е бы сделал тут спортзал. - И для подтверждения правильности данного тезиса он крутанул сальто и прошелся на руках. Подурачившись, ученый оглядел картины. Живопись чувств не будила, смахивала на петрушку, что кладут в ресторанах на бутерброды - "вкусу" не дает, а взгляду приятно.
     Закончив просмотр первого этажа, Воропаев поймал себя на мысли, что вилла внутри скорее напоминает вернисаж интерьера, чем жилье человека. Он попытался представить себе Жан-Поля в собственном доме и не смог.
     Орнитологу доводилось бывать в богатых домах.
     Он поддерживал добрые отношения со своим учителем-академиком, навещая его в просторной московской квартире в высотном доме на Котельнической набережной. Там гость с порога ощущал атмосферу хозяина. Чучела птиц, некоторый беспорядок в предметах мебели. Любая вещь указывала на вкусы живущих в доме. А кое-что, надо сказать, у академика было. Была и роскошная павловская мебель, и сирень Кончаловского в золоченой раме, прекрасной работы английские акварели с изображением птиц...
     А книги? Вот что вызывало истинную зависть ученика - библиотека академика. Вспомнив о книгах учителя, Воропаев подумал, что было бы неплохо отыскать библиотеку Жан-Поля. Если Жан-Поль действительно орнитолог-любитель, должна же у него быть соответствующая литература... Если ему хватило денег на катер, нетрудно представить, что он в состоянии себе позволить немного книг по любимому предмету...
     Лестницы на вилле не было, но имелся лифт. Коробочка в тисненой белой коже подняла гостя на третий этаж. На третьем этаже своей виллы Жан-Поль устроил террасу с дивным видом на море и средневековый город, а также разместил спальню и кабинет.
     Спальню Воропаев рассматривал не без любопытства. Мягкий ворсистый ковровый пол песочного цвета омывал безграничное ложе с готическими спинками. В нише хозяин придумал ванну, эмаль которой, тоже песочная, вместе с ковром создавали иллюзию водоема в зоопарке, где служители для водоплавающих птиц добиваются видимости естественного ландшафта. Для проверки, мягко ли любит спать француз, Воропаев прилег на кровать и тут же увидел свое отражение в трех зеркалах.
     - Однако, - хмыкнул орнитолог и обрадовался, что получил наконец-то небольшую информацию о своем хозяине.
     Догадку подтверждал и квадратный холст в белой раме, на котором художник наглым мастерским мазком написал здоровое женское тело в несколько фривольной позе. В картине проглядывала ирония художника к предмету.
     В кабинете Жан-Поля стояли два книжных шкафа с матовыми стеклами. В одном все полки занимали справочники. Воропаев раскрыл некоторые из них. Содержимое состояло сплошь из цифр, набранных мелким шрифтом бесконечными колонками.
     Редкие английские слова для непосвященного читателя ничего не проясняли. Это была совершенно специфическая литература, не имеющая к науке о пернатых ни малейшего отношения. Когда озадаченный гость раскрыл второй шкаф, оттуда на него посыпались кипы журналов самого непристойного содержания.
     "Хорошенькие птички", - подумал Воропаев, запихивая журналы на место. Один из тех, что никак не хотел влезать обратно, ученый отложил. Журнал к тому же отличался от прочих обложкой, где вместо всевозможных женских прелестей красовался павиан с лицом руководителя концерна.
     "Странная библиотека для любителя орнитологии", - думал Воропаев. Возможно, в доме еще имеются помещения, где Жан-Поль держит свои книги.
     Ученый решил это соображение проверить, но уже после завтрака.
     На кухне в бездонном трехкамерном холодильнике все отделения аккуратно заполняли бочонки и пластики с яркими этикетками. Снедь, как бы готовая к рекламным съемкам, аппетита не разжигала.
.Восхищение и неподдельную радость ученого вызвало содержание нижнего отделения, где ровными рядами, по сортам, словно на параде, выстроились пивные банки. Орнитолог потер руки и стал внимательно, со знанием дела изучать коллекцию. Некоторый сарказм, вызванный посещением спальни и кабинета хозяина, сменился в душе гостя чувством возвышенной благодарности.
     Воропаев отобрал для себя пять банок голландского - на сегодняшний день - и решил, что такой порцией станет ежедневно наказывать Жан-Поля за его отсутствие. Сделанный выбор соответственