х таким не место, - жестко сказал Семин.
   Шура  только  теперь  заметила  хозяина  кабинета   и   вопросительно
поглядела на Темлюкова.
   - Все, милая. Страсти позади. Поехали домой.
   - Желаю вам всего хорошего, Константин Иванович,  а  вам,  гражданка,
приношу свои извинения от лица всех  наших  сотрудников  и  себя  лично.
Машина внизу. Мой водитель вас отвезет, - заверил Семин.
   - Меня ждут друзья, - предупредил Константин Иванович.
   - В машине места хватит и для них, - казенно  улыбнулся  начальник  и
нажал на столе кнопку.
   Дежурный офицер вырос словно из-под земли.
   - Проводите товарищей к машине, - приказал Семин  и  еще  раз  кивнул
Темлюкову.
   На улице  художник  и  его  возлюбленная  были  встречены  радостными
возгласами Деткина,  Грущина  и  Цыпловского.  А  когда  перед  друзьями
открылись двери шикарного лимузина, восторгу компании не было конца.
   - У тебя есть сирена? - спросил Деткин водителя, устраиваясь рядом  с
ним на переднем сиденье.
   - Имеется.
   - Тогда включай и гони, - крикнул Деткин и запел  "Славься  отечество
наше свободное...".
   Водитель улыбнулся и, рванув с места, включил сирену. За десять минут
по утренней Москве с воем, распугивая редких прохожих, лимузин  доставил
друзей на Масловку.
   - Отметим или спать?! - спросил Цыпловекий,  когда  они  оказались  в
своем дворе.
   - Сначала спать, а потом отметим... - ответил Темлюков.
   Он прожил слишком долгие сутки, начав их в  Симферополе,  а  закончив
только сейчас.
   - Вы можете спать, а мы, пожалуй, начнем. Выспитесь - присоединитесь,
-  сказал  Деткин,  и  художники,  простившись  с  Темлюковым  и  Шурой,
отправились к Цыпловскому, у которого всегда имелась закаченная  бутылка
водки, а на закуску битая птица, отработавшая свое в его натюрмортах.
   - Как я надергалась, - вздохнула Шура, укладываясь в постель. -  Меня
там держали вместе с цыганами. Хорошо, что была в халате, а  то  все  бы
уперли, если бы чего было...
   - Проснемся - и сразу в загс, - пообещал Темлюков, закрывая глаза.
   "Давно бы так..."  -  подумала  Шура  и  улыбнулась,  вспоминая,  как
дежурный офицер принес ей бутерброды и шоколадку. Офицера звали Сергеем,
и его телефон на бланке для допросов лежал у нее в кармане.

10

   Станислав Андреевич Прыгалин ночь, когда ему звонил Темлюков,  провел
без сна. Он работал над докладом. Шеф ехал в Варшаву  на  идеологическую
конференцию. С польскими братьями ухо приходилось держать востро. Каждый
пан, партийный или нет, в душе  считал  Советы  завоевателями,  и  любой
промах нашего руководства давал ему повод для злорадства.
   Подставить шефа Прыгалин права не имел и потому выверял каждое слово.
Проблема Темлюкова, сколь  пустячной  она  ни  была  для  референта  ЦК,
двадцать минут  от  доклада  оторвала.  Станислав  Андреевич  все  делал
обстоятельно, поэтому, связавшись с помощником министра внутренних  дел,
попросил не только освободить девушку художника, но и выяснить, по  чьей
милости  инцидент  произошел.  Большого  труда  это   не   представляло,
поскольку Семин  сразу  назвал  фамилию  Терентьевой.  Прыгалин  фамилию
записал и решил, что при случае с дамочкой разберется. И вот сегодня как
раз этот случай подвернулся.
   Станислав Андреевич, сидя за огромным столом своего рабочего кабинета
на Старой  площади,  листал  папку  с  надписью  "Темлюков".  Папку  ему
доставили из КГБ, и референт с интересом изучал ее содержимое.
   Часы показывали без пятнадцати два. Прыгалин вызвал Терентьеву к себе
на час. Секретарь доложил, что министерская дама явилась.  Но  принимать
Терентьеву референт не спешил. "Пусть  помается,  начнем  воспитательный
процесс с приемной", - решил он.  Закрытое  заседание  Политбюро  раньше
четырех часов не кончится. Шеф там и,  пока  длится  заседание,  его  не
вызовет. Зловещая таинственность, предшествующая сегодняшнему заседанию,
Прыгалину не нравилась.
