ячительных напитков,  но,  в  отличие  от
первого, не имел решения. Состоял вопрос в том, что в доме отвратительно
осуществлялась сантехническая служба.
   Сантехник в ЖСК был, но не работал. Не работал по причине постоянного
и неумеренного пьянства. Простой совет: заменить  одного  сантехника  на
другого становился неактуальным,  поскольку  сантехников  меняли  каждый
месяц, а проблема оставалась.
   Тема повестки дня в лице мастера-сантехника Мятишкина  при  разговоре
присутствовала. Мятишкиы  тихо  сидел,  уставившись  в  угол,  и  иногда
почесывал пятерней небритую щеку. На  вопрос  председателя  ЖСК,  почему
Мятишкин себя так ведет, сантехник отвечал: "Виноват", - но чувства вины
в его мутном взгляде не прослеживалось. Соломон Яковлевич Бренталь и сам
понимал,  что  задает  риторические  вопросы.  Ему  было  гораздо  проще
нарисовать новые декорации к  балету  "Жизель",  чем  научить  Мятишкина
работать.  Но  Бренталь  продолжал  вопрошать,  а  Мятишкин  -  отвечать
"виноват".
   Однако мысли Соломона Яковлевича витали далеко. Глядя на  покраснелое
лицо  с  белесыми  бровями  своего  сантехника,  председатель  продолжал
размышлять о долларах. Необходимо найти надежного  человека.  Любого  не
попросишь... Надежные друзья у Бренталя водились,  но  одной  надежности
мало. Надежный человек обязан иметь иностранного друга, в  свою  очередь
тоже достаточно надежного. Гэбисты называли общение  советских  людей  с
иностранными  гражданами  контактами.  За   такими   контактами   велось
пристальное наблюдение. Соломон  Яковлевич  знал  нескольких  работников
Большого.  Те  с  иностранцами  встречались   запросто,   чем   вызывали
подозрение самого Бренталя. Скорее всего, эти товарищи либо  служили  на
Лубянке, либо туда стучали. Их кандидатуры Бренталь сразу отставил.
   Сантехник Мятишкин икнул и  на  вопрос  заместительницы  председателя
Елены Станиславовны Корж ответил тихим  мычанием.  Это  мычание  метнуло
мысли Соломона Яковлевича к стаду коров, затем к деревне,  и  совершенно
неожиданно для себя он вспомнил деревенскую девушку,  которую  привез  в
Москву в качестве возлюбленной живописец Темлюков.
   Темлюков, как  спасительная  соломинка,  вытеснил  мысли  о  деревне,
коровах и пастушке. Живописец дружен с великим немецким  писателем.  Вот
кто поможет ему, Бренталю.
   Соломон Яковлевич не состоял с Темлюковым в близкой дружбе. Они  были
добрыми знакомыми. Оба художника друг Другу симпатизировали,  оба  знали
цену каждого и оба имели корни в Южной России.
   В том, что Константин Иванович  не  стукач,  Бренталь  был  абсолютно
уверен. Еще труднее заподозрить великого писателя.
   -  Мятишкин,  даю  тебе  еще  две  недели  испытательного  срока,   -
примирительно заявил Соломон Яковлевич и поспешил собрание закруглить.
   Поднявшись на лифте на двадцать второй этаж, а  председатель  жил  на
самом верху, он позвонил Темлюкову. Бренталь решил предварить просьбу  о
долларах дружеским приглашением на ужин. Темлюков Поблагодарил за билеты
во Дворец съездов, признался, что во время  спектакля  крепко  спал,  но
приглашение на ужин принял с видимым удовольствием..
   Лишь попросил принять его попозже, чтобы не терять световой день  для
работы, и обещал приехать не один.
   Узнав у мужа о визите Темлюкова с Шурой, супруга Соломона  Яковлевича
фыркнула и заявила, что присутствовать при этом не намерена.
   - Почему? - удивился Бренталь. - Темлюков давно  в  разводе,  мужчина
свободный, а девицу представляет  друзьям,  стало  быть,  имеет  на  нее
серьезные виды...
   - Когда эта доярка сделается гражданкой Темлюковой, тогда поглядим...
   Соломон Яковлевич пытался втолковать Розе Семеновне, что  визит  этот
очень важен именно для них.
   Но Роза Семеновна осталась непреклонна.
   - Я на этот вечер с Григорием пойду в театр, - сообщила она мужу.
   На что Соломон Яковлевич саркастически  улыбнулся.  Многолетний  друг
семьи  Григорий  Васильевич  Тягин,  спортсмен,  охотник  и  душа  любой
компании, считался  архитектором.  Но  сразу  после  института  попал  в
чиновники и у пульмана не  стоял.  К  его  многолетней  дружбе  с  Розой
Семеновной все давно привыкли, да  и  сам  Бренталь  в  первую  очередь.
Когда-то он жену тихо ревновал, слухам, что Тягин импотент,  никогда  не
верил, поскольку сам Тягин эти слухи и распускал. Со временем он  принял
игру. Чтобы сохранить свое мужское "Я", завел себе известную  балеринку,
но страстью к любовнице не пылал. Балерины хороши в  театре,  когда  вас
отделяет пространство зала и сцены и щекочут самолюбие восторги  партера
и балконов. Балеринку  звали  Даша.  Она  теперь  уже  заканчивала  свою
карьеру и собиралась на пенсию.
   В балете пенсию дают в тридцать пять, поэтому в жизни Даша оставалась
молодой, стройной женщиной.
   Если бы не сеточка мелких морщинок, она бы сошла  за  девочку.  Но  в
постели, обнимая любовницу, Бренталь ощущал жесткость тренированных мышц
и почти юношескую грудь. Худенькие  ножки  заканчивались  изуродованными
пуантами пальцами и тоже страсти Бренталю не  добавляли.  Зато  с  Дашей
было приятно посещать  вернисажи,  приемы  и  всевозможные  рауты.  Роза
Семеновна с  балериной  внешне  была  весьма  доброжелательна  и  иногда
хвалила мужа за хороший вкус. Серьезно она это делала  или  в  насмешку,
Соломон Яковлевич так до сих пор и не понял.
   Отъезд  семьи  Бренталей  в  Израиль  многое  менял  в  жизни  обоих.
Решившись на отъезд, в последние месяцы супруги стали друг другу  ближе.
В их отношениях появилась давно забытая  теплота.  Они  с  удовольствием
оставались вдвоем. Поэтому заявление  Розы  Семеновны  о  том,  что  она
предпочтет ужину  с  Темлюковым  своего  Тягина,  и  заставило  Соломона
Яковлевича грустно улыбнуться.
   - Не беспокойся, я после театра  сразу  домой...  -  словно  прочитав
мысли супруга, предупредила Роза Семеновна.
   Бренталь поцеловал ей руку и между делом спросил:
   - Вы и вправду собрались в театр?
   - Да, милый. Представь, я не видела "Ромео и Джульетту" на Бронной. А
спектакли Эфроса надо смотреть.
   - Я же тебя приглашал на премьеру, - начал было Бренталь,  но  махнул
рукой и переоделся в халат.
   По телевизору шла третья серия "Семнадцати мгновений весны". Соломону
Яковлевичу сериал нравился. Он  теперь  жалел,  что  отказался  работать
художником   на   этой   картине:   во-первых,   детектив,    во-вторых,
женщина-режиссер. И то и другое профессор Бренталь считал несерьезным...
