лось  повоевать  в
партизанах. Николай Лукьянович хранил орден и две  медали.  После  войны
Клыков быстро восстановил хозяйство. Идея мелких  производств  приносила
плоды.
   В веселые брежневские времена колхоз вырос в миллионеры.
   Вознесенских  крестьян  теперь  в  подсобных  цехах  председатель  не
занимал. Для этого Николай Лукьянович возил автобусом  разный  сброд  из
райцентра. Те вкалывали вахтой пять дней,  а  на  выходные  отправлялись
назад в райцентр:  пропивать  недельный  заработок.  Николай  Лукьянович
предпочитал, чтобы отдых наемных тружеников проходил подальше.
   Теперь  свои  вознесенцы  работали  в  сельском  хозяйстве,  создавая
видимость кипучей деятельности.
   Эта  деятельность  особого  дохода  не  приносила.  Чтобы   выполнять
госзаказы, Клыков закупал сельхозпродукцию на стороне.
   Грудь председателя украсила  первая  Звезда  Героя  Социалистического
Труда. Пришло время  позаботиться  о  своем  благосостоянии.  Для  этого
Николай Лукьянович держал в подсобных производствах  несколько  десятков
мертвых душ. В отличие от бессмертного  гоголевского  персонажа,  Клыков
имел с них материальную  пользу.  На  мертвые  души  выписывалась  живая
зарплата, которая  шла  в  карман  Николая  Лукьяновича.  Небескорыстную
помощь в  сомнительной  финансовой  деятельности  председателю  оказывал
бухгалтер Замыгин, приятель Клыкова еще по городской адвокатской  жизни.
Вознесенцы ничего не замечали, поскольку  приезжий  сброд  запомнить  не
могли. В подсобных производствах Клыкова наблюдалась текучесть кадров.
   Николай  Лукьянович  построил  себе  двухэтажный  Дом.  Прокатился  в
областную столицу, выбрал себе в  воронежском  пединституте  молодую,  с
последнего  курса,  учительницу  для  новой  Вознесенской  школы.  Через
полгода сыграли свадьбу. Отпустил на пенсию бухгалтера  Замыгина.  Через
три дня после  торжественного  отъезда  бухгалтера  бревенчатая  контора
сгорела со всеми бумагами. Клыков  выстроил  новое  каменное  правление.
Пригласил бухгалтером молодого специалиста Большакову, а ее мужа  Ваську
пристроил к себе водителем. Покончив со старым, Клыков поставил вопрос о
переводе своего колхоза в совхозную форму.
   Васька Большаков всего этого о директоре  не  знал,  но  что  Николай
Лукьянович человек не бедный, догадывался. Свою личную жизнь Клыков  вел
скрытно.
   В дом никого из местных  не  пускал.  Дом  строили  приезжие  армяне.
Закончив  строительство  и  отделку,  они  укатили,  и  больше  никто  в
Вознесенском их не видал.
   Ваську пускали во двор, гараж и на летнюю кухню, где  водителя  часто
кормили. Важных гостей Клыков принимал в отдельном  кабинете  при  новой
совхозной столовой. Он давно  уже  не  кушал  из  общей  миски.  Кабинет
сверкал хрусталем и импортной мебелью.
   Случай, поразивший  Ваську  финансовой  мощью  хозяина,  произошел  в
Москве. Кроме казенного вездехода, Клыков держал в личной  собственности
новую "Волгу". Этой машиной директор обыкновенно управлял сам, а  Ваське
доверял техническое обслуживание.
   В Москву тогда Николай  Лукьянович  ехал  за  второй  Звездой  Героя.
Предвидя банкеты, за руль посадил Василия.  Получив  награду  и  отметив
событие со всеми нужными людьми, Клыков приказал отчаливать  домой.  Они
покатили ранним утром. Недалеко от Павелецкого вокзала у "Волги" полетел
диск сцепления.  Николай  Лукьянович,  поняв,  что  продолжать  движение
возможности  нет,  спокойно  полез  в  карман,  вынул  тысячу  рублей  в
банковской упаковке и протянул шоферу:
   - Вася, голубчик, разберись с машиной и  гони  ее  домой,  а  у  меня
времени сидеть нет.
   Клыков вышел из "Волги" и поднял руку. Московский таксист притормозил
по-столичному лихо.
   Клыков уселся на переднее сиденье и приказал  ехать  в  Вознесенское.
Таксист не понял.
   - Ну, голубчик, сперва до Воронежа, а там еще верст сто.