   Слухи о возможной повестке дня до Станислава Андреевича  дошли.  Если
слухи подтвердятся, последуют события, которые могут в корне изменить  и
его, Прыгалина, жизнь. Станислав Андреевич об этом  старался  сейчас  не
думать. Он  проглядывал  отчеты  о  наблюдении  гэбистов  за  художником
Темлюковым и брезгливо кривил губы. Только одна информация его  всерьез;
заинтересовала. Темлюков  водил  дружбу  с  великим  немецким  писателем
Генрихом Дорном. Дорн на следующей неделе появится в Москве.  К  Советам
писатель относится  настороженно,  но  не  враждебно.  В  задачу  отдела
Прыгалина входила опека деятелей культуры  такого  масштаба.  Каждый  из
них, ставший другом Кремля, - очко Прыгалину.
   - Темлюков и Дорн. Очень любопытно... -  сам  себе  сказал  Станислав
Андреевич и задумался...
   Отстояв в Воскресенском  фреску  Темлюкова  и  вернувшись  в  Москву,
Прыгалин записал в своем рабочем календаре: "С художником  познакомиться
лично".
   Но встретиться пока не успел из-за нехватки времени, смог позвонить и
оставить  свой  прямой  телефон.  Теперь,  когда   Константин   Иванович
обратился к нему с просьбой, встречу пришлось опять отложить.  Станислав
Андреевич  не  хотел,  чтобы   Темлюков   чувствовал   себя   обязанным.
"Подождем", - решил Прыгалин.
   Фреска  Темлюкова  не  просто  произвела  на  Станислава   Андреевича
огромное  впечатление,  она   его   потрясла.   Составляя   доклады   об
интернациональной  политике  государства,  референт  в  душе   оставался
непоколебимым   русофобом.   Древние   славянские   корни,   так   мощно
проступавшие в сюжете фрески, и потрясли Прыгалина.
   Листая отчет  о  демарше  Темлюкова  на  его  персональной  выставке,
референт  покачал  головой  -  ребячество.  Теперь,  чтобы  востребовать
живописца  на  государственном  уровне,   необходимо   его   официальное
покаяние. Об этом и хотел говорить Прыгалин во время личной встречи.
   Секретарь Володя тихо подал чай и напомнил:
   - Дама из Министерства культуры нервничает.
   - Ничего, ей это на пользу. Пусть еще посидит, - проговорил Станислав
Андреевич и прихлебнул из стакана.
   Чай он любил очень крепкий. Ему привозили специально собранный чайный
лист из Аджарии. Индийских,  цейлонских  и  китайских  сортов  Станислав
Андреевич не употреблял. Вкус у референта ЦК был своеобразен и по-своему
изыскан. В Париже, когда он, сидя за столом с шефом, подавил  на  устриц
лимона и запустил студенистого моллюска в рот, того  чуть  не  стошнило.
Члены  Политбюро  предпочитали  еду  без  выкрутасов.  Исключением  стал
копченый угорь, которого привозили с Селигера. Омары в буфете  Политбюро
не прижились, зато раки огромных размеров имелись постоянно.
   Захлопнув папку с информацией о Темлюкове, Прыгалин взглянул на часы.
Стрелка тянулась к  трем.  Прыгалин  нажал  кнопку  и  сказал  вошедшему
секретарю:
   - Володя, пригласи эту мымру.
   Зинаида Сергеевна вошла как-то боком. Ее глаза,  увеличенные  линзами
очков, выражали сильное волнение.
   - Прошу  прощения,  Зинаида  Сергеевна.  Неотложные  дела.  Садитесь,
пожалуйста, поближе. - Прыгалин указал на кресло.
   - Здравствуйте, товарищ Прыгалин. Мое время по сравнению  с  вашим  -
ничто, - изрекла Терентьева и уселась на краешек кресла.
   - Знаете, почему я вас пригласил?  -  тихим  голосом  поинтересовался
Станислав Андреевич.
   - Нет. Но думаю, что это касается фрески Темлюкова.
   - Отчасти, - согласился референт. Сделал паузу и повторил еще раз:
   -  Отчасти...  У  меня,   Зинаида   Сергеевна,   сложилось   странное
впечатление, если я не прав, вы меня поправите... Так  вот,  впечатление
такое, что вы заранее настроили выездной воронежский совет на негативную
оценку работы Темлюкова.
   Возможно, я не прав.
   Зинаида Сергеевна заерзала в кресле. К разговору в этом кабинете  она
готовилась.. Но мягкий, дочти нежный тон референта ЦК сбил  ее.  Идя  на
встречу, Зинаида Сергеевна  припасла  аргументы  против  Темлюкова.  Эти
аргументы  ей  самой  казались  безупречными.  Но   теперь,   глядя   на
внимательное  лицо  Прыгалина,  слушая   его   вкрадчивый   голос,   она
растерялась.
