ла на  шестьсот  шесть.  Все  остальное  ты  вычитала  в
газетах. А я здоровая, и ты это знаешь, и хоть я и толстая, а мужчины меня
любят, и ты это знаешь, и я никогда не вру, и ты это знаешь.
   - Тебя не касаются мои воспоминания, -  сказала  пергидрольная.  -  Мои
чудные, живые воспоминания.
   Алиса посмотрела на нее, потом на нас, и выражение  обиды  сошло  с  ее
лица. Она улыбнулась, и мне показалось, что я никогда не встречал  женщины
красивее. У нее было очень  красивое  лицо  и  приятная  гладкая  кожа,  и
певучий голос, и она была очень славная и  приветливая.  Но,  господи,  до
чего же она была толста. Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел,
что я смотрю на нее, и сказал:
   - Пошли. Нечего тут сидеть.
   - До свидания, - сказала Алиса. У нее в самом деле был  очень  приятный
голос.
   - До свидания, - сказал я.
   - Вы в какую сторону, мальчики? - спросил повар.
   - В другую, - ответил ему Том.



   Эрнест Хемингуэй.
   У нас в Мичигане

   -----------------------------------------------------------------------
   Ernest Hemingway. Up in Michigan (1923). Пер. - М.Лорие.
   В кн. "Эрнест Хемингуэй". М., "Правда", 1984.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Джим Гилмор приехал в Хортонс-Бей из Канады. Он купил кузницу у старика
Хортона. Джим был невысокого роста, черноволосый, у него были большие руки
и большие усы. Он хорошо ковал лошадей, но с виду был не похож на кузнеца,
даже когда надевал кожаный фартук.  Он  жил  в  комнате  над  кузницей,  а
столовался у Д.Дж.Смита.
   Лиз Коутс жила у  Смитов  в  прислугах.  Миссис  Смит,  очень  крупная,
чистоплотная женщина, говорила, что никогда не видела девушки опрятнее Лиз
Коутс. У Лиз были красивые ноги, она всегда ходила в чистых передниках,  и
Джим заметил, что волосы у нее никогда  не  выбиваются  из  прически.  Ему
нравилось ее лицо, потому что оно было такое веселое,  но  он  никогда  не
думал о ней.
   Лиз очень нравился Джим Гилмор. Ей нравилось смотреть, как он  идет  из
кузницы, и она часто останавливалась в дверях кухни,  поджидая,  когда  он
появится на дороге. Ей нравились его усы. Ей нравилось,  как  блестят  его
зубы, когда он улыбается. Ей очень нравилось, что он не похож на  кузнеца.
Ей нравилось, что он так нравится Д.Дж.Смиту и миссис Смит. Однажды, когда
он умывался над тазом во дворе, ей понравилось, что руки  у  него  покрыты
черными волосами, и то, что они белые выше линии загара. И,  почувствовав,
что это ей нравится, она смутилась.
   Поселок Хортонс-Бей  на  большой  дороге  между  Бойн-Сити  и  Шарльвуа
состоял всего из пяти домов. Лавка и почта с высоким фальшивым  фронтоном,
перед которой почти всегда стоял чей-нибудь фургон, дом Смита, дом Струда,
дом Дилворта, дом Хортона и дом Ван Хусена. Дома окружала большая  вязовая
роща, и дорога проходила по сплошному  песку.  По  обеим  сторонам  дороги
тянулись  фермы  и  лес.  Немного  не  доезжая  поселка  у   дороги   была
методистская церковь, а при выезде из него  -  начальная  школа.  Кузница,
выкрашенная в красный цвет, стояла напротив школы.