8

   Зинаида Сергеевна, белая как мел,  не  мигая  впилась  линзами  своих
очков в Мишу Павшина. Тот положил ей на стол заявление.  Павшин  покидал
министерство, единственное место, где ему кое-как удавалось кормить себя
и  семью.  Мало  этого,  он  стоял   перед   ней,   начальником   отдела
монументальной пропаганды, и с трудом сдерживал улыбку. "Мразь, слизняк,
ничтожество! Что он о себе возомнил?!" Терентьева с трудом сдерживалась,
чтобы не наброситься, не вцепиться пальцами в это омерзительно-спокойное
голубоглазое чучело.
   - Запомните, Павшин! - выкрикнула Зинаида Сергеевна. - Ни один  музей
Советского Союза на  порог  вас  не  пустит.  Ни  одна  самая  захудалая
деревенская библиотека не возьмет вас на  работу.  Я  уже  не  говорю  о
школах. Я вам напишу такую характеристику, что вас в  учебное  заведение
не только не возьмут, но будут шарахаться, как от ядовитой змеи. Где мое
письмо?
   - Я его потерял, - спокойно и тихо доложил Миша.
   Терентьева лишилась речи. Она шевелила губами, но не могла произнести
ни слова. Наконец, глотнув воды, Зинаида Сергеевна  вскочила  со  своего
кресла и, подбежав к Павшину, схватила его  за  полы  пиджака  и,  тряся
юношу, зашипела:
   - Я вас засажу. Вы потеряли документ с подписями известных людей. Это
тебе, щенок, даром не пройдет.
   Перейдя на "ты", Терентьева уже не шипела, а визжала;
   - Художники, подписавшие письмо, станут свидетелями.  Ты  сдохнешь  в
тюрьме.
   - Напрасно вы волнуетесь, Зинаида Сергеевна.
   Ни один из художников ваше письмо не подписал, - ответил Павшин. -  И
перестаньте меня  трясти.  Вы  же  в  Министерстве  культуры,  а  не  на
базаре...
   - Врешь! Они подписали! Я сейчас же обзвоню весь список. Убирайся вон
отсюда. И жди. Твое место в тюрьме.
   Павшин брезгливо отряхнул  пиджак  и  молча  уда"  лился.  Терентьева
некоторое время смотрела на дверь, что  закрыл  за  собой  юноша,  потом
бросилась к столу, достала из ящика список фамилий тех  художников,  чьи
подписи должны  были  украсить  злополучное  письмо,  и,  подняв  трубку
телефона, задумалась. "Надо взять себя в руки. Почему  этот  сопляк  так
вывел меня из равновесия? С ним я еще разберусь. А сейчас успокоиться  и
звонить. Звонить и разговаривать небрежным начальственным голосом".
   Терентьева решила взять с художниками резкий официальный тон.
   Первым в списке стояла фамилия Шумова.  К  телефону  подошла  супруга
художника.
   - Я не могу его позвать. Муж занят, - сообщила Мария Ивановна.
   - Это говорят  из  Министерства  культуры.  Объясните  мужу,  что  на
проводе начальник отдела пропаганды, товарищ Терентьева.
   - Народный художник СССР товарищ Шумов занят. Он пишет портрет  Героя
Советского Союза космонавта Титова. Я непременно передам  мужу,  что  вы
звонили. Он с вами свяжется, когда закончит работу.
   В Министерстве  культуры,  наверное,  поймут,  что  время  космонавта
дорого.
   Терентьева бросила трубку.  В  натянутой  вежливости  супруги  Шумова
Зинаида Сергеевна уловила издевку.
   Каретников подошел к телефону сам.  По  дикции  живописца  Терентьева
догадалась,  что  ее  собеседник  пребывает  в  состоянии   алкогольного
опьянения. Он долго не мог понять, кто с  ним  говорит  и  что  от  него
хотят. Когда наконец понял, то неожиданно рассмеялся. Зинаида  Сергеевна
опешила.
   - Зиночка, - блаженно проговорил Каретников, - это ты, кисуля?