   - Все-таки, возможно,  я  не  прав?  -  еще  раз  повторил  Станислав
Андреевич, весьма удовлетворенный растерянностью посетительницы.
   - Если честно, да, - наконец решилась Зинаида Сергеевна.
   - Позвольте, почему? - искренне удивился Прыгалин.
   - Я считала,  что  в  данном  случае  поступаю  верно,  -  продолжала
Терентьева.
   - Поделитесь вашими соображениями. Я хочу понять. Возможно,  Темлюков
бездарный живописец и  вы,  зная  это,  преградили  путь  безвкусице,  -
откровенно издеваясь, поинтересовался Станислав Андреевич.
   - Нет. Темлюков считается приличным живописцем. Дело в  том,  что  он
идейно опасный элемент, - собралась с силами Зинаида  Сергеевна.  -  Вам
известно о его поступке?
   - Да, я имею представление, - подтвердил Прыгалин.
   - Тогда вам должны быть  понятны  мои  мотивы.  -  Зинаида  Сергеевна
нервно сняла очки и без всякой нужды протерла их платком.
   - Теперь послушайте меня. - Прыгалин встал и прошелся по кабинету.
   Зинаида Сергеевна тоже было вскочила,  но  хозяин  жестом  усадил  ее
обратно.
   - Ваша  должность  идеологическая.  Начальник  отдела  монументальной
пропаганды  -   очень   значимая   должность.   Справиться   с   задачей
монументальной пропаганды наших идеалов могут только  очень  талантливые
люди.  Темлюков  -  большой  талант.  Его  талант   не   наша   с   вами
собственность.   Это   собственность   всего    народа,    собственность
государства. Если человек талантлив, то он вправе и заблуждаться, вправе
высказывать  свое  мнение.  А  вот  ваша   задача,   уважаемая   товарищ
Терентьева, талант Темлюкова для нас сохранить. Вернуть его в лоно наших
интересов.
   - Но Темлюков заявил, что соцреализм  -  чушь  и  пошлятина!  Он  это
заявил громко. На официальном открытии своей выставки.
   -  А  что  вы  сделали,  чтобы  убедить  его  в  обратном?  -  неясно
поинтересовался Прыгалин. И сам ответил:
   - Ничего. Вы делаете все, чтобы большой художник озлобился и  перешел
в стан наших противников. Вы травите его. Травите от имени  государства.
Потому что вы не частное лицо, вы олицетворяете власть. Таким образом вы
унижаете наше государство.
   - Я защищаю систему, - вставила Терентьева.
   Но Прыгалин ей договорить не дал:
   - Унижаете. Унижаете до того, что она вашими руками  преследует  даже
его невесту.
   -  Пусть  не  нарушает.  Привез  девчонку  в  свою  мастерскую...   -
покраснела Зинаида Сергеевна. Она никак не ожидала, что Прыгалину и  это
известно.
   - Привез девушку в мастерскую? - изумился Прыгалин.
   - Да. Он сам не имеет права жить в мастерской.
   Мастерские относятся к  нежилому  фонду...  -  оправдывалась  Зинаида
Сергеевна.
   -  Ну,  никак  не  ожидал  от   человека,   занимающего   ваш   пост,
мировоззрения бабульки с лавочки. Уважаемая Зинаида  Сергеевна,  если  у
художника такого таланта нет квартиры в столице,  это  ваша  вина.  А  в
данном случае это ваш шанс. Если бы вы предложили  ему  свою  поддержку,
помогли  получить  жилье,  ему  было  бы  неловко  делать   некорректные
заявления. Вы меня понимаете?
   - Я об этом не подумала... - призналась Зинаида Сергеевна.
   - А вы подумайте. Ваша должность подразумевает такую  возможность,  -
тихо добавил Станислав Андреевич.
   - Я подумаю, - пообещала Терентьева.
   - Вот и замечательно. Мне было очень приятно с вами познакомиться,  -
поклонился Прыгалин.
   - Мне тоже, -  заикаясь,  сказала  Зинаида  Сергеевна  и,  покрывшись
пунцовым румянцем, покинула кабинет референта.
   Когда за посетительницей закрылась дверь, Прыгалин затрясся от смеха.
Секретарь Володя, заглянув в дверь, от удивления раскрыл  рот.  В  таком
веселье он своего начальника видел редко. Успокоившись, смахнув  платком
слезы, Станислав  Андреевич  вернулся  за  свой  рабочий  стол  и,  взяв
гебэшную папку, покрутил ее в руках, повторяя:
   - Темлюков и Дорн. Темлюков и  Дорн.  Пожалуй,  я  посещу  мастерскую
маэстро вместе с великим немцем.