   Песчаная лесная дорога круто спускалась к  заливу.  С  заднего  крыльца
Смитов был виден лес, спускавшийся к озеру, и дальний берег залива. Весной
и летом там было очень красиво, залив ярко синел на солнце, а по озеру  за
мысом почти всегда ходили барашки от ветра, дувшего со стороны Шарльвуа  и
с озера Мичиган. С заднего крыльца Смитов Лиз видела-далеко на озере баржи
с рудой, тянувшиеся к Бойн-Сити. Пока она смотрела на них,  казалось,  что
они стоят на месте, но если она  входила  в  кухню  и,  вытерев  несколько
тарелок, опять выходила на крыльцо, они уже успевали скрыться за мысом.
   Теперь Лиз все время думала о Джиме Гилморе. Он как будто и не  замечал
ее. Он разговаривал с Д.Дж.Смитом о своей  кузнице,  и  о  республиканской
партии, и о сенаторе Джеймсе Г.Блэйне. По  вечерам  он  читал  в  гостиной
"Толедский клинок" и газету из Грэнд-Рэпидс  или  он  и  Д.Дж.Смит  ездили
ночью на озеро удить рыбу. Осенью они со Смитом и Чарли Уайменом погрузили
в фургон палатку, запас провизии, ружья, топоры и двух собак и  уехали  на
лесистую равнину за Вандербилтом охотиться на оленей. Лиз  и  миссис  Смит
четыре дня готовили им в дорогу еду.  Лиз  хотела  приготовить  что-нибудь
повкусней для Джима, но так и не собралась, потому что боялась попросить у
миссис Смит яиц и муки и боялась, как бы миссис  Смит  не  застала  ее  за
стряпней, если она сама  все  купит.  Миссис  Смит,  вероятно,  ничего  не
сказала бы, но Лиз все-таки боялась.
   Пока Джим охотился на оленей, Лиз все время думала о нем. Без него было
просто ужасно. Она так много думала о нем, что почти не  могла  спать,  но
оказалось, что думать о нем  приятно.  Ей  становилось  легче,  когда  она
давала себе волю. Последнюю ночь перед возвращением мужчин она  совсем  не
спала, вернее, ей так казалось, потому  что  все  перепуталось,  -  то  ей
снилось, что она не спит, то она и в самом деле не спала. Когда на  дороге
показался  фургон,  она  почувствовала  слабость  и  у  нее  засосало  под
ложечкой. Она не могла дождаться, когда увидит Джима, ей казалось, что как
только он приедет, все будет хорошо. Фургон остановился под высоким вязом;
миссис Смит и Лиз вышли из дома. Все мужчины обросли бородой,  а  сзади  в
фургоне лежало три оленя, и их тонкие ноги торчали, как палки, над  бортом
фургона. Миссис Смит поцеловала мужа, он обнял ее.  Джим  сказал:  "Хэлло,
Лиз", - и весело улыбнулся. Лиз не знала,  что  именно  должно  случиться,
когда приедет Джим, но все  время  чего-то  ждала.  Ничего  не  случилось.
Мужчины вернулись домой - вот и все. Джим стянул с оленей холщовые  мешки,
и Лиз подошла посмотреть на животных. Один был крупный  самец.  Он  совсем
закоченел, и его трудно было вытащить из фургона.
   - Это ты застрелил, Джим? - спросила Лиз.
   - Я. А верно,  красавец?  -  Джим  взвалил  его  на  спину  и  понес  в
коптильню.
   В тот вечер Чарли Уаймен  остался  у  Смитов  ужинать.  Возвращаться  в
Шарльвуа было поздно. Мужчины умылись и собрались в  гостиной  в  ожидании
ужина.
   - Не осталось ли там чего в кувшине, Джимми?  -  спросил  Д.Дж.Смит,  и
Джим пошел в сарай и достал из фургона жбан виски,  который  они  брали  с
собой на охоту. Жбан вмещал четыре галлона, и на дне  его  плескалось  еще
порядочно виски. Джим как следует хлебнул  по  дороге  от  сарая  к  дому.
