чишками, - допустим, что
Дидим сказал правду. Тогда, выходит, Анания тоже сказал Дидиму чистую
правду. Тогда Иисус и не воскрес вовсе, а всего лишь исчез из склепа, и
именно Иуда выкрал тело и похоронил на Акелдаме, на Земле Горшечника,
которую он же купил у Синедриона за тридцать сребреников. И когда Иуда
вернулся, на рассвете, его схватили стражи Синедриона. Заперли в камере,
допрашивали, били палками, снова заперли, не давали ни есть, ни пить. Ему
сказали, Каиафа собирается лично его допросить, без свидетелей, но Иуда
отказался: сказать Каиафе ему нечего. Потом стал просить стражей, чтобы
вывели его хотя бы во двор, дали погреться на солнышке. Стражи сжалились над
ним, открыли дверь камеры - и, не успели спохватиться, Иуда метнулся через
перила галереи и рухнул во двор. Руки, ноги, ребра переломал себе, кожа на
боках полопалась, весь был в крови, но выжил. Каиафа приказал его вылечить,
пригласил к нему лучших лекарей. Целый год прошел, пока Иуда поправился;
потом его поместили в камеру с нормальной постелью, слугу дали - чтобы
охранял его и выполнял все просьбы; еды, питья было вдоволь. Можно было
читать, выходить на прогулки; только на улицу не пускали. Пилат, перед
отъездом в Рим, встречался с ним; Каиафа несколько раз с ним беседовал.
Когда Каиафу сняли, новый прокуратор, Вителлий, с новым первосвященником,
Ионафаном, пришли к выводу, что Иуда действительно невиновен и, если он даст
клятву не бунтовать, можно его выпустить на свободу. Дидим сказал: именно
тогда он сменил имя и стал Ананией. Вителлий с ним не встречался, Ионафан же
беседовал несколько раз. Из Иерусалима Иуда перебрался в Дамаск, там никто
его не знал: Анания так Анания. И в таком случае правда, что это он обратил
в веру Савла и нарек его Павлом; того самого Савла, который по письменному
поручению Синедриона преследовал братьев-христиан. Потом, во времена
императора Калигулы, Иуда вернулся из Дамаска в Иерусалим и устроился на
службу в Синедрион. А после смуты его, при неясных обстоятельствах, избрали
первосвященником, и он добился от римлян, чтобы с этих пор у них было лишь
право утверждать первосвященников, выбор же их вновь становился прерогативой
царя Иудейского. В годы правления императора Нерона, при прокураторе
Феликсе, Ананию неожиданно вынудили отказаться от своего поста; прокуратор
Фест выдал ему охранную грамоту, однако первосвященник Анна приказал держать
его под домашним арестом. И он был не убит, а покончил с собой. А Павел,
бывший Савл, так ни о чем и не узнал...
Лука отошел от окна; лицо его было бледным и потным. Вот, стало быть, версия
вторая, произнес он вслух, это Дидим, брат Фомы, писарь в Синедрионе,
рассказал ему на берегу Мертвого моря, недалеко от Вифании... Каждый раз,
воспроизводя в памяти тот разговор, Лука чувствовал, что бледнеет. Он сел на
скамеечку, сгорбился, подперев лоб кулаками.
Возможен ведь и третий вариант, напрягал мозг Лука. Иисус в самом деле
воскрес, но Синедрион стал, и не без успеха, распространять слух, будто тело
его похищено из склепа. И похитителем был якобы Иуда, предатель, который за
деньги способен на все. Выход из этого безвыходного положения Иуда и
попытался найти, наложив на себя руки, но умереть ему не дали, несколько лет
держали под стражей, обрабатывали, пока не добились своего: Иуда согласился
под чужим именем вести слежку за последователями Христа. За это он получил
обещание, что, как только представится удобный случай, в награду за услуги
его возведут в ранг непогрешимого. И - после того как был схвачен Стефан, а
потом апостол Иаков - такой случай представился.
Лука вздохнул, покивал с напряженным лицом; да, это единственное логичное
объяснение, пробормотал он негромко. Единственное, которое похоже на правду.
Ведь если верить Дидиму, то почему тогда был устроен суд над Павлом? Если бы
Савла в Дамаске обратил в веру Христову Анания, прежде Иуда, то он не мог бы
стать главным обвинителем против Павла в иерусалимском процессе, не приказал
бы бить его по устам. Да и Павел наверняка разоблачил бы его, двадцать лет -
не такой уж большой срок, он бы его запомнил, если бы в самом деле Анания
уговорил его не преследовать братьев. Павел в присутствии прокуратора
обратился с апелляцией к императору, его увезли в Рим, там позволили снять
жилье, обвинение со временем устарело, он стал свободным. Анания же впал в
немилость. Да, повторял Лука, это единственная логичная версия. Значит, Иуда
действительно не умер, а стал Ананией. Но ведь Иисус воскрес, значит, это
неправда, будто Иуда похитил тело и похоронил его; если бы дело обстояло
так, он признался бы в этом под пытками... Лука опять подошел к окну, и тут
ему вспомнилось: Дидим сказал, что ждал вести о смерти Павла, Анания
поставил условие, чтобы Дидим открылся ему, Луке, лишь после кончины Павла.
Зачем надо было ждать этого, задумался Лука, ведь Дидим утверждал, что Павел
не знал ничего... День за окнами стал тускнеть, мальчишки уже перестали
драться, теперь они кидали в цель камни. В пыли стоял на коленях верблюд,
подняв вверх морду. Зачем Дидиму нужно было дожидаться смерти Павла? Да
затем, чтобы нельзя было спросить у него: так ли все случилось, как Анания
рассказал Дидиму?
Лука вдруг рассмеялся: ну конечно, вот где собака зарыта! Анания мог
говорить Дидиму что угодно: Павел умер, опровергнуть его он уже не в
состоянии. Вот почему надо было дождаться его смерти. Да, повторил Лука,
расхаживая по комнате взад и вперед, все-таки третий вариант самый
правдоподобный. Будь Павел жив, он бы наверняка заявил, что все это, от
первого до последнего слова, ложь и вовсе не Анания обратил его в Дамаске в
веру Христову! Да, третий вариант, третий - истинный.
На душе у него стало куда спокойнее. Он взял кувшин, отпил воды из него; на
бороде заблестели капли. Бросив взгляд на окно, он подумал, что пора,
пожалуй, идти: через посредника он передал Иосифу Аримафейскому, что зайдет
к нему сегодня до захода солнца; зайдет ненадолго, только задаст несколько
вопросов. Сейчас он жалел, что связался с Иосифом, а ведь сколько усилий
стоило найти, где он живет... Да, верное решение найдено: этот, третий
вариант, самый логичный.
Ладно, все равно, раз договорился, значит, надо сходить, подумал он. И снова
в душе зашевелились сомнения, снова ожили вопросы, мучившие его после
встречи с Дидимом. Собирая сведения об Иосифе Аримафейском, он узнал, что
тот все еще член Синедриона, хотя, из-за возраста, скорее почетный член; ему
стукнуло семьдесят пять, прямо Мафусаил, подагра его терзает, и с мочевым
пузырем беда, мочу не держит. Сначала это почему-то показалось Луке еще
одним доводом в пользу того, что третий вариант - настоящий. Хотя... как
все-таки вышло, что после того, как Иосиф Аримафейский отпросил у Пилата
тело Иисуса и положил его в своем склепе, он все-таки остался в Синедрионе?
И ничего в его жизни с тех пор не изменилось, кроме того, конечно, что он
состарился, и теперь за ним надо ходить как за малым ребенком. И если склеп
все еще принадлежит ему, то он ведь должен знать, что туда погребли Ананию;
и должен знать почему... Или, может, он продал склеп - после того как Иисус,
похороненный в нем, воскрес? Но если продал, то почему? Потому, что верил в
Иисуса, или, наоборот, потому, что не верил? И новый вопрос: если он
действительно был последователем Иисуса, то почему остался членом
Синедриона?
Лука сел, завязал ремешки на сандалиях, поправил одежду, оглядел валяющиеся
вокруг свитки... Идти к Иосифу Аримафейскому не хотелось. Человек он старый,
наверняка страдает провалами памяти, восполняя забытое воображением. Да и
кто знает: вдруг он намеренно не скажет правды, ведь чем-то ему нужно
платить за то, что он все еще состоит в Синедрионе...
Путь был короче, чем он предполагал. Переулки, улицы, опять переулки и
улицы, люди, животные на дороге, пыль, предвечерняя суета, громкие голоса.
