и вы не будете стыдиться старика, я у вас попрошу тот домик внизу в
деревне, что уж давно стоит пустой, заведу там погребок  ведер  на  двадцать
вина, да и стану хозяйствовать на старости лет". Ладно, смейтесь,  смейтесь!
У вас небось все вылетело  из  головы!  Старика  и  знать  не  желаете!  Так
говорите с ним - холодно, гордо... а все-таки вы мой золотой  Карл!  Правда,
вы всегда были ветреник, не в обиду вам будь сказано! Ну,  да  вся  молодежь
такова... А потом, глядишь, все и образуется!
 Моор (бросается ему на шею). Да, Даниэль, не буду больше запираться.  Я
твой Карл, твой заблудший Карл. Что моя Амалия?
 Даниэль (плачет). Это мне-то, старому грешнику, такая радость!  Значит,
и покойный граф понапрасну проливал слезы! Ну, теперь стыдите с миром, седая
голова,  дряхлые  кости!  Мой  господин  и  повелитель  жив!   Довелось-таки
свидеться!
 Моор. И он сдержит  свое  обещание!  Возьми  это,  честный  старец,  за
чалого. (Сует ему в руки тяжелый кошелек.) Я не забыл тебя, старина!
 Даниэль. Что? Что вы делаете? Куда так много? Вы ошиблись.
 Моор. Не ошибся, Даниэль.

 Даниэль хочет упасть ему в ноги.

Встань! Скажи, что моя Амалия?
 Даниэль. Господь да наградит вас! Боже ты мой! Ваша Амалия? Ох, да  она
не переживет этого, она умрет от счастья.
 Моор (живо). Она не позабыла меня?
 Даниэль. Позабыла? Что вы такое говорите? Забыть  вас?  Надо  было  вам
видеть своими глазами, как она убивалась, когда до нас дошел  слух,  который
распустил теперешний господин, будто вы умерли...
 Моор. Что ты говоришь? Мой брат...
 Даниэль. Да, ваш брат, наш господин,  ваш  брат...  В  другой  раз,  на
досуге, я вам расскажу побольше... А как она отгоняла его, когда  он  каждый
божий день приставал к ней с предложением стать его супругой.  О,  мне  надо
бежать, сказать ей... (Хочет уйти.)
 Моор. Постой, постой! Она не должна знать! Никто не должен  знать.  Мой
брат тоже.
 Даниэль. Ваш брат? Нет, боже упаси!  Он  ничего  не  должен  знать!  Не
должен! Если только он уже не знает больше, чем следует. Ох, поверьте,  есть
на свете дурные люди, дурные  братья,  дурные  господа...  Но  я  и  за  все
господское золото не стану дурным слугой... Ваш брат считал вас умершим!
 Моор. Что ты там бормочешь?
 Даниэль (еще тише). И правда, когда  так  непрошено  воскресают...  Ваш
брат был единственным наследником покойного графа...
 Моор. Старик! Что ты там бормочешь сквозь зубы, словно чудовищная тайна
вертится у тебя на языке и не смеет,  не  может  с  него  сорваться?  Говори
яснее!
 Даниэль. Нет, лучше  я  соглашусь  глодать  собственные  кости  и  пить
собственную воду, чем убийством заслужить богатство и благополучие.  (Быстро
уходит.)
 Моор (выходя из ужасного оцепенения).  Обманут!  Обманут!  Как  молнией
осенило меня... Злодейские  козни!  Ад  и  небо!  Не  ты,  отец!  Злодейские
козни!.. Убийца, разбойник - и все из-за... черных козней! Он очернил  меня!
Подделал, перехватил мои письма. Сердце исполнено любви! О, я  глупейший  из
глупцов! Отцовское сердце полно любви... О, подлость, подлость!  Мне  стоило
только упасть к его ногам... одной  моей  слезы  было  б  достаточно.  О,  я
слепой, слепой глупец! (Бьется головой об стену.) Я мог быть счастлив!..  О,
коварство, коварство! Счастье моей  жизни  разрушено  подлыми  плутнями!  (В
ярости мечется по сцене.) Убийца, разбойник! Из-за  его  черных  козней!  Он
даже не сердился на меня! Даже мысль о  проклятии  не  закрадывалась  в  его
сердце!.. О, злодей! Непостижимый, коварный, гнусный злодей.