Трудно было подносить ко рту такой большой жбан. Немного  виски  пролилось
на рубашку Джима. Д.Дж.Смит и Чарли Уаймен улыбнулись, когда он  показался
в дверях со жбаном. Смит послал Лиз за стаканами, и она принесла их.  Смит
налил три полных стакана.
   - Ну, Смит, будьте здоровы, - сказал Чарли Уаймен.
   - За твоего оленя, Джимми, - сказал Д.Дж.Смит.
   - За всех, по которым мы промазали, - сказал Джим и выпил.
   - Эх, хорошо!
   - Лучшее лекарство от всех болезней.
   - Ну как, друзья, еще по одной?
   - Ваше здоровье, Смит.
   - Выпьем, друзья.
   - За следующую охоту.
   Джиму стало очень весело. Он любил вкус виски и ощущение,  которое  оно
давало. Он был рад, что вернулся, что его ждет удобная кровать, и  горячая
еда, и его кузница. Он выпил еще стаканчик. К ужину мужчины явились сильно
навеселе, но держали себя с достоинством. Лиз подала ужин, а потом села за
стол вместе с остальными. Ужин был хороший.  Мужчины  сосредоточенно  ели.
После ужина они опять перешли в гостиную, а Лиз и миссис  Смит  убрали  со
стола. Потом миссис Смит ушла к себе наверх, и скоро Смит вышел в кухню  и
тоже поднялся наверх. Джим и Чарли еще оставались в гостиной. Лиз сидела в
кухне у плиты, делая вид, что читает, и думала о  Джиме.  Ей  не  хотелось
ложиться спать, она знала, что Джим пройдет через кухню, и ей хотелось еще
раз увидеть его и унести это воспоминание о нем с собой в постель.
   Она изо всех сил думала о Джиме, когда он вышел в кухню. Глаза  у  него
блестели, волосы были слегка взлохмачены.  Лиз  опустила  голову  и  стала
смотреть в книгу. Джим подошел сзади к ее стулу и остановился, и  ей  было
слышно  его  дыхание,  а  потом  он  обнял  ее.  Ее  груди  напряглись   и
округлились, и соски отвердели под его пальцами. Лиз очень  испугалась,  -
до сих пор никто ее не трогал, - но подумала: "Все-таки он пришел ко  мне.
Все-таки пришел".
   Она вся сжалась, потому что ей было очень страшно и она не  знала,  что
делать, а потом Джим крепко прижал ее к стулу и поцеловал.  Ощущение  было
такое острое, жгучее, болезненное, что ей казалось, она не  выдержит.  Она
чувствовала Джима сквозь спинку стула, и ей казалось, что она не выдержит,
а потом что-то внутри отпустило, и  ощущение  стало  теплее,  мягче.  Джим
крепко и больно прижимал ее к стулу, и теперь она  сама  хотела  этого,  и
Джим шепнул: "Пойдем погуляем".
   Лиз сняла с кухонной вешалки пальто, и они вышли на улицу.  Джим  обнял
ее, они то и дело останавливались и  прижимались  друг  к  другу,  и  Джим
целовал ее. Луны не было, они шли лесом, увязая по щиколотку  в  песке,  к
пристани и складам на берегу залива. Вода плескалась о сваи, по ту сторону
залива чернел мыс. Было холодно, но Лиз вся пылала, потому  что  Джим  был
рядом. Они сели под стеной склада, и Джим  привлек  ее  к  себе.  Ей  было
страшно. Одна рука Джима расстегнула ей платье и гладила ее грудь,  другая
лежала у нее на коленях. Ей было очень страшно, и она  не  знала,  что  он
сейчас будет делать, но придвинулась к нему еще ближе. Потом рука,  тяжело
лежавшая у нее  на  коленях,  соскользнула,  коснулась  ее  ноги  и  стала
подвигаться выше.
   - Не надо, Джим, - сказала Лиз. Рука двинулась дальше.
   - Нельзя, Джим, нельзя. - Ни Джим, ни тяжелая рука Джима  не  слушались
ее.
