   За это время - с той минуты, как он сошел с поезда и ему выб