Он был спокоен; единственное, в чем он поверил Дидиму, - то, что слежки за
ним не ведется. Он невольно огляделся, как привык за долгие годы, и
улыбнулся. Да, Дидим сказал правду: назначив место свидания на берегу
Мертвого моря, он боялся не за него. Если бы за Лукой следили, Дидим попался
бы где угодно, и это стоило бы ему не только должности писаря.
Высокая каменная ограда, бурно разросшийся плющ, кустарник, в котором с
трудом можно обнаружить калитку, - прямо какая-то замаскированная крепость.
Лука взял молоток, постучал. Вскоре изнутри крикнули, мол, сейчас, сейчас, и
спустя некоторое время в приотворенных воротах появилась служанка, стройная
молодая женщина с дежурной улыбкой на губах.
- Кого надо? - спросила она.
- Я к Иосифу Аримафейскому. Я передавал, что приду, и он предупредил, что
ждет меня до заката, - ответил Лука спокойно.
- Твое имя, господин, если позволишь...
- Лука из Антиохии, врач.
Служанка открыла калитку; Лука вошел, и она задвинула ее на засов. Сад был
таким же заросшим, как и земля перед забором: сплошь кусты и плети плюща.
- Мой господин просит не засиживаться долго: он не любит, когда чужие видят,
как он страдает.
- Я не задержусь. Я так и передавал: хочу только познакомиться.
Служанка пошла вперед. Дорожка была выложена камнями, между ними торчали
пучки травы.
- Представляться не к чему: господин собрал о тебе сведения.
- Я удивлен, - сказал Лука.
- В таком мире живем, - на ходу обернулась служанка.
- В каком? Где каждый каждого подозревает в чем-то дурном?
У входа служанка остановилась, сделала приглашающий жест:
- Прошу. Господин ждет.
Иосиф Аримафейский лежал в постели, укрытый покрывалом из верблюжьей шерсти.
Только худые, жилистые, подрагивающие руки да бегающие зрачки в огромных
глазах на исхудалом лице показывали, что он жив.
- Это ты обещал прийти сегодня? - просипел слабый голос.
- Я Лука из Антиохии, врач, как сообщил. - Лука склонился над стариком. - Не
могу ли я чем-нибудь тебе помочь?
- Спасибо за добрые намерения. Врач у меня есть. И не один... Возможно, ты
знаешь больше, чем они, но мне уже все равно. Спрашивай, что тебя
интересует. Я знаю, ты меня не лечить пришел.
Лука нерешительно постоял у постели, огляделся; у стены заметил скамеечку.
- Позволишь мне сесть?
- Если можно, давай закончим скорее. И пускай тебя не смущает, что я не
встаю. Вообще-то я даже сидеть уже не могу, ходить - тем более.
Передвигаюсь, только когда меня с двух сторон держат под руки. Если ты очень
устал, садись, конечно, но это не значит, что разговор будет долгий.
Лука еще раз глянул на скамеечку, потом перевел взгляд на Иосифа. Худое лицо
с большим костистым носом, выкатившиеся, с огромными поблескивающими белками
глаза, тонкие синеватые губы, меж которых проглядывали желтые зубы, вокруг
рта - редковатая, седеющая, свалявшаяся, словно кудель, бородка; бескровная
кожа под ней казалась еще более серой... С одеяла приподнялась костлявая
рука, по которой извивались лиловые жилы.
- Задавай вопросы, пожалуйста. А потом, прежде чем попрощаться, пожелай мне
скорой и спокойной смерти.
Лука подумал, что лучше бы сразу попрощаться и уйти: какой смысл терзать
умирающего? Постоял, глядя на клейкие белесые выделения в уголках рта
Иосифа, и все же сказал:
- Советую пить понемногу воду с соком лимона и с сахаром или медом. Побольше
жидкости...
- Служанка только что унесла кружку: я не хотел, чтобы была на глазах. Она
мне полотняной тряпочкой протирает губы и рот изнутри. Жду твоих вопросов.
Думаю, тебя интересует склеп. Давно это было... В большие деньги он мне
обошелся, деньги тогда были дороже, чем теперь, но я не жалею... Красивый
был склеп, я всегда красивое любил, пригласил лучших каменотесов, глыбу для
входа в дальних краях заказал, целого состояния мне она стоила, ее тоже
обтесали, вход она закрывала, как пробка горлышко. Хорошо, что я придумал
его построить, меня сразу выбрали в Синедрион...