 Входит Косинский.

 Косинский. Куда это ты запропастился, атаман? В чем дело? Я вижу, ты не
прочь и еще задержаться здесь.
 Моор. Быстрее! Седлай коней! Еще до захода солнца  мы  должны  быть  за
пределами графства!
 Косинский. Ты шутишь?
 Моор (повелительно). Живо! Живо! Не медли ни минуты! Бросай  все!  Чтоб
никто тебя не видел!

 Косинский уходит.

Я  бегу  из  этих стен. Малейшее промедление доведет меня до бешенства, а он
все  же  сын  моего отца. Брат! Брат! Ты сделал меня несчастнейшим из людей!
Я  никогда не обижал тебя. Ты поступил не по-братски. Пожинай спокойно плоды
своего  злодейства,  мое  присутствие не отравит твоего счастья!.. Но это не
по-братски! Мрак да покроет твои деяния и смерть да не обличит их!

 Косинский возвращается.

 Косинский. Кони оседланы. Можете ехать, если угодно.
 Моор. Как ты скор! Зачем так поспешно? Значит, никогда не увидеть ее?
 Косинский. Расседлаю, если  прикажете.  Вы  же  сами  велели  в  минуту
обернуться.
 Моор. Еще раз! Еще только одно "прости"! Я  должен  выпить  до  дна  яд
этого блаженства и тогда... Повремени, Косинский! Еще  десять  минут...  Жди
меня за стенами замка, и мы умчимся!


СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

 В саду.

 Амалия. "Ты плачешь,  Амалия?"  Это  он  сказал  таким  голосом,  таким
голосом!  Казалось,  вся  природа  помолодела.  Былая  весна   любви   вновь
забрезжила передо мною! Соловей щелкал, как тогда, цветы  благоухали,  и  я,
опьяненная счастьем, склонилась  к  нему  на  грудь.  О  лживое,  вероломное
сердце! Ты  хочешь  приукрасить  измену!  Нет,  нет!  Прочь  из  души  моей,
святотатственный образ! Я не нарушила клятвы, о мой единственный!  Прочь  из
моей души, коварные, безбожные желания! В сердце, где царил Карл, нет  места
для смертного. Но почему моя душа все время  против  воли  тянется  к  этому
пришельцу? Он так неразрывно слился с образом моего Карла!  Он  стал  вечным
спутником того, единственного! "Ты плачешь, Амалия?" О, я скроюсь, убегу  от
него! Никогда глаза мои не увидят этого человека!

 Разбойник Моор отворяет калитку.

(Вздрогнув.)  Чу!  Скрипнула  калитка? (Завидя Карла, вскакивает.) Он? Куда?
Зачем?  Я  словно  приросла  к  земле  и не могу бежать... Отец небесный, не
оставляй  меня! Нет, ты не вырвешь у меня моего Карла! В моей душе нет места
для  двух божеств! Я простая смертная девушка! (Вынимает портрет Карла.) Ты,
Карл,  будь моим ангелом-хранителем! Оборони меня от этого незнакомца, этого
похитителя  любви!  На  тебя,  на  тебя  смотреть  не  отрываясь!  Ни одного
нечестивого взгляда на того! (Сидит, молча уставившись на портрет.)
 Моор. Вы здесь,  сударыня?  И  так  печальны?  Слезы  блестят  на  этом
медальоне!

 Амалия не отвечает ему.

Кто  тот  счастливец,  из-за  которого  слезы  серебрятся  в  глазах ангела?
Дозвольте и мне... (Хочет взглянуть на медальон.)
 Амалия. Нет! Да!.. Нет!..
 Моор (отпрянув). О! И он заслуживает такого обожания? Заслуживает? Он?
 Амалия. О, если бы вы знали его!
 Моор. Я завидовал бы ему.
 Амалия. Преклонялись бы, хотели вы сказать.
 Моор. Гм!
 Амалия. О! Вы бы полюбили его... В нем было так много... В его  чертах,
в его взоре, в звуке его голоса было так много сходного с вами, того, что  я
так люблю.

