верия выдает вам за выполнение этого
поручения авансом триста франков. Через два дня, если возложенная на вас
задача будет выполнена в полнейшем секрете, дирекция выплатит вам
единовременно пять тысяч франков.
  - Да, да, - подчеркнул он, уловив недоверчивый взгляд Пьера, - пять тысяч
франков. Вы будете назначены мастером, и дирекция сумеет обеспечить вашу
дальнейшую карьеру. Я не говорю уже о том, что фотографии ваши будут
фигурировать во всех парижских газетах, как человека, который спас
население Парижа от отравления и болезней. Итак, вы беретесь выполнить
поручение дирекции?
  Пьер кивнул головой:
  - Конечно, это же ведь сущий пустяк.
  - Вне всякого сомнения, что коммунисты попытаются вас агитировать,
рассказывая вам всякие небылицы о положении в городе. Не верьте им ни
слова. Все это враки. Будет так, как я вам сказал. Их рабочие советы будут
здесь хозяйничать не более двух дней... То, чего от вас требует дирекция,
вы должны сделать послезавтра в час ночи. Запомните это хорошенько! В
случае непредвиденных препятствий можете это сделать немного позже, но
никоим образом не раньше. Понимаете? На это есть свои причины. Раствор,
вливаемый слишком часто и в слишком большом количестве, становится
ядовитым. Не забудьте: послезавтра ночью. Берите деньги, - он указал на
триста франков, лежащих перед Пьером.
  Пьер неуклюже сгреб деньги и сунул их в карман.
  - А теперь вот вам пробирки с раствором. Спрячьте их под блузой.
  Инженер выдвинул ящик стола и, достав оттуда большой кожаный футляр, нажал
кнопку. В футляре на синем бархате лежали две больших пробирки с белесой
мутноватой жидкостью. Инженер молча захлопнул крышку и протянул футляр
Пьеру.
  - Смотрите, не разбейте.
  Пьер молча осторожно сунул футляр за пазуху.
  - Ну вот и все, - сказал с улыбкой инженер, подымаясь из-за стола. -
Конечно, все это очень несложно, и вы без больших усилий сможете выполнить
поручение дирекции. Главное: помнить о сроке - послезавтра ночью, никоим
образом не раньше, - и держать язык за зубами.
  Инженер надел фетровую шляпу.
  - Ну, до свидания, - пожал он руку Пьеру. - Через два дня сдадите мне
отчет.
  Он медленно надевал серые замшевые перчатки.
  - Переждите здесь минут двадцать после моего ухода и отправляйтесь домой.
Постарайтесь выбраться отсюда незамеченным.
  Он протянул Пьеру на прощание портсигар, закурил и, надвинув шляпу, сбежал
по лестнице.
  Внизу хлопнула калитка.


  II


  Бурые лондонские туманы испариной влажных удушливых газов медленно
расползлись над Европой.
  В эти годы ученые отмечали заметную перемену европейского климата. Зимою в
Ницце лежал рыхлый снег, и удивленные пальмы с завитыми от заморозков,
всклокоченными листьями, как стройные безгрудые гарсонки24, качались в
замысловатом танго.
  В Лондоне, как всегда, стоял туман, и днем в тумане горели фонари, а в
мутноватой, белесой влаге слепыми подводными лодками шмыгали съежившиеся
люди с несуразно короткими перископами трубок.
  У лондонцев, вероятно, вместо легких - губки, чтобы впитывать туман.
  В полдень, в тумане, задранные к небу остроконечные морды труб выли
протяжно-долго, как собаки, почуяв мертвечину, и тогда из заводов, из
контор, из государственных учреждений высыпали миллионы человеческих губок
впитывать туман, чтобы понести его обратно в шестиэтажные муравейники
учреждений и бюро.
  В черных, как угольные копи, гаванях ежедневно в одно и то же время гудели
брюхатые пароходы, и на пароходах отплывали в английские доминионы эшелоны
солдат, чиновников и просто граждан Британской империи; отплывали, чтобы
где-то, под знойным небом Индии, выдохнуть немного тумана, который
расползется свинцовой испариной, ибо для прожженных солнцем индусов
лондонский туман удушливей удушливого газа.