Лука непонимающе смотрел на него.
- В Синедрион?..
- Я ведь предложил склеп в пользование Синедриону. Как место для почетных
захоронений... Потом мы и договор заключили, что до самой моей кончины
Синедрион располагает склепом по своему усмотрению, хоронит там, кого
посчитает нужным, а когда я умру, туда положат меня. Великодушие мое было
оценено по достоинству.
- А Иисус? - не выдержал Лука.
Рука на покрывале дрогнула.
- Мне этот молодой человек симпатичен был, честное слово. Я даже сказал
Каиафе с глазу на глаз: зря ты так сурово с ним обошелся, не заслужил этот
молодой человек смертной казни, такой умный, с таким чистым лицом!..
- Но Иисус-то как там оказался?
- Я же сказал: человек я предусмотрительный и постарался закрепить свое
положение в Синедрионе. Склеп как раз к тому времени был закончен, и Каиафа
собрал нас, нескольких членов, обсудить, как быть с телом: он опасался, что
похитят его. Сам знаешь, как люди были тогда настроены. Я и сказал: вот
склеп. Предложил им воспользоваться. Каиафа сразу стал действовать: велел
купить плат, погребальные пелены, все, что требуется, а я отправился к
Пилату как частное лицо и попросил разрешения взять тело. Вот так это было.
А как его все-таки ухитрились выкрасть, до сих пор не пойму. Там по крайней
мере трое сильных мужчин нужны были, с инструментами, чтобы камень тот
отодвинуть. Странный случай...
- Правда, что Ананию, первосвященника, там же похоронили?
- Знаешь, сын мой... может быть... Но мне это неизвестно. Я уже много лет не
встаю с постели, политика меня не интересует... и вообще ничего не
интересует. Если похоронили, значит, похоронили, по договору имеют право, в
договоре сказано: до моей смерти Синедрион пользуется склепом по своему
усмотрению. За это меня оставили почетным членом... Даже сейчас, когда я в
немощи. Ко мне ежедневно лекарей посылают, хотя толку от этого никакого. Я
никогда не спрашивал, пуст сейчас склеп или нет. Принадлежит он мне, но
право пользования, пока я жив, у Синедриона. А вот когда умру, того, кто там
находится, вынесут и похоронят в земле. Так значится в договоре.
- Ты говоришь, Иисус был тебе симпатичен?
- Да, очень симпатичен. Я даже поспорил из-за него с Каиафой. А про себя
думал: хорошо, что он первым попадет в новый склеп. Он это заслужил...
- А Анания?
- Человек он был странный, но неплохой. Он много сделал, и хорошего много,
времена были трудные, тогда ему никто не завидовал, а теперь, я слыхал,
плюются, произнося его имя. Пускай и он покоится в мире, если лежит в моем
склепе, а потом будет погребен в земле.
- Ананию всегда звали Ананией?
- Я ничьей подноготной никогда не пытался выведать. Всю жизнь был торговцем,
это меня занимало, требовало всех сил и времени... пока здоровье не
кончилось. И еще я рано понял, что хорошая сделка может строиться лишь на
доверии. Где нет доверия, там появляется подозрительность, а на подозрениях
хорошей сделки не заключишь. Я всегда из доверия исходил. Может, Ананию не
всегда Ананией звали - это только ему известно. Я его принимал так, как
есть; вот как и тебя - что ты лекарь из Антиохии.
- А все-таки... как могли выкрасть тело Иисуса из склепа?
- Дело давнее, откуда мне знать? Говорю же, сам не понимаю.
- А в Синедрионе об этом не было речи?
- Наверняка была... Но там столько всего говорят, и все о важных, срочных
вещах. Я ведь нечасто туда ходил: политика меня мало интересовала, я
коммерцией занимался. Считал за честь, что меня туда выбрали, ходил на
заседания, когда было время, голосовал, если требовалось. Бывало, что
голосовал против: это все есть в протоколах. Знаешь, если ты член
Синедриона, с тобой и деловые партнеры по-другому разговаривают. Для меня
это было самое важное, и склеп я тоже Синедриону для этого предложил...
Сделай одолжение, позови служанку: простыню мне пора поменять. Утомил меня
разговор...
- Еще один, последний вопрос. - Лука нагнулся над Иосифом Аримафейским: - У
кого ты наводил обо мне справки?