   -  С  вами  говорит  начальник   отдела   монументальной   пропаганды
Министерства культуры, - старалась вернуть Каретникова  в  реальный  мир
Зинаида Сергеевна. Но тот как ни в чем не бывало продолжал:
   - Зиночка,  кисуля,  зачем  ты  мне  прислала  эту  гниду  Павшина  с
подметным письмом? Я  его,  кисуля,  с  лестницы  спустил.  Ты  бы  сама
приехала. Картинку мою оценила... Мы бы с тобой шедевр обмыли.
   Зинаида Сергеевна сочла нужным разговор прекратить:
   - Проспитесь, Каретников, стыдно.
   Терентьева крутила диск и после разговора с  каждым  новым  абонентом
осознавала, что ее затея провалилась. Кое-кто из художников вроде был не
против письмо подписать, но не хотел это делать первым.
   Кто-то говорил, что рад бы, да нельзя: сволочью прослывешь. Через час
в дверь постучали.
   - Войдите, - бросила Терентьева, продолжая названивать.
   В кабинет вошел Павшин.
   - Зинаида Сергеевна, вы подписали мое заявление? - спросил он, словно
ничего не произошло.
   Зинаида Сергеевна дрожащей рукой вывела свою фамилию.
   - Спасибо, - поблагодарил  Миша.  -  С  вами  было  очень  приятно..,
работать, - добавил он и, не дождавшись ответа, покинул кабинет.  Теперь
уже навсегда.
   Зинаида Сергеевна заперла за ним дверь на ключ и разревелась.  У  нее
началась обыкновенная женская истерика. Плакала Зинаида Сергеевна первый
раз в жизни. Как она ненавидела всех этих монументалистов, портретистов,
пейзажистов.  Она,  Терентьева,  дает  им  работу,  выбивает  деньги  из
областей, республик, чтобы они,  эти  несчастные  мазилы,  не  сдохли  с
голоду, а в благодарность что? Первый раз в жизни она обратилась  к  ним
за поддержкой... И это художники?! Да что бы они  все  без  нее  стоили?
Ничего. Ни одна из их картин не дойдет до  самого  захудалого  западного
аукциона. Нигде в мире не дадут и ломаного гроша за их мазню. Художники!
Им бы молиться на советскую власть, на родную партию, которая носится  с
ними, холит, лелеет, обеспечивает домами творчества  и  мастерскими.  Не
ей, Зинаиде Сергеевне Терентьевой, а им страшен Темлюков. Это он заявил:
"Соцреализм -  бред  и  пошлятина".  Темлюков,  возможно,  проживет  без
соцреализма, а они? Что ж, рубите сук" на котором вас так сладко кормят.
Художники - недоумки, но она должна  бороться.  Она  с  детства  предана
коммунистическим идеалам и будет стоять за них до конца. Темлюков у  нее
еще попляшет.
   Зинаида  Сергеевна  раскрыла  свой  телефонный  справочник,  выписала
нужный номер на отдельную бумажку и только после этого крутанула диск.
   - Девушка, соедините меня с начальником паспортного  режима.  Говорит
начальник  отдела  монументальной   пропаганды   Министерства   культуры
Терентьева. Виталий Петрович, добрый день. Мы с вами  лично  знакомы  по
санаторию ЦК. Помните Новый год в Борвихе? К сожалению, я звоню по делу.
У  меня  есть  художники,  которые  нарушают  положение  о   мастерских.
Проживают в помещениях нежилого фонда и еще с иногородними  любовницами.
Запишите адрес. Я бы очень вас просила пресечь эти  нарушения  в  корне.
Вместе пообедать? Я не против. Всегда была  неравнодушна  к  мужчинам  в
форме. Звоните, приглашайте.
   Повесив трубку, Терентьева достала из сумки губную помаду и,  подойдя
к зеркалу, начертила на щелках своих губ две малиновые полосы.