   Тертый московский таксист в полном недоумении оббежал  несколько  раз
вокруг своего таксомотора и почему-то обратился к Ваське:
   - Твой дед что, спятил?!
   Вася рассказал про аварию.
   - А ты знаешь, сколько ему это встанет?  -  не  унимался  таксист.  -
Рублей двести в один конец. А я обратно порожняком не поеду.
   Николай Лукьянович приоткрыл окно:
   - Ты что, голубчик, с моим шофером договариваешься? Платить-то мне.
   Москвич развел руками, плюхнулся на свое шоферское место и с  тем  же
недоумением на лице рванул с места.
   Ваське по приезде домой очень хотелось  поделиться  с  земляками,  но
парень сдержался и не прогадал - через две недели  Клыков  прибавил  ему
зарплату.

5

   Надежда Николаевна Клыкова годилась директору в дочки  не  только  по
совпадению своего отчества с именем мужа, но и по возрасту.
   Накрывая стол в гостиной, Надя немного  волновалась.  Супруг  сегодня
обедал дома. Он принимал художника  Темлюкова.  Женщине  очень  хотелось
поближе поглядеть на столичную знаменитость.  О  живописце  она  кое-что
слышала от мужа и мельком видела его, когда весной художник приезжал  на
один день оглядывать стройку и оговаривать условия клыковского заказа.
   Николай Лукьянович перед Надей имел преимущество почти в сорок лет. В
день свадьбы ей  исполнилось  двадцать  пять,  а  жениху  перевалило  за
шестьдесят.
   Многие считали, что в браке девушка искала богатой жизни. Это, может,
и было отчасти верно. Только часть эту Надя сознанием не понимала.
   Николай Лукьянович, кавалер  старой  школы,  умел  ухаживать.  Раньше
Клыков жил холостяком и никогда не  заводил  романов  вблизи  жилья  или
работы. Он держал приятельниц  в  столицах  и,  когда  позволяло  время,
вырывался к ним, совмещая лирические встречи с командировочными заботами
сельского хозяина.
   Став богатым,  председатель  нанял  бывшего  министерского  снабженца
Ширикова своим представителем по Москве и Ленинграду. Шустрый  и  умелый
Шириков, уволенный из министерства за  бесконечные  махинации,  исполнял
для Клыкова самые разнообразные обязанности: от культурной  программы  в
Большой и Мариинку, номеров в "Пекине" и "Савое" до чисто снабженческих.
В хозяйство отгружали тракторы и бульдозеры, грузовики и запчасти.
   Клыков несколько раз возил Надю в Москву и Ленинград. И всегда  селил
девушку в отдельный номер.
   К ее приезду Шириков украшал номер цветами. Директор не позволял себе
ничего, кроме отеческого поцелуя на ночь. Они обедали в  лучших  дорогих
ресторанах, посещали балет и оперу. Два раза ходили в театр на  Таганке.
Без очереди проникли на первую манежную корриду Ильи  Глазунова.  И  нет
ничего удивительного в том, что в душе недавней  студентки  Воронежского
пединститута нашлось место для такого удивительного и моложавого деда.
   На первом курсе Надя влюбилась.  Его  звали  Славой.  Папаша  Славика
занимал  крупный  партийный  пост.   В   девятнадцать   студент   владел
однокомнатной квартирой в центре Воронежа, и  его  нередко  к  институту
подвозили на черной "Волге". Славик позволял Наде себя любить. Отдельная
квартира резко сократила платонический период. Но с  третьего  курса  он
переехал в Москву, сменил воронежскую студентку на дочку инструктора ЦК,
а пединститут на МГИМО. На пятом курсе,  разочарованная  в  любви,  Надя
восприняла предложение  ехать  на  работу  в  Вознесенское  как  уход  в
монастырь и согласилась. Николай Лукьянович вернул ей уверенность  в  ее
женских чарах. Он был нежен, терпелив и широк. Надя жила  с  убеждением,
что вышла замуж по любви.
   Супругом Николай Лукьянович оказался строгим. Если Надя после  школы,
где   работала,   сразу   не   возвращалась   домой,   Клыков    выражал
неудовольствие. Близких отношений с коллегами-учителями он не одобрял. В
своем доме Клыков принимал редко. Случалось, к нему приезжали друзья  из
других городов. За общим столом Николай Лукьянович говорил мало,  беседы
велись в его кабинете за рюмкой коньяка, где хозяин и  держал  бар.  Пил
директор слабо, но рюмку-другую за обедом или когда  слушал  музыку  мог
опрокинуть. Клыков отдавал себе отчет в том, что  жена  моложе,  поэтому
лишние контакты с молодыми мужчинами в  ее  жизни  старался  ограничить.