  Этим летом в Европе непрерывно шел мелкий, колкий дождь, и в августе от
берегов Британии дыхнуло туманом. Туман тяжелой вуалью проплыл над
Ла-Маншем, окутал зеленые берега Нормандии и потянулся дальше, обволакивая
предметы и города серой бархатной замшей. Серые лохматые клубы ползли по
равнинам, как дым.
  На Ла-Манше протяжными гудками перекликались пробиравшиеся в тумане
пароходы.
  В Довиле туман сдунул с пляжа купальщиков, приехавших наслаждаться летом,
и море жадными языками лакало белый песок, как забытое на тарелке
недоеденное картофельное пюре. По террасам отелей слонялись съеженные,
словно невыспавшиеся люди, укутанные кашне.
  По ресторанам и кафе, в холлах отелей с утра визжал уже джаз, и
неудачливые, полуголые купальщицы, облитые желтым мертвенным светом люстр,
вздрагивали в синкопах наслаждения, точно крабы, вцепившиеся в грудь
отряхивающихся водолазов-танцоров.
  Утром из серого облака тумана зигзагом молнии вылетел скорый поезд и по
громоотводу рельсов слетел на вокзал. На перроне его ждали два господина в
черных цилиндрах, штук двадцать фотографов и беспокойная кучка репортеров.
Из вагона первого класса вышел бритый седой джентльмен, в кепи, в
сопровождении нескольких джентльменов помоложе. Господа в цилиндрах
церемонно поспешили им навстречу. Защелкали фотографические аппараты.
Господа в цилиндрах, вежливо приподымая цилиндры, заговорили по-английски.
У выхода ждали два автомобиля; под тяжестью усевшихся в них джентльменов
автомобили подобострастно закачались и отплыли в туман. Репортеры на
подвернувшихся такси помчались вслед за ними, сжигаемые заманчивой
надеждой интервью. Приехавший был английский премьер-министр.
  Через час в осаждаемый журналистами холл отеля сошел секретарь премьера,
переодевшийся в живописно-сдержанный пуловер25 и широкий английский
костюм, и с вежливо-скучающим видом сообщил навязчивым репортерам, что
премьер прибыл в Довиль, не преследуя никаких политических целей, дабы
отдохнуть в нем несколько дней от государственных дел, и что он очень
сожалеет о неблагоприятной погоде.
  Репортеры усердно стенографировали. Они знали великолепно, что день тому
назад в Довиль прибыл из Парижа французский председатель совета министров,
которого они ходили встречать на вокзал и провожали в ту же гостиницу,
получив от него почти слово в слово такое же заявление. Знали они еще и
то, что дня два тому назад поездом от бельгийской границы приехал в Довиль
польский посланник, хотя на вокзал его ходил встречать только один
господин в цилиндре, и на перроне не было ни фотографов, ни репортеров.
Поэтому, прилежно записав сообщение секретаря, они немедленно побежали
протелеграфировать в свои газеты известие о важной политической
конференции представителей трех держав. Сделав это, они прибежали обратно
караулить несловоохотливых дипломатов.
  Все утро оба дипломата оставались в своих апартаментах; туда же они велели
принести себе завтрак, который оба съели с аппетитом. В четыре часа дня
переодетый лакеем репортер заметил, что английский премьер лично сходил в
ватер-клозет, где он пребывал довольно долгое время, после чего вернулся
обратно в свой кабинет.
  Только к шести часам вечера, на радость всем журналистам, терпеливо
караулившим за портьерами, французский премьер в сопровождении секретаря
покинул свои апартаменты в левом флигеле отеля и направился безо всяких
уловок в правый флигель к английскому премьеру. На лице его, как ни
напрягалось внимание репортеров, не удалось уловить никакого определенного
выражения. Один из журналистов заметил, что, проходя мимо его портьеры,
премьер тихонько насвистывал популярную песенку.
  Визит затянулся. Три раза репортер, переодетый гарсоном, подавал в
апартамент ј 6 коктейли и долго бесшумно возился со стаканами. Во время
его пребывания в апартаменте оба дипломата говорили преимущественно о
погоде, жаловались на скверные урожаи в государстве, обменивались мнениями
насчет результатов последних скачек в Уэмблей. Репортер так ничего и не
добился, уронив только от напряженного внимания и с непривычки один
стакан. Около восьми часов вечера за кем-то посылали. Через десять минут в
апартамент ј 6 постучался польский посланник. Вид у него был
аристократический и задумчивый, а тщательный пробор между редкими волосами
сползал до воротничка. Подавали еще раз коктейли. Разговор велся на
английском языке. Говорили о качестве и добротности сигар. Польский
посланник рассеянно рассматривал запонки на манжетах.