   Доски были жесткие. Джим что-то делал с нею. Ей было  страшно,  но  она
хотела этого. Она сама хотела этого, но это ее пугало.
   - Нельзя, Джим, нельзя.
   - Нет, можно. Так надо. Ты сама знаешь.
   - Нет, Джим, не надо. Нельзя. Ой, не хорошо так. Ой, не  надо,  больно.
Не смей! Ой, Джим! О!
   Доски пристани были жесткие,  шершавые,  холодные,  и  Джим  был  очень
тяжелый и сделал ей  больно.  Лиз  хотела  оттолкнуть  его,  ей  было  так
неудобно, все тело затекло. Джим спал. Она  не  могла  его  сдвинуть.  Она
выбралась из-под него, села, оправила юбку и пальто и кое-как причесалась.
Джим спал, рот его был приоткрыт. Лиз наклонилась и поцеловала его в щеку.
Он не проснулся. Она приподняла его голову и потрясла ее. Голова скатилась
набок, он глотнул слюну. Лиз заплакала. Она  подошла  к  краю  пристани  и
заглянула в воду. С залива поднимался туман. Ей было холодно и тоскливо, и
она знала, что все кончилось. Она вернулась туда, где  лежал  Джим,  и  на
всякий случай еще раз потрясла его за плечо. Она все плакала.
   - Джим, - сказала она. - Джим. Ну пожалуйста, Джим.
   Джим пошевелился и свернулся поудобнее. Лиз сняла пальто,  нагнулась  и
укрыла им Джима. Она заботливо  и  аккуратно  подоткнула  пальто  со  всех
сторон. Потом пошла через пристань и  по  крутой  песчаной  дороге  домой,
спать. С залива поднимался между деревьями холодный туман.



   Эрнест Хемингуэй.
   Какими вы не будете

   -----------------------------------------------------------------------
   Ernest Hemingway. A Way You'll Never Be (1933). Пер. - И.Кашкин.
   В кн. "Эрнест Хемингуэй". М., "Правда", 1984.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Атака развертывалась по лугу, была приостановлена  пулеметным  огнем  с
дорожной выемки и с прилегающих строений, не встретила отпора в  городе  и
закончилась на берегу реки. Проезжая по дороге на велосипеде  и  временами
соскакивая, когда полотно было слишком изрыто, Николас  Адамс  понял,  что
происходило здесь, по тому, как лежали трупы.
   Они лежали поодиночке и вповалку, в высокой траве луга и вдоль  дороги,
над ними вились мухи, карманы у них были вывернуты, и вокруг каждого  тела
или группы тел были раскиданы бумаги.
   В траве и в хлебах вдоль дороги, а  местами  и  на  самой  дороге  было
брошено много всякого снаряжения: походная кухня, -  видимо,  ее  подвезли
сюда, когда дела  шли  хорошо;  множество  ранцев  телячьей  кожи;  ручные
гранаты, каски, винтовки - кое-где  прикладом  вверх,  а  штык  воткнут  в
грязь: в конце концов здесь принялись, должно  быть,  окапываться;  ручные
гранаты, каски, винтовки, шанцевый инструмент, патронные  ящики,  ракетные
пистолеты с рассыпанными вокруг патронами, санитарные сумки,  противогазы,
пустые коробки от противогазов;  посреди  кучи  пустых  гильз  приземистый
трехногий пулемет, с выкипевшим пустым кожухом, с  исковерканной  казенной
частью  и  торчащими  из  ящиков  концами  лент,  трупы   пулеметчиков   в
неестественных позах, и вокруг в траве все те же бумаги.