Супруг очень любопытно организовывал отдых жены и восьмилетней дочери. О
том, что они едут отдыхать, Надя узнавала накануне вечером.
   Утром Вася вез их либо к теплоходу, где уже  ждала  путевка,  либо  к
туристическому  поезду.  Клыков  считал,  что  таким  образом  исключает
возможность для жены запланированных заранее встреч. Надя  и  не  думала
изменять мужу. Клыков и не подозревал ее. Он старался предотвратить саму
возможность.
   Когда Анюта подросла, председатель стал совершать с женой  и  дочерью
небольшие  вечерние  прогулки.  Чаще  всего  он  водил  их  на   стройку
осматривать новые объекты. Строил  Клыков  много.  После  торжественного
открытия Вознесенских бань с буфетом и  семейным  номером,  про  который
вскорости поползли скабрезные слухи, Клыков принял  к  заселению  десять
новых коттеджей для работников совхоза.  Коттеджи  имели  внутри  теплые
сортиры и ванные. В ванных вознесенцы хранили картоху, а  мыться  ходили
по субботам в баню. Мужики и бабы в разные смены. Мужики пораньше, чтобы
успеть напиться, бабы потом.
   Полтора года назад заложили фундамент клуба.
   К строительству клуба Клыков  долго  примерялся.  Николай  Лукьянович
готовил себе памятник. Он только для общественности говорил,  что  начал
строить клуб, а  на  самом  деле  замыслил  Центр  искусств.  Стареющему
руководителю мечталось, что, когда ему станет тяжело ездить по столичным
театрам, те смогут приезжать к нему.  Под  сводами  Центра  искусств  он
откроет музыкальную и  художественную  школы.  Пригласит  режиссера  для
самодеятельного театра. Хотелось Клыкову оставить площади для небольшого
музея истории Вознесенского колхоза, где немалое  место  будет  отведено
его личности. Николай Лукьянович рассчитывал на третью Звезду и  мечтал,
как в клумбах перед зданием Центра искусств встанет гранитный бюст. Свое
непомерное тщеславие Николай Лукьянович  тщательно  скрывал  под  маской
заботливого отца и руководителя.
   Клыков торопил строителей. Весной стройку  загнали  под  крышу.  Пора
было задуматься о художественном оформлении здания. В одну из  столичных
командировок, когда  Клыков  завершил  деловую  часть  и  расслабился  в
обществе молодой веселой дамы (в обязанности Ширикова входил и этот  вид
услуг), Николай Лукьянович посетил Министерство культуры.
   В высоком кабинете старинного особняка  Николая  Лукьяновича  приняла
поджарая, плоская женщина в очках,  с  поджатыми  губами  и  пристальным
недоброжелательным  взглядом.  "Старая  дева",  -   подумал   Клыков   и
представился:
   - Здравствуйте. Вам звонили из сельскохозяйственного отдела ЦК?
   Взгляд женщины потеплел, узкие губы растянулись в улыбке.
   - Всегда  рады  помочь  нашим  сельским  труженикам.  Присаживайтесь.
Рассказывайте  о  ваших  проблемах.   Меня   зовут   Зинаида   Сергеевна
Терентьева.
   В виде исключения для дважды Героя можно просто Зина.  Моя  должность
звучит довольно грозно - начальник отдела управления по делам  наглядной
пропаганды и агитации, а на самом деле я просто женщина,  которая  любит
художников и старается им помочь.
   - Забота у меня, Зинаида Сергеевна, большая.
   Летом я заканчиваю строительство клуба. Клуб - это для наших  местных
начальников, а на самом деле  мы  задумали  Центр  искусств.  Мы  лишили
крестьян церкви и должны что-то дать взамен. После тяжелого труда, после
навоза и пашни крестьянин должен иметь  возможность  прийти  в  храм.  Я
решил построить наш социалистический храм и прошу дать мне художника. Он
распишет стены и станет моим консультантом по всем декоративным работам.
   Зинаида Сергеевна задумалась: "Дважды Герой совсем не так  прост.  Мы
тут  о  нашем  колхозном  селе  не  всегда  имеем  верную   информацию".
Терентьева нажала кнопку, и в кабинет вошел молодой человек  с  длинными
волосами и грустным голубым взглядом.
   - Знакомьтесь, мой секретарь Миша Павшин.
   Зинаида Сергеевна вкратце пересказала просьбу Клыкова.
   - Кто же у нас мастер по фреске? - задумчиво сам у себя спросил Миша.