 Моор стоит потупившись.

Здесь,  где  вы  стоите,  тысячи  раз стоял и он! А возле него та, что в его
близости  забывала  и  небо  и  землю.  Здесь  его  взор блуждал по цветущей
природе.  И  она, казалось, чувствовала его награждающий взгляд, хорошела от
восхищения  своего  любимого.  Здесь,  зачарованные  небесной  музыкой,  ему
внимали  пернатые  слушатели.  Вот  с этого куста он срывал розы, срывал для
меня.  Здесь,  здесь он меня обнимал. Его уста пылали на моих устах, и цветы
радостно умирали под ногами влюбленных.
 Моор. Его нет больше!
 Амалия. Вихри носят его по бурным морям, но любовь  Амалии  сопутствует
ему. Он бродит по далеким песчаным  пустыням,  но  любовь  Амалии  для  него
превращает раскаленную почву  в  зеленеющий  луг,  заставляет  цвести  дикий
кустарник. Полуденное солнце жжет его непокрытую голову, его ноги леденеют в
северных снегах, град хлещет ему в лицо, но любовь Амалии убаюкивает его и в
бурях. Моря, горы, целые страны разделяют любящих, но их души, вырвавшись из
пыльных темниц, соединяются в райских кущах любви. Вы,  кажется,  опечалены,
граф?
 Моор. Слова любви воскрешают и мою любовь.
 Амалия (побледнев). Что? Вы любите другую?.. Горе мне! Что я сказала?
 Моор. Она считала меня мертвым и сохранила верность мнимоумершему.  Она
услыхала, что я жив, и пожертвовала мне венцом праведницы. Она знает, что  я
скитаюсь в пустынях и в горе влачу свою жизнь, - и ее любовь в  скитаниях  и
горестях сопутствует мне. Ее зовут Амалия, как и вас, сударыня.
 Амалия. Как я завидую вашей Амалии!
 Моор. О,  она  несчастная  девушка!  Ее  любовь  принадлежит  погибшему
человеку и никогда не вознаградится!
 Амалия. Нет! Она вознаградится на небе. Ведь есть же,  говорят,  лучший
мир, где печальные возрадуются и любящие соединятся.
 Моор. Да! Мир, где спадают завесы  и  где  любящим  уготована  страшная
встреча... Вечностью зовется он... Моя Амалия - несчастная девушка!
 Амалия. Несчастная? Но ведь вы любите ее?
 Моор. Несчастная, потому что она любит меня! А что, если я убийца?  Что
бы вы сказали, сударыня, если  б  на  каждый  поцелуй  вашего  возлюбленного
приходилось по убийству? Горе моей Амалии! Она несчастная девушка!
 Амалия (весело и быстро поднимаясь). О! Зато какая же я счастливая! Мой
возлюбленный - отблеск божества, а божество - это милосердие и жалость! Он и
мухи не обидит! Его  душа  далека  от  кровавых  помыслов,  как  полдень  от
полуночи.

 Моор быстро отходит в сторону и неподвижно смотрит вдаль.

 Амалия (берет лютню и играет).

 Милый Гектор! Не спеши в сраженье,
 Где Ахиллов меч без сожаленья
 Тень Патрокла жертвами дарит!
 Кто ж малютку твоего наставит
 Чтить богов, копье и лук направит,
 Если дикий Ксанф тебя умчит?

 Моор (молча берет лютню и играет).

 Милый друг, копье и щит скорее!
 Там, в кровавой сече, веселее.
 (Бросает лютню и убегает.)


СЦЕНА ПЯТАЯ

 Лес близ замка Мооров. Ночь. В середине развалины башни.
 Разбойники расположились на земле.

 Разбойники (поют).

 Резать, грабить, куролесить
 Нам уж не учиться стать.
 Завтра могут нас повесить,
 Нынче будем пировать!

 Мы жизнь разгульную ведем,
 Жизнь, полную веселья:
 Мы ночью спим в лесу густом,
 Нам бури, ветер нипочем,
 Что ночь - то новоселье.

 Меркурий*, наш веселый бог,
 Нас научил всему, как мог.