   Повсюду  молитвенники,  групповые  фотографии,  на  которых  пулеметный
расчет стоит навытяжку и осклабясь, как футбольная команда на  снимке  для
школьного ежегодника; теперь, скорчившиеся и  раздувшиеся,  они  лежали  в
траве; агитационные  открытки,  на  которых  солдат  в  австрийской  форме
опрокидывал на  кровать  женщину:  рисунки  были  весьма  экспрессивные  и
приукрашенные, и все на них было не так, как бывает на самом  деле,  когда
женщине закидывают на голову юбки, чтобы заглушить ее крик,  а  кто-нибудь
из приятелей сидит у нее на  голове.  Такого  рода  открыток,  выпущенных,
должно быть, накануне наступления, было  множество.  Теперь  они  валялись
вперемешку с порнографическими открытками; и тут же были маленькие  снимки
деревенских девушек работы деревенского фотографа; изредка карточка  детей
и письма, письма, письма. Вокруг мертвых всегда бывает много  бумаги,  так
было и здесь после этой атаки.
   Эти были убиты недавно, и никто еще ничего не тронул,  кроме  карманов.
Наших убитых, отметил Ник, или тех, о ком он все еще  думал  как  о  наших
убитых, было до странности мало. У них тоже  мундиры  были  расстегнуты  и
карманы вывернуты, и по их положению можно было судить,  как  и  насколько
умело велась  атака.  От  жары  все  одинаково  раздулись,  независимо  от
национальности.
   Ясно было, что в конце боя город  обороняли  только  огнем  с  дорожной
выемки и почти некому из австрийцев  было  отступать  в  город.  На  улице
лежало только три австрийца, видимо, подстреленных на  бегу.  Дома  вокруг
были разрушены снарядами, и улица вся завалена штукатуркой  и  мусором,  и
повсюду исковерканные балки, битая черепица и много пробоин,  некоторые  с
желтой каемкой от горчичного газа. Земля была вся  в  осколках,  а  щебень
усеян шрапнелью. В городе не было ни души.
   Ник Адамс не встретил никого от самого Форначи, хотя, проезжая по густо
заросшей низине и заметив, как струится  воздух  над  листьями,  там,  где
солнце накаляло металл, он понял, что  слева  от  дороги  орудия,  скрытые
тутовой листвой. Потом он проехал улицей, удивляясь тому, что город  пуст;
и выбрался на нижнюю дорогу, проходившую под откосом берега, у самой воды.
На окраине был большой открытый пустырь, по которому дорога шла под  гору,
и  Нику   видна   была   спокойная   поверхность   реки,   широкий   изгиб
противоположного низкого берега и белая полоска высохшего ила перед линией
австрийских окопов. С тех пор как он был здесь в последний раз, все  стало
очень сочным и чрезмерно зеленым, и то, что место  это  вошло  в  историю,
ничуть его не изменило: все то же низовье реки.
   Батальон расположился вдоль берега влево. В откосе высокого берега были
вырыты ямы, и в них были  люди.  Ник  заметил,  где  находятся  пулеметные
гнезда и где стоят в своих станках  сигнальные  ракеты.  Люди  в  ямах  на
береговом склоне спали. Никто его не окликнул. Ник пошел дальше, но  когда
он обогнул высокий илистый намыв, на него навел пистолет молодой лейтенант
с многодневной щетиной и налитыми кровью воспаленными глазами.
   - Кто такой?
   Ник ответил.
   - А чем вы это докажете?
   Ник показал ему  свою  тессеру;  удостоверение  было  с  фотографией  и
печатью Третьей армии. Лейтенант взял ее.
   - Это останется у меня.
   - Ну, нет, - сказал Ник. - Отдайте пропуск и уберите вашу пушку.  Туда.
В кобуру.
   - Но чем вы мне докажете, кто вы такой?
   - Мало вам тессеры?
   - А вдруг она подложная? Дайте ее сюда.
   - Не валяйте дурака, - весело сказал Ник.  -  Отведите  меня  к  вашему
ротному.
   - Я должен отправить вас в штаб батальона.
   - Очень  хорошо,  -  сказал  Ник.  -  Послушайте,  знаете  вы  капитана
Паравичини? Такой высокий, с маленькими усиками,  он  был  архитектором  и
говорит по-английски?