   Хрипло вякнул телефон. Из шести стоящих на столе аппаратов так вякала
только "вертушка". Станислав Андреевич снял трубку и услышал голос шефа:
   - Стае, срочно ко мне.
   Проходя  свою  приемную  и  невидящим  взглядом  обводя  сотрудников,
Прыгалин  думал,  что,  судя  по  голосу  патрона,  закрытое   заседание
Политбюро подтвердило его худшие опасения...

11

   Ужин Соломон Бренталь приготовил сам.  Зная  Темлюкова  как  фанатика
живописи, Бренталь без труда догадался, что меню для  него  не  главное,
но,  будучи  настоящим  артистом,  Бренталь  не  мог  просто   поджарить
отбивные. Днем он посетил магазин "Дары природы"  и  купил  там  десяток
перепелов. Птички продавались ощипанными, поэтому их оставалось  промыть
и бросить на толстый чугун сковородки, а в  конце  приготовления  залить
сметаной. Работа несложная, а  результат  изысканный.  Готовить  Соломон
Яковлевич научился у своего отца. Академик прожил жизнь  гурманом  и  на
кухне творил  чудеса.  Отношение  к  кулинарному  процессу  как  к  акту
творчества  отец  сумел  привить  и  сыну.  Правда,  Соломон   Яковлевич
предпочитал простые и эффектные рецепты, а долгую, кропотливую  возню  с
продуктами избегал.
   Но и в сложных кулинарных изысках он сумел бы проявить мастерство.  В
доме Бренталей по  всем  мало-мальски  торжественным  случаям  за  кухню
отвечал хозяин.
   Перепела аппетитно шипели. Белый рассыпчатый рис в  качестве  гарнира
прел в небольшом, специальном стеганом одеяльце. Вино Соломон  Яковлевич
купил в магазине "Молдавия". Туда бутылки доставлялись прямо  с  заводов
республики, и стоили они смехотворно дешево. Бренталь покупал там  вовсе
не от скупости.
   Молдавия,  историческая  французская  колония,  сохранила  не  только
французские названия  своих  заводов,  но,  по  существу,  не  меняла  и
технологию. Молдавские сухие вина отличались  особым  букетом.  Бренталь
понимал толк и в грузинских, но, будучи тонким  знатоком,  он  прекрасно
знал, что грузинские  вина  теряют  при  транспортировке.  А  молдавские
переносят дорогу сносно. На  столе  уже  стояли  три  бутылки  "Негр  де
Пуркарь", и Соломон Яковлевич представил,  как  это  темно-красное  вино
заиграет в стекле его павловских бокалов.
   Темлюкова   Бренталь   принимал   сегодня   с   удовольствием.    Его
доброжелательное любопытство удовлетворил бы  и  осмотр  Шуры.  Бренталь
любил женщин. В отличие от многих мужчин, он умел ими просто  любоваться
и даже умел с ними дружить. Выбор Темлюкова Бренталя немного озадачил, и
это обстоятельство наполняло ужин дополнительным шармом. Мешало хорошему
настроению только одно - необходимость незаконной просьбы.  Генрих  Дорн
должен на днях появиться в Москве. Другого такого случая не предвидится.
   Бренталь посмотрел на часы. Погасил газовый костер под перепелами  и,
скинув красный японский фартук, направился  в  спальню.  Открыв  большой
платяной шкаф карельской березы, он снял с вешалки  бархатную  малиновую
куртку и, облачившись в нее, огляделся в зеркале.
   - Еще ничего мужичонка, - удовлетворенно  подумал  хозяин  и  услышал
мелодичный звонок в дверь.
   Шура вошла и онемела. Она подала руку хозяину, но даже не  сумела  от
волнения его разглядеть. Холл с картинами, прекрасные  бра  в  восточных
абажурчиках, сияющий паркет, а главное - размеры.
   Заметив изумление и смущение  на  лице  девушки,  Соломон  Яковлевич,
тактично сославшись  на  кухонные  заботы,  предложил  гостям  осмотреть
коллекцию его живописи и, оставив их одних, поспешил на кухню.  Темлюков
с радостью согласился. Шура, словно лунатик, следовала сзади. Константин
Иванович  возле  полотен  проявлял   живой   интерес,   причмокивал   от
восхищения, щупал мазок, отскакивал назад, снова приближаясь к полотнам.