 Мы нынче у попов кутим,
 А завтра - в путь-дорогу.
 Что нам не надобно самим,
 То жертвуем мы богу.

 И только сочный виноград
 У нас в башках забродит -
 Мы поднимаем целый ад.
 И нам тогда сам черт не брат,
 И все вверх дном заходит.

 И стон зарезанных отцов,
 И матерей напрасный зов,
 И вой детей, и женщин крики
 Для нас приятнее музыки.

 О, как они страшно визжат под ножом!
 Как кровь у них хлещет из горла ручьем!..
 А нас веселят их кривлянья и муки:
 В глазах у нас красно, в крови у нас руки.

 Когда ж придет мой смертный час -
 Палач, кончай скорее!
 Друзья! Всех петля вздернет нас:
 Кутите ж веселее!

 Глоток на дорогу скорее вина!
 Ура! Ай-люли! Смерть на людях красна!

 Швейцер. Уж ночь, а нашего атамана все нет.
 Рацман. А обещал ровно в восемь вернуться!
 Швейцер. Если с ним случилась беда, мы все сожжем, ребята! Не пощадим и
грудных младенцев!
 Шпигельберг (отводя Рацмана в сторону). Два слова, Рацман.
 Шварц. (Гримму). Не выслать ли нам лазутчиков?
 Гримм. Брось! Он вернется с таким уловом, что мы со стыда сгорим.
 Швейцер. Ну, это едва ли, черт  тебя  подери!  Когда  он  уходил,  было
непохоже, что он собирается выкинуть какую-нибудь  штуку.  Помнишь,  что  он
говорил, когда вел нас полем? "Если кто стащит  здесь  хоть  одну  репу,  не
сносить тому головы, не будь я Моором". Здесь нам нельзя разбойничать.
 Рацман (тихо Шпигельбергу). Куда ты клонишь? Говори яснее!
 Шпигельберг. Шш-шш! Не знаю, что у нас с тобой за  понятия  о  свободе!
Тянем этот воз, как волы, хотя день и ночь разглагольствуем о вольной жизни.
Мне это не по нутру.
 Швейцер (Гримму). Что еще затевает эта продувная бестия?
 Рацман (тихо Шпигелъбергу). Ты говоришь об атамане?
 Шпигельберг. Да тише ты! У него везде уши... Атаман, сказал ты?  А  кто
его поставил над нами атаманом? Не присвоил  ли  он  себе  титул,  по  праву
принадлежащий мне? Как?  Мы  ставим  свою  жизнь  на  карту,  переносим  все
превратности судьбы за счастье быть его крепостными,  когда  могли  бы  жить
по-княжески! Клянусь богом, Рацман! Мне это не по нутру!
 Швейцер (обращаясь к другим). В лягушек камнями бросать  -  на  это  ты
герой! А стоит ему только чихнуть, как ты давай бог ноги.
 Шпигельберг. Я уже годами мечтаю, Рацман,  как  бы  все  это  изменить.
Рацман, если ты тот, за кого я тебя считаю... Рацман! Он не  идет,  его  уже
считают погибшим... Рацман! Сдается мне, его час пробил! Как? Ты и бровью не
ведешь, когда колокол  возвещает  тебе  свободу?  У  тебя  даже  не  хватает
мужества понять мой смелый намек?
 Рацман. Ах, сатана, ты хочешь оплести мою душу?
 Шпигельберг. Что, клюнуло? Хорошо! Так следуй же за  мной!  Я  заметил,
куда он улизнул. Идем! Два пистолета редко дают  осечку,  а  там  мы  первые
бросимся душить сосунков! (Хочет увлечь его за собой.)
 Швейцер (в ярости хватается  за  нож).  А-а!  Скотина!  Ты  мне  кстати
напомнил про богемские леса! Не ты ли, трус, первый защелкал  зубами,  когда
крикнули: "Враг повсюду!" О, я тогда же  поклялся!..  Умри,  подлый  убийца!
(Закалывает его.)
 Разбойники (в  смятении).  Убийство!  Убийство!  Швейцер!  Шпигельберг!
Разнимите их!
 Швейцер (бросает нож через его голову). Вот тебе! Подыхай! Спокойствие,
друзья! Нечего шуметь по пустякам! Он, изверг, вечно злобствовал на атамана,
а на собственной шкуре - ни единого рубца. Да угомонитесь  же,  говорю  вам!
Гнусный живодер! Исподтишка вздумал напасть на такого человека!  Исподтишка!
Хорош! Разве мы затем обливались потом, чтобы подохнуть, как собаки, сволочь
ты эдакая? Для того прошли огонь и воду, чтобы околевать, как крысы?
 Гримм. Но, черт возьми, дружище! Что у вас там вышло? Атаман  придет  в
бешенство.
 Швейцер. Это уж моя забота. (Рацману.) А ты, безбожная  твоя  душа,  ты
был с ним заодно! Убирайся с глаз моих! Шуфтерле недалеко  от  тебя  ушел  и
висит теперь в Швейцарии, как ему предрекал атаман.