   - А вы его знаете?
   - Немного.
   - Какой ротой он командует?
   - Второй.
   - Он командует батальоном.
   - Превосходно, -  сказал  Ник.  Он  с  облегчением  услышал,  что  Пара
невредим. - Пойдемте к батальонному.
   Когда Ник выходил из города, он видел три высоких  шрапнельных  разрыва
справа над одним из разрушенных зданий, и с тех пор обстрела не было. Но у
лейтенанта было такое лицо, какое бывает у человека под  ураганным  огнем.
Та же напряженность, и голос звучал неестественно. Его пистолет  раздражал
Ника.
   - Уберите это, - сказал он. - Противник ведь за рекой.
   - Если б я думал, что вы шпион, я пристрелил бы вас на месте, -  сказал
лейтенант.
   - Да будет вам, -  сказал  Ник.  -  Пойдемте  к  батальонному.  -  Этот
лейтенант все сильнее раздражал его.
   В штабном блиндаже батальона в ответ на приветствие  Ника  из-за  стола
поднялся капитан Паравичини, замещавший  майора,  еще  более  сухощавый  и
англизированный, чем обычно.
   - Привет, - сказал он. - Я вас не узнал. Что это вы в такой форме?
   - Да вот, нарядили.
   - Рад вас видеть, Николо.
   - Я тоже. У вас прекрасный вид. Как воюете?
   - Атака была на славу. Честное слово. Превосходная атака. Я вам  сейчас
покажу. Смотрите.
   Он показал по карте ход атаки.
   - Я сейчас из Форначи, - сказал Ник. - По дороге  видел,  как  все  это
было. Атаковали хорошо.
   -  Атаковали  изумительно.   Совершенно   изумительно.   Вы   что   же,
прикомандированы к полку?
   - Нет. Мне поручено разъезжать по  передовой  линии  и  демонстрировать
форму.
   - Вот еще выдумали.
   - Воображают, что, увидев одного американца в форме, все  поверят,  что
недолго ждать и остальных.
   - А как они узнают, что это американская форма?
   - Вы скажете.
   - А? Понимаю. Я дам вам капрала в провожатые, и вы с  ним  пройдете  по
линии.
   - Словно какой-нибудь пустобрех-министр, - сказал Ник.
   - А вы были  бы  гораздо  элегантней  в  штатском.  Только  в  штатском
выглядишь по-настоящему элегантным.
   - В котелке, - сказал Ник.
   - Или в мягкой шляпе.
   - Собственно, полагалось бы набить  карманы  сигаретами,  открытками  и
всякой чепухой, - сказал Ник. - А сумку шоколадом. И раздавать все  это  с
шуточками и дружеским похлопыванием по спине. Ни сигарет, ни открыток,  ни
шоколада не оказалось. Но меня все-таки послали проследовать по линии.
   - Ну конечно, стоит вам показаться, и это сразу воодушевит войска.
   - Не надо, - сказал Ник. - И без того тошно. В  принципе  я  бы  охотно
прихватил для вас бутылочку бренди.
   - В принципе, -  сказал  Пара  и  в  первый  раз  улыбнулся,  показывая
пожелтевшие зубы. - Какое прекрасное выражение. Хотите граппа?
   - Нет, спасибо, - сказал Ник.
   - Оно совсем без эфира.
   - Этот вкус у меня до сих пор во рту, - вспомнил Ник внезапно с  полной
ясностью.
   - Знаете, я и не подозревал, что вы пьяны, пока вы не начали болтать  в
грузовике на обратном пути.
   - Я накачивался перед каждой атакой, - сказал Ник.
   - А я вот не могу, - сказал Пара. - Я пробовал в первом деле,  в  самом
первом деле, но меня от этого вывернуло, а потом зверски пить хотелось.
   - Ну, значит, вам не надо.
   - Вы же гор