Девушка на живопись особого внимания не обращала. Ей нравились рамы. Они
придавали картинам важный музейный вид.  Если  раньше  к  живописи  Шура
относилась безразлично,  то  теперь  она  ее  ненавидела.  Необходимость
торчать перед Темлюковым часами  превращала  малевание  в  ее  глазах  в
занятие мерзкое и тягостное. Только желание  дождаться  законного  венца
усмиряло  гнев  и  раздражение.  Когда  Константин  Иванович  произносил
фамилии художников, Шура  для  порядка  изумлялась.  Хотя  имена  Бенуа,
Бакста или Серебряковой ей ни о чем не  говорили.  Мельком  взглянув  на
полотна, она подумала, что мужик ее малюет не хуже. Рамы у него  бедные,
а картинки даже красивее.
   В своих мыслях она была недалека от истины.
   Темлюков многих художников того времени обогнал, но  обогнал  лет  на
пятьдесят позже. Те были первооткрывателями. Темлюков мог  бы  объяснить
Шуре это на примере великих спортсменов. Сейчас  их  прежние  результаты
многим кажутся смешными,  а  в  свое  время  то  были  великие  рекорды.
Константин Иванович  считал  это  настолько  ясным,  что  в  объяснениях
никакой необходимости не видел.
   Живопись Шуру  не  потрясла.  Ее  потрясла  сама  квартира  Бренталя:
размеры, мебель, красивые безделушки. Все вокруг больше напоминало кино,
чем жизнь, которую Шура знала.
   - Мойте руки - и к столу, - позвал Соломон Яковлевич. - Поужинаем чем
Бог послал, а потом можете размяться и доглядеть, чего не доглядели.
   От ванной комнаты Шура и вовсе очумела. "Живут же люди!" - восклицала
она про себя. Самым удивительным было для девушки то обстоятельство, что
хозяин квартиры не генерал, не дипломат какой, а обыкновенный  художник.
Такой же, как и ее Темлюков. "Наверное, потому что еврей, - решила Шура.
- Евреи жить умеют. Жаль, что мой русский..."
   Увидев в своей тарелке маленьких зажаренных птичек,  Шура  не  знала,
как их есть. "Чудные москвичи. Дом богатый,  а  кормят  воробьями".  Она
неловко ковырнула перепелку вилкой.
   - Перепелку можно руками, - шепнул ей Темлюков.
   Шура осторожно взяла птичку за крыло и прикусила.  Соломон  Яковлевич
смотрел на Шуру и вкус Темлюкова одобрял, но раздумывал, сколько времени
тому придется ждать, пока его возлюбленная из  деревенской  штукатурщицы
станет светской женщиной.
   Понемногу Шура привыкла и осмелела. Она  теперь  искоса  разглядывала
хозяина, его вишневую куртку, холеные руки, ловко  разливающие  вино  по
бокалам, изучала сервировку стола. Бренталь предложил свечи.
   Темлюков  радостно  согласился.  Шура  идею   поддержала,   но   сама
изумилась, почему москвичи так любят торчать в темноте. "Посидели  бы  с
мое при керосиновой лампе, небось про свечи забыли бы..."
   Соломон Яковлевич достал сигары и спросил разрешения у Шуры:
   - Можно нам пустить немного дыма?
   Шура кивнула. Сигары при ней курили впервые,  и  она  с  любопытством
наблюдала, как мужчины обрезали их и с наслаждением затянулись.
   Соломон Яковлевич мучительно искал предлог, чтобы перейти к  делу.  И
вдруг его осенила мысль.
   Мысль  была  проста,  как  сон  ребенка.  Осенила  она   театрального
художника не случайно. Соломон Яковлевич не был влюблен в Шуру,  поэтому
легко читал по глазам девушки  ее  переживания.  Гостья  была  потрясена
квартирой, и ее завистливые взоры и направили  мысль  хозяина  в  нужное
русло. Возможно, будь Темлюков близким другом хозяина,  тот  бы  отозвал
его в сторону и сказал:
   - Держись от нее подальше. Эта бабенка совсем не так проста. На  твое
искусство ей глубоко плевать.
   Она  приехала  стать  столичной  барыней,  и,  если  ей  представится
возможность, она построит свое мещанское счастье на твоих костях.
   Но Бренталь от советов воздержался и наполнил гостям бокалы:
   - Давайте выпьем за удачу. Она у каждого своя.
   Я хочу пожелать вам счастья.
   Когда Константин Иванович и Шура выпили, он продолжил:
   - Я слышал,  что  жизнь  в  мастерской  грозит  неприятностями.  Хочу
открыть вам свою тайну. Я  собрался  уезжать.  Собрался  переселиться  в
Израиль.
   Могу предложить вам после отъезда эту квартиру.
   За столом воцар