 Выстрел.

 Шварц (вскакивая). Слушай! Выстрел.

 Снова выстрел.

Еще один! Ура! Атаман!
 Гримм. Погоди! Он должен выстрелить три раза!

 Еще один выстрел.

 Шварц. Это он, он! Стреляй, Швейцер! Надо ему ответить.

 Стреляют.
 Моор и Косинский входят.

 Швейцер (идет им навстречу). Добро пожаловать,  атаман!..  Я  без  тебя
немного погорячился. (Подводит его к трупу  Шпигельберга.)  Будь  ты  судьей
между мною и этим. Он хотел из-за угла убить тебя.
 Разбойники (изумленно). Как? Атамана?
 Моор (погруженный  в  созерцание,  потом  горячо).  Непостижимо!  Перст
карающей Немезиды!* Не он ли первый пропел мне в уши песнь сирены?*  Посвяти
свой нож мрачной мстительнице! Не ты это сделал, Швейцер!
 Швейцер. Клянусь богом, это сделал я. И, черт побери, это не худшее  из
того, что я сделал в жизни. (Раздосадованный, уходит.)
 Моор (в  раздумье).  Понимаю,  небесный  кормчий!..  Понимаю...  Листья
падают с дерев... Пришла и моя осень. Уберите его!

 Труп Шпигельберга уносят.

 Гримм. Приказывай, атаман! Что делать дальше?
 Моор. Скоро, скоро свершится все. Подайте мне лютню! Я  потерял  самого
себя, побывав там! Лютню,  говорю  я!  Пением  я  восстановлю  свои  силы...
Оставьте меня!
 Разбойники. Уж полночь, атаман.
 Моор. Все это лишь театральные слезы. Нужна римская  песнь,  чтобы  мой
уснувший дух снова встрепенулся. Дайте же лютню! Полночь, говорите вы?
 Шварц. Дело к утру, сон свинцом ложится на наши веки. Трое суток мы  не
смыкали глаз.
 Моор. Как? Целительный сон смежает и  глаза  мошенников?  Зачем  же  он
бежит меня? Я никогда не был ни трусом, ни подлецом. Ложитесь спать!  Завтра
чуть свет мы двинемся дальше.
 Разбойники. Доброй ночи, атаман! (Ложатся на землю и засыпают.)

 Глубокая тишина.

 Моор (берет лютню и играет).

 Брут

 Привет мой вам, вы, мирные долины!
 Последнего примите из римлян!
 С Филиппов, где сражались исполины*,
 Душа взвилась к вам из отверстых ран.
 Мой Кассий, где ты? Рим наш погибает!
 Мои полки заснули -  спят во мгле.
 Твой Брут к теням покойников взывает:
 Для Брута нет уж места на земле!

 Цезарь

 Чья это тень с печатью отверженья
 Задумчиво блуждает по горам?
 О, если мне не изменяет зренье,
 Походка римлянина видится мне там.
 Давно ль простился Тибра сын с землею?
 Стоит иль пал наш семихолмный Рим?
 Как часто плакал я над сиротою,
 Что больше нет уж Цезаря над ним!