9

   Константин Иванович писал. К  зиме  световой  день  уменьшался.  Шура
позировала у окна в своем индийском платье. Свет  золотил  ее  волосы  и
резко чертил силуэт. Темлюков бился над  новой  для  себя  задачей.  Ему
хотелось  создать  контрастную  живопись,  сохранив  плавные  и   мягкие
цветовые переходы. Шура злилась. Ей давно надоело сидеть. Огромный город
с магазинами, кинотеатрами, оживленной толкучкой манил девушку.  Но  она
терпела. "Кто я ему? - размышляла Шура. - Покамест у него любовь, все  в
порядке, а поднадоем - пошлет ко всем чертям. Пора в загс. Пора оформить
отношения. Вот тогда он у меня попляшет. Черта с два я стану сидеть  как
кукла с утра до вечера".
   - Ты не устала, дорогая? - машинально  спросил  Константин  Иванович,
мешая умбру с оранжевым кадмием.
   - Нет, милый. Малюй  спокойно,  -  нежно  ответила  Шура.  -  Мне  не
терпится поглядеть, когда ты закончишь.
   Темлюков работал. Все у него ладилось. На таком подъеме художник себя
давно не помнил. Он уже отдохнул  от  Воскресенской  фрески.  Но  заряд,
полученный от нее, требовал продолжения. За  месяц  Темлюков  написал  с
Шуры  несколько  акварелей,  один  этюд  маслом,  два  быстрых  портрета
темперой. Он задумал большую картину - Шура на озере. Он не  мог  забыть
это видение. Шура, словно лесная богиня, и маленькое лесное  озерцо.  Он
обязательно напишет эту картину и назовет "Русская Афродита".
   До сегодняшнего дня любовь и работа  занимали  его  без  остатка.  Но
сегодня появилось щемящее  беспокойство.  Темлюков  не  мог  понять  его
причины. Один раз он даже прервался и немного помассировал сердце.
   Где дочь?! Он почти два месяца ее  не  видел.  После  того  как  Шура
появилась в мастерской, Лена ни разу не зашла. Темлюков отложил  палитру
и побежал к телефону. По голосу девушки он сразу понял, что у нее что-то
случилось. По телефону она говорить не  хотела,  а  в  мастерскую  зайти
отказалась. Темлюков скинул халат, бросил Шуре: "Отдохни", - и,  накинув
полушубок, выскочил на улицу.
   В доме на Беговой ничего не  изменилось.  В  подъезде  дежурила  тетя
Женя. Старенькую лифтершу Константин Иванович видел тут с  первых  дней,
когда въехал в этот дом. Тетя Женя, словно вечный восковой персонаж,  от
времени не менялась. Тот же седой проборчик и куцый пучок волос.  Та  же
доброжелательная, жалобная улыбка.
   - Давно вас не видно, Константин Иванович.
   А супруга ваша плоха. Лена с ног сбилась...
   - Темлюков не стал расспрашивать, быстро захлопнув дверь лифта.
   Галя, бледная, с отечным нездоровым лицом, лежала в  спальне.  Увидев
Темлюкова, женщина улыбнулась. У Константина  Ивановича  снова  защемило
сердце. Лена через несколько минут под  предлогом  чая  вывела  отца  на
кухню:
   - Маме очень плохо.
   - Что с ней?
   Фреска, любовь, живопись, Шура  словно  оторвали  его  от  нормальной
человеческой жизни. Раньше он раз в неделю обязательно навещал  квартиру
на Беговой.
   Галя, тяжело пережив развод, на бывшего  мужа  зла  не  держала.  Она
умилялась,  когда  он  заходил.  С  удовольствием  кормила  его   сытным
московским обедом  и  радовалась,  что  Темлюков  по-прежнему  близок  с
дочерью. Лена также раньше много времени проводила в мастерской отца. Но
Шуру она видеть не хотела.
   - Маме плохо, - тихо повторила дочь. - У нее странная болезнь легких.
Врачи говорят, редкая болезнь.
   -  Туберкулез?!  -  Темлюков,  кроме  чахотки  и  воспаления  легких,
болезней не знал.