  Репортеры за портьерами нетерпеливо раскрывали и складывали карманные
фотографические аппараты. Им хотелось во что бы то ни стало запечатлеть
выражение лиц выходящих после конференции дипломатов, и они нервничали
из-за того, что такой исторический документ может легко пропасть
вследствие недостаточно яркого освещения коридора.
  Наконец, к девяти часам дверь апартамента ј 6 открылась, и вышел оттуда
польский посланник, небрежно поправляя запонки на белоснежных манжетах. На
его лице, как и полагается дипломатам, не было абсолютно никакого
выражения. Он быстро поднялся в лифте в свой апартамент.
  Только через полчаса после его ухода в дверях апартамента ј 6 появился
французский премьер, провожаемый до порога своим английским коллегой. Лицо
его было одутловатое и розовое, как у людей, которые накурились сигар.
Некоторые малоопытные репортеры приняли это за признак возбуждения.
Впрочем, освещение коридора оказалось и вправду недостаточным, и
запечатлеть как следует выражение лиц дипломатов в этот знаменательный
вечер рьяным репортерам не было суждено.
  Проводив французского премьера в его апартамент, журналисты рассыпались:
кто на почту, кто в ресторан, - есть отбивные котлеты и писать статейку,
кто просто в дансинг - поразмять ноги после трудового дня. Оба премьера,
пообедав, отослали прислугу и, по всей вероятности, легли спать.
Политический день закончился; ничего интересного не могло произойти до
следующего утра. Последний репортер, решив на следующий день быть первым
на посту, покинул отель. И напрасно. Если б он дождался двенадцати, от его
внимания не ускользнуло бы небезынтересное происшествие. Без десяти
двенадцать к подъезду отеля подан был автомобиль. С лестницы спустился
польский посланник, предшествуемый боем, который нес чемодан. Посланник и
чемодан исчезли в автомобиле. Автомобиль тронулся в сторону вокзала.


  * * *

  Неделю спустя в утренних выпусках газет, где-то в конце, нонпарелью
всплыло слово "Польша". К концу недели польский вопрос, подымаясь с
молниеносной быстротой, как ртуть в термометровых трубках газетных
столбцов, заполнил целые колонки, подполз к заголовкам. Известия
становились все определеннее.
  На территории Польши, откуда ни возьмись, появился новый, наскоро
сработанный гетман, задумавший поход на Украину с целью освободить ее
из-под большевистского ига. В обильно раздаваемых интервью гетман возвещал
возрождение самостийной Украины, соединенной с Польшей исторической унией.
С молчаливого ведома польского правительства свежеиспеченный гетман
вербовал на территории Польши освободительную украинскую армию. Польские
газеты трубили сбор. Они громко напоминали об исторических, неустаревших
границах и туманно намекали на возможную автономию Восточной Галиции.
Правительство сдержанно хранило молчание.
  Когда события, казалось, уже созрели, приближаясь к своей кульминационной
точке, правительство Союза Советских Республик обратилось к правительству
Польши со спокойной предостерегающей нотой, требуя в интересах
европейского мира и добрососедских отношений немедленной ликвидации
авантюристических организаций, направленных против Советского Союза.
  Буржуазная пресса объявила эту ноту неслыханной провокацией и заговорила о
войне. Подстрекаемое польское правительство ответило непарламентарной
нотой. Последовал острый обмен ультиматумами.
  В Париже в этот день с утра подул резкий северо-западный ветер, и на
ветру, словно непросушенное белье, бессильно трепались изорванные лохмотья
тумана. Ветер бешено мчался по улицам, сшибая с ног зазевавшихся прохожих.
В воздухе тяжелыми птицами зареяли сорванные шляпы, и странными прыжками,
как упругие, резиновые мячи, понеслись вслед за ними обезглавленные люди.
  К шести часам вечера на улицах появились экстренные выпуски. На
перекрестках прохожие вертелись волчками, напрасно стараясь удержать
улетающие из рук листки. Под непроницаемой сеткой тумана люди, как
пойманные бабочки, неуклюже бились с распростертыми крыльями газет.
  За толстыми стеклами кафе раздобревшие, беспечные завсегдатаи играли в
преферанс и, с расстановкой подбирая масти, кидали с размаху в сердца
червей острые пики пик.
  - Вист.
  - Извольте.
  - А мы их козырем.
  - Да, мсье. Это уже не шутка. Они спровоцировали польские войска
перешагнуть границу. Эти бандиты угрожают нашей верной союзнице - Польше.
Франция этой провокации не потерпит.
  - Пас.
  - Изрядно.
  - Мы пошлем друзьям-полякам в подмогу войска и амуницию. Большевиков
перебьют...
  - А мы их - червями. Да, мсье. Только этим путем возможно водворить,
наконец, в Европе прежний, довоенный, порядок. Я это говорил всегда моему
депутату Жюлье. Мы никогда не покончим с кризисом, не покончив прежде с
советами.
  - Дамочка пик.
  На дворе мчался ветер, хлестал в толстые стекла, взлетал вверх, кубарем
катился по крышам, застрял, запутался в паутине антенн, вырываясь, мчался
дальше, и раскачавшиеся антенны жалобно гудели.
  В Промышленном клубе в этот вечер гости, по обыкновению, играли в баккара
и плотно ужинали в буфете, медленно разжевывая и запивая вином жирных
португальских устриц. В курительной, в удобных кожаных креслах, господа,
одетые в смокинги, курили, оживленно беседуя.
  В комнату вошел заведующий с двумя лакеями, тащившими предлинный свиток.
Свиток оказался большой картой Европы. Лакеи повесили ее на стене.
  Обращаясь к седоватым господам, усевшимся удобно на диване, заведующий
объяснил с улыбкой:
  - Когда война, мсье любят, чтобы была карта. В прошлую войну приходилось
раз шесть менять карты. Совсем искололи булавками.
  Господа гурьбой окружили карту.
  В углу, на диване, лысый господин в монокле говорил седому господину с
бакенбардами:
  - Вчера вечером, говорят, английская эскадра отплыла по направлению к
Петербургу.
  Господин с бакенбардами склонился конфиденциально:
  - Мой приятель, секретарь министерства внутренних дел, сказал мне вчера, -
понятно, между нами, - что правительство намерено завтра объявить
мобилизацию. Образуется коалиция всего культурного мира, нечто вроде
нового крестового похода против большевиков. В три недели большевики будут
уничтожены, и в России будет восстановлена законная власть. В Лондоне, с
ведома английского и французского правительств, образовалось уже
правительство из видных государственных мужей русской эмиграции. Говорят
даже, будто бы... - Господин с бакенбардами склонился еще ниже и докончил
уже неразборчивым шепотом.
  - Что вы говорите? - полюбопытствовал лысый. - Да, да, это вполне
благоразумно. Впрочем, это мое глубокое убеждение. Никогда французская
промышленность не освободится от этой смуты, пока там, на востоке, будут
существовать советы. Уничтожение советов, водворение порядка в России -
это решительный удар нашему отечественному коммунизму, это - победа на
нашем внутреннем, промышленном фронте. Во имя ее вся благоразумная Франция
не остановится ни перед какими жертвами...
  На дворе, по опустевшим улицам, вдогонку одинокой мотоциклетке, мчался
ветер, и на ветру громадными хлопьями чудовищного снега мелькали клочья
экстренных газет. На перекрестках, как призраки в клеенчатых капюшонах,
неуклюже танцевали полицейские.
  В типографии рабочей газеты ярко горело электричество, дребезжали
линотипы, и вымазанные наборщики, как мозолистые виртуозы, громыхали
пальцами по крохотным булыжникам клавиш. Размеренно подпрыгивали рычаги,
подымаясь и опускаясь вниз, и зазевавшиеся буквы, как вызванные на
перекличку солдаты, молниеносно становились в строй. Потом буквы, как
купальщики с трамплина, стремглав бросались вниз, в бассейн с
расплавленным оловом, чтобы через минуту вернуться уже цельной,
органической строчкой:
  "Сегодня, в двенадцать часов дня, первый транспорт"...