- Сейчас очень интересно работает над фреской Константин Темлюков...
   Под очками Зинаиды Сергеевны засверкали молнии,  губы  поджались  еще
больше, она выскочила из-за стола:
   - Этот отступник не получит у государства  ни  одного  заказа!  Пусть
скажет спасибо, что ему оставили мастерскую и не исключили из  Союза.  Я
не ожидала от вас, Миша.
   Когда волнение в кабинете улеглось, Зинаида Сергеевна вместе с  Мишей
выдала Клыкову список из пяти кандидатур. Трое имели звание  Заслуженных
художников РСФСР, один - лауреат Госпремии и  один  Народный  Советского
Союза. Клыков взял список, поблагодарил и откланялся. Николай Лукьянович
прекрасно  знал  цену  орденам  и  званиям,  поэтому,  выйдя   из   стен
министерства, спокойно положил список  в  первую  же  урну  и,  позвонив
своему представителю, приказал разыскать  адрес  и  телефон  Константина
Темлюкова.
   Утром на письменном столе в номере "Пекина" лежала записка Ширикова с
адресом и телефоном Константина Ивановича и короткая  информация  о  его
жизни и деятельности. Клыков позвонил и договорился о встрече. В  голосе
художника Клыков не уловил ни радости, ни волнения от звонка заказчика.
   Темлюков просто сказал: "Приезжайте когда хотите.
   Я весь день в мастерской. В дверь не стучите. У меня всегда открыто".
   На верхнем этаже в доме на Нижней  Масловке  дверь  действительно  не
запирали. Темлюков работал с обнаженной моделью и, извинившись, попросил
пять минут подождать:
   - Сейчас ногу закончу - и к вашим услугам. Если прервусь, Марина ногу
так больше никогда не поставит.
   Клыков сел в кресло и огляделся. Кроме Марины в мастерской сидели еще
две  обнаженные  девушки,  слегка  набросив  халаты  на   плечики.   Они
разглядывали фотографии и на Клыкова не обратили внимания.
   В углу, возле стеллажа с книгами, сгорбившись, стоял и читал  толстый
том худой бородач. Бородач кивнул Клыкову, как будто они давно знакомы и
расстались полчаса назад.
   - Лена! Сделай нам кофе, - крикнул Темлюков через перегородку.
   - Угу. На сколько человек? - откликнулся  голос  .Лены.  Темлюков  не
ответил. - Поняла, - сообщил голос.
   Клыков разглядывал мастерскую.
   - Хотите что-нибудь посмотреть? Не стесняйтесь, будьте  как  дома.  У
нас тут этикета не принято.
   Лена оказалась тоненькой блондинкой с большим кофейным подносом.
   - Знакомьтесь, - махнул Темлюков на Лену кистью, - дочь.
   Заваленный картонами стол девушки в момент разобрали. Темлюков отошел
от мольберта:
   Шут с тобой, Марина. Пока хватит.  У  тебя  сегодня  ноги  совершенно
безликие.
   Они проговорили шесть часов. Клыков  не  уехал  в  Вознесенское.  Его
оставили в мастерской на тахте красного дерева, спасенной  художником  с
помойки.
   Николай Лукьянович уснул в три часа  ночи,  проглядев  сотни  холстов
фресок, высказав все свои пожелания и выслушав мнение о  них  Темлюкова.
Засыпая, Клыков знал, что другой  кандидатуры  для  его  замысла  искать
больше не надо.
   Утром Клыков хотел купить у Темлюкова ню  для  спальни,  но  художник
денег не взял:
   - Я не так часто получаю удовольствие от встречи с заказчиком,  пусть
это и будет мне платой.
   Клыков  уехал  домой  и  с  первой  оказией  выслал  Темлюкову  мешок
картошки, жбан сметаны и бидон меду. Клыков не любил оставаться в долгу.
6

   Шура бродила по пустым залам  клуба.  Пахло  краской  и  строительной
пылью. Она знала тут каждый закуток на ощупь.
   Шура работала  бригадиром.  В  бригаде,  кроме  нее,  состояли  Машка
Авдотьева из Селищ и Тонька Куманец из  Вознесенского.  Хохлушка  Тонька
приехала из Николаева, выйдя замуж за Вознесенского  парня.  Теперь  она
звалась Федотова, но ее все равно звали Куманец. Больно подходила Тоньке
девичья фамилия.