- Пусть это тебя не тревожит, сын мой. Я хотел только удостовериться, что
спокойно могу впустить тебя в свой дом. И, как видишь, впустил. У таких, как
я, много знакомых; без знакомств, без связей нет коммерции. И важно, чтобы
ты с каждым был в хороших отношениях. Понимаешь, что я хочу сказать? С
каждым. Позови служанку.
Лука поклонился. Иосиф Аримафейский сипло сказал ему вслед:
- Пожелай мне спокойной и скорой смерти, сынок. Это уже все равно не жизнь.
Служанка стояла за дверью. Лука сказал ей: господин передает, простыни ему
пора сменить. Служанка ответила: да, я сама чувствую, что пора. И с дежурной
улыбкой добавила: сам дорогу найдешь, господин? Засов отодвинь. Я потом
закрою.
Доклад Антония Феликса императору Нерону
СЕКРЕТНО!
Антоний Феликс, прокуратор Иудеи, приветствует Cветлейшего Кесаря.
Считаю важным сообщить тебе следующее: в не столь отдаленном будущем в Иудее
ожидаются важные события, среди которых возможна и война. Положение я
многократно обсуждал с тысяченачальником Лисием, который хорошо знает
местные условия и был близко знаком с первосвященником Ананией еще до его
смещения, случившегося недавно и, я бы сказал, неожиданно. Это решение
Синедриона радости у меня не вызвало, однако вмешиваться я не мог - из-за
памятного соглашения, принятого добрых десять лет назад по инициативе самого
же Анании. До самого последнего времени Анания производил впечатление
правителя сильного, он держал под контролем тлеющие страсти, отношения с
нами строил на корректной основе. Так что устранение его от власти
представляется мне фактором, который требует тщательного анализа с точки
зрения нынешнего политического курса, что актуально уже потому, что, как я
отмечал выше, среди последствий не исключена и война.
Народ здешний разделен на враждебные непримиримые лагери, недовольство зреет
со дня на день. Наблюдается рост бунтарских настроений, направленных и
против нас, и против местных иудейских правителей, которые, как уж издавна
повелось, и сами раскололись на враждебные лагери. Каждая группа завидует
власти и влиянию другой, так что отстранение Анании вполне может объясняться
и внутренними интригами. В данный момент я не вижу во властной верхушке ни
одной группы, с которой мы могли бы надолго найти общий язык; поэтому нашу
политику в самое ближайшее время необходимо изменить решительным образом.
Красноречивой иллюстрацией к этой анархической ситуации служит одно
происшествие, имевшее место в последнее время. Саддукеи, которые на первый
взгляд являются сторонниками компромиссов, а в действительности самые
отъявленные фанатики, схватили иудея по имени Павел, по рождению - римского
гражданина. Павел этот исповедует учение некоего иудея по имени Иисус,
частично расходящееся с верой, коей придерживается весь народ. Саддукеи к
этой новой вере непримиримы, в то время как фарисеи, другая большая партия,
более терпимы. Вышеназванного Павла едва не линчевали; лишь вмешательство
наших солдат спасло ему жизнь. Затем он был предан суду Синедриона, где
приговор так и не был вынесен - вследствие уступчивости фарисеев. В это
время первосвященником еще был Анания. Фанатики организовали заговор против
Павла, и от смерти его спасли опять же легионеры тысяченачальника Лисия; под
покровом ночи они привезли его ко мне в Кесарию. С этим человеком мы вместе
с супругой моей Друзиллой встречались несколько раз для беседы. По его делу
мы провели еще одно судебное заседание; на нем в последний раз
присутствовал, в качестве первосвященника, Анания, хотя и не произнес ни
слова - вместо него говорил нанятый адвокат. Вынесение приговора я отложил -
и, как убежден, поступил правильно. Я исходил из того, что обязан до конца
разобраться в ситуации, которая все более запутывается; а этого можно было
добиться только при условии, что в деле Павла я не встану ни на ту, ни на
другую сторону. События полностью подтвердили мою правоту. С тех пор я
убедился: цель противников Павла заключалась в том, чтобы, воспользовавшись
судом как удобным предлогом, сбросить Ананию, то есть фарисеев, идущих с
нами на компромисс. Дело в том, что к тому моменту обе партии в равной
степени утратили доверие народа; это относится даже