  Буквы догоняют буквы, чтобы через минуту всплыть новей стройной строчкой:
  "...оружия и амуниции, отбывший из Лиона в..."
И еще:
  "...Польшу, застрял на расстоянии восьмидесяти километров от германской
границы вследствие единодушной забастовки железнодорожников, отказавшихся
пропустить какой бы то ни было транспорт, предназначенный для борьбы с
рабочим Союзом Социалистических Советских Республик".
  Точка.
  - Молодцы ребята, - улыбается наборщик.
  Снова мелькают пальцы по ступенькам клавиш. Снова одна за другой, вверх по
канатам, по лесам рычагов, как акробаты, несутся буквы, чтобы через минуту
кинуться опять головой вниз в бурлящий бассейн и вынырнуть оттуда новой,
неразрывной цепью:
  "В три часа дня в городе появился декрет о милитаризации железных дорог".
  И сейчас же другая:
  "Центральным комитетом профсоюзов объявлена на завтра всеобщая забастовка".
  - Товарищ, наберите цицеро воззвание ЦК компартии к рабочим, крестьянам и
солдатам.
  Опять дребезжат клавиши:
  "...Рабочие, крестьяне и солдаты! Компартия призывает вас всячески
содействовать поражению собственной буржуазии... Эта классовая война
против страны пролетарской диктатуры, против СССР - единственного
отечества мирового пролетариата - должна кончиться победой трудящихся всех
стран...
  Создавайте нелегальные комитеты на заводах, на транспорте, в деревне и в
армии...
  Солдаты!
  Готовьтесь превратить войну империалистическую в войну гражданскую за
победу рабочих и крестьян".
  У входа в типографию раздался гул голосов, топот сапог и винтовок. На
лестнице, ведущей вниз, затоптались синие люди.
  Полиция.

  К вечеру на стенах домов всплыли красные афиши: воззвание Центрального
Комитета компартии к рабочим и солдатам.


  * * *

  Происшествия следующего дня покатились с поистине головокружительной
быстротой.
  В десять часов утра на стенах Парижа появился декрет о всеобщей
мобилизации. Несмотря на объявленное военное положение и на запрещение
сборищ, улицы кишели возбужденной толпой, выливавшейся в шествия со
злобными криками против войны. Наспех организованная патриотическая
фашистская милиция силилась помочь полиции удержать город в пределах
послушания. Сгоняемые стадами запасные проходили по городу с пением
"Интернационала". Три броненосца, стоявшие в Тулоне, ушли в море, подняв
красные флаги. В городе царили замешательство и брожение. Полк, получивший
приказ выступить в поход, забаррикадировался в казармах, вывесив из окон
красные платки.
  В двенадцать часов дня газеты сообщили об отплытии английских эскадр по
направлению к Ленинграду.
  Вечерние выпуски газет уже не вышли во всей Европе, благодаря всеобщей
забастовке.
  В Париже в эту ночь воинские части, отправляемые с Северного вокзала,
разоружили офицеров и заняли вокзал. Вооруженные рабочие захватили
Восточный и Лионский вокзалы с целью воспрепятствовать прибытию
правительственных войск из провинции. Воинские части, отправленные для
очистки вокзалов, перешли на сторону рабочих. Вооруженное население
рабочих кварталов заняло ратушу и двинулось к центру города.
  Весь следующий день не прекращалась перестрелка. Отряды полиции и
жандармерии расстреливали баррикады с блиндированных автомобилей, пытаясь
помешать вторжению красной гвардии в центральные кварталы.
  Ночью Париж не спал, гудели мостовые под колесами грузовиков, стрекотали
низко кружащиеся самолеты, и пулемет сшивал непрочными швами расколовшийся
надвое город. Небо, добела вылизанное языками прожекторов, тускло мерцало.
  Перестрелка длилась до утра и вдруг - как по данному знаку - внезапно
оборвалась.
  В восемь часов утра отряды красной гвардии заняли центральные кварталы.
Правительственные войска отступили, не оставив даже прикрытия. Опасаясь
подвоха, восставшие решили ждать подкреплений.
  В десять часов утра красная гвардия двинулась к западным кварталам, не
встречая никакого сопротивления.