 Брут

 А! Грозный призрак, ранами покрытый!
 Кто потревожил тень твою, мертвец?
 Ступай к брегам печального Коцита!
 Кто прав из нас - покажет то конец.
 На алтаре Филиппов угасает
 Святой свободы жертвенная кровь,
 Да, Рим над  трупом Брута издыхает,
 И Брут его не оживит уж вновь!

 Цезарь

 И умереть от твоего кинжала!..
 И ты - и ты поднять мог руку, Брут?*
 О сын, то был отец твой! Сын - подпала
 Земля бы вся под царский твой трибут!
 Ступай! Ты стал великим из великих,
 Когда отца кинжалом поражал.
 Ступай! И пусть услышат мертвых лики,
 Что Брут мой стал великим из великих,
 Когда отца кинжалом поражал.
 Ступай! И знай, что мне в реке забвенья
 От лютой скорби нету исцеленья.
 Харон*, скорей от этих диких скал!

 Брут

 Постой, отец! Среди земных творений
 Я одного лишь только в мире знал,
 Кто с Цезарем бы выдержал сравненье:
 Его своим ты сыном называл.
 Лишь Цезарь Рим был в силах уничтожить,
 Один лишь Брут мог Цезаря столкнуть
 Где Брут живет, там Цезарь жить не может.
 Иди, отец! И здесь наш розен путь.

(Опускает  лютню  на  землю  и задумчиво ходит взад и вперед.) Кто просветит
меня?..   Все   так   сумрачно!  Запутанные  лабиринты...  Нет  выхода,  нет
путеводной  звезды.  Если  б  все кончилось вместе с этим последним вздохом!
Кончилось,  как  пошлая  игра  марионеток...  Но  к чему эта страстная жажда
райского счастья? К чему этот идеал недостижимого совершенства? Откладыванье
недовершенных  замыслов?  Ведь  ничтожный  нажим  на  эту ничтожную пружинку
(подносит  ко  лбу  пистолет)  равняет  мудреца с дураком, труса с отважным,
честного  с мошенником! Божественная гармония царит в бездушной природе так
откуда  же  этот  разлад  в разумном существе? Нет! Нет! Тут что-то большее,
ведь я еще не был счастлив!
 Души, загубленные мною, вы думаете, я содрогнусь? Нет, я не содрогнусь!
(Дрожит, как в лихорадке.)  Ваш  дикий  предсмертный  визг,  посинелые  лица
удавленников, ваши страшные зияющие раны - только звенья единой  неразрывной
цепи рока. Цепь эту выковали мои досуги, причуды моих мамок и  воспитателей,
темперамент моего отца, кровь моей матери! (Содрогаясь от ужаса.)  О,  зачем
новый Перилл* сделал  из  меня  быка,  в  пылающем  чреве  которого  сгорает
человечество? (Приставляет пистолет к виску.)
 _Время и вечность_, слитые в одном мгновении! Страшный ключ! Он  запрет
за мною темницу жизни и отомкнет обиталище вечной  ночи!  Скажи,  о,  скажи:
куда, куда ты влечешь меня? В чужую страну, которую не огибал  еще  ни  один
корабль? Смотри! При виде ее изнемогает человечество, ослабевают земные силы
и фантазия, эта дерзкая обезьяна чувств,  морочит  странными  ужимками  наше
легковерие. Нет, нет! Мужчина не должен спотыкаться!  Чем  бы  ты  ни  было,
безымянное "там", лишь бы мое "я" не покинуло меня будь чем угодно, лишь бы
оно перешло со мною в тот мир... Все внешнее - только тонкий слой краски  на
человеке... Я сам свое небо, сам свой ад. А вдруг ты  мне  там  предоставишь
лишь испепеленный клочок мироздания, от  которого  ты  давно  отвратил  свои
взоры, и одинокая ночь да вечная пустыня будут всем, что ждет меня за чертою
жизни? Я населю тогда немую пустыню своими фантазиями, а вечность  даст  мне
желанный досуг распутать запутанный клубок людских страданий. Или ты  хочешь
чрез лабиринт вечно новых рождений, чрез вечно новые арены бедствий, ступень
за ступенью, привести меня к гибели? Но разве  я  не  смогу  разорвать  нить
существования, сплетенную для меня в потустороннем ми