   - Нет. Туберкулез сегодня лечится, а эта  дрянь  почти  нет.  -  Лена
налила отцу кофе.
   - А что врачи? - Темлюков отхлебнул из чашечки. Лена  сварила  такой,
как он любил.
   - Врачи требуют менять климат.  Советуют  купить  домик  в  Крыму,  -
невесело улыбнулась Лена.
   - Значит, надо купить, - согласился Темлюков.
   - Папа, ты с ума сошел! Откуда у нас такие деньги?
   Темлюков вспомнил о своем рюкзаке с  клыковским  гонораром  и,  допив
кофе залпом, вскочил с табуретки.
   - Попроси тетю Женю побыть с мамой и собирайся. Мы летим в Крым.
   Лена быстро заморгала, не понимая, серьезно говорит отец  или  шутит.
Но Темлюков не шутил. Выскочив на улицу, он  поднял  руку  и,  остановив
такси, помчался на Масловку. Шура накрыла стол и ждала.
   Темлюков  схватил  с  тарелки  сосиску,  хрустнул  огурцом   и   стал
забрасывать в рюкзак рубашку, смену белья и бритвенный  набор,  на  ходу
поясняя Шуре, что  ей  несколько  дней  предстоит  жить  одной.  Оставив
тысячную пачку рублей для расходов,  Темлюков  чмокнул  Шуру  в  губы  и
вылетел из мастерской.
   Через три часа они с Леной сидели в самолете и пристегивали ремни. До
этого Темлюков как маленького ребенка таскал за собой дочь, крепко держа
за руку. Девушка следовала за отцом, с удивлением  наблюдая,  как  он  в
ведомственной больнице нашел нужного врача (его бывшая жена лечилась  по
прежнему в ведомственной больнице художественного фонда),  как  заставил
этого врача выписать диагноз  Гали,  затем  на  такси  они  покатили  во
Внуково. Билетов  в  Симферополь  не  было,  но  Темлюков  направился  к
начальнику, и через двадцать минут билеты оказались у  него  в  кармане.
Когда самолет поднялся в воздух, Лена спросила;
   - Отец, как ты себе все это представляешь?
   Я учусь на третьем курсе. В Крыму у нас никого нет.
   Кто будет сидеть с мамой?
   - Как это нет? - удивился Темлюков.  -  Выпишем  Тоню  из  Николаева.
Пусть живет с Галей. Она медсестра. Вот и применит свои знания.
   Лена совсем забыла, что в Николаеве у нее есть  одинокая  тетя  Тоня,
двоюродная сестра отца. "Господи! - думала девушка. - Какой он странный.
Вроде совсем не от мира сего. Не покормишь,  может  забыть  о  еде  и  с
голоду помереть. Живет, будто в своем мире, ничего вокруг  не  видит,  а
вот случилось, и перед ней совершенно иной человек. Все продумал, принял
решение, не художник, а просто администратор какой-то".  Слово  менеджер
тогда еще в моду не вошло. Лена глянула  на  сухой  профиль  Константина
Ивановича, на его перепачканные краской руки, отмыть  их  он  так  и  не
успел, и сказала:
   - Спасибо, отец.
   - За что? - удивился Темлюков.
   В симферопольский аэропорт самолет прибыл в семь. До города добрались
на маршрутном "рафике".
   Константин Иванович для порядка зашел с Леной в гостиницу,  но  мест,
как он  и  предполагал,  там  не  оказалось.  В  городе  он  рассчитывал
остановиться у своего давнего друга Вячеслава Васильчикова. Они когда-то
вместе кончали Одесское художественное училище, затем их пути разошлись.
Васильчиков осел в Крыму, где  писал  свои  марины,  а  Темлюков  поехал
доучиваться в Москву и там остался. Чету Васильчиковых - Славу, Светлану
и сына Сашу - он не видал лет десять. На симферопол