   Шурка остановилась в углу и долго глядела на школьный мат, отведенный
под спальню художника, и на большой кованый сундук. Если  Темлюков  пока
не догадывался, что ему предстоит играть роль принца, то Шурка  к  своей
роли тщательно готовилась. Готовилась с весны. С того дня,  когда,  стоя
на стеллаже в одной запачканной рубахе, увидела в первый раз  Темлюкова.
Тот пришел с директором осматривать стройку. Как Темлюков подошел,  Шура
не слышала.
   Она своим  бабьим  чутьем  почувствовала  мужицкий  взгляд.  Темлюков
разглядывал девушку, как  коннозаводчик  разглядывает  кобылу.  Шура  от
неожиданности залилась краской и уже хотела  высказаться,  как  появился
Клыков.
   - Знакомься, Константин Иванович, это наша Шура. По  части  стен  она
главная.
   Шура спрыгнула вниз, вытерла руку о, рубаху и лодочкой  протянула  ее
художнику. Краска еще не сошла с ее лица.
   - Ишь, засмущалась, - заметил Клыков, - на тебя не похоже. Ты  у  нас
девка бойкая.
   Отчего покраснела Шура, знали только она  и  Темлюков.  Это  была  их
первая маленькая тайна.  Темлюков  улыбнулся,  задерживая  руку  Шуры  в
своей. Рука у него была крепкая и сухая.
   - Вот вы и познакомились.  Это,  Константин  Иванович,  твоя  будущая
помощница. Все вопросы по штукатурке - к ней.
   Клыков оставил Темлюкова с Шурой, а сам уехал  в  райцентр,  на  бюро
актива. Темлюков стал говорить о фреске. Говорил воодушевленно,  как  на
кафедре.
   Рассказывал об  истории  фрески,  о  великих  художниках  Ренессанса.
Говорил так, будто перед ним были студенты-искусствоведы, а не  штукатур
Шура.
   Шура почти ничего не поняла,  но  слушала  затаив  дыхание.  Ни  один
мужчина с ней еще так никогда не  говорил.  Обычно  Вознесенские  мужики
отпускали похабные шутки или норовили ухватить за сиськи или задницу.
   Потом Темлюков уселся на ящик, напротив большой стены в  фойе  и  так
сидел больше часа, не видя и  не  слыша  ничего  кругом.  Шура  украдкой
наблюдала.
   Константин Иванович был роста небольшого -  поджарый,  но  не  худой.
Шура подумала, ему около сорока. Художник  выглядел  моложе  своих  лет.
Темлюков не носил ни  усов,  ни  бороды  и  не  имел  никаких  особенных
художнических  примет.  Одет  он  был  просто:  свободные  серые  брюки,
ковбойка и куртка. Про одежду он говаривал, что она тогда хороша,  когда
об нее удобно вытирать руки и кисти. "Совсем не похож на  столичного,  -
отметила Шура. - С таким не Страшно".
   Потом приехал Клыков. Темлюков  попросил  освободить  Шуру  на  время
работы в клубе и еще раз пожал девушке руку.
   - Теперь мы с тобой соавторы, - сказал Темлюков на прощание.
   Темлюков уехал. В этот день Шура больше работать не смогла. "Вот  он,
мой шанс", - решила Шура и побежала в Вознесенскую библиотеку.
   Книг о художниках в местной библиотеке было две.  "Далекое,  близкое"
Репина и роман Ирвинга Стоуна "Муки и радости". Шура взяла  обе,  сильно
озадачив Верку-библиотекаршу. С тех пор  как  помер  старенький  учитель
истории Станислав Георгиевич, эти книги не спрашивали.
   Читать Шурке было трудно -  болела  голова.  Особенно  тяжко  читался
роман Стоуна. Шурка пыталась вынюхать про Темлюкова как можно больше. Но
в Вознесенском информация имелась скудная. В правлении знали только, что
Клыков нашел художника, которого ненавидели большие начальники в Москве.
   Еще Шура установила, что за фреску Клыков кладет художнику пятнадцать
тысяч рублей. Можно купить три легковушки. "При таких заработках мог  бы
одеваться получше, - подумала Шура. - Уж не пьяница ли?"
   Пьянства Шура боялась пуще огня. Не надо никакой  столицы,  если  там
придется возиться с пьяницей.
   Однажды, остановив Клыкова, Шура невзначай спросила:
   - Художник, что приедет стену раскрашивать, случайно не алкаш?  А  то
свалится со стеллажей, а мне отвечать.
   Клыков посмеялся и сказал, что за шесть часов они вместе  выпили  три
кофейника. Шура успокоилась и стала ждать. Чем ближе подходил срок,  тем
напряженнее она становилась. Все чаще доставалось  отцу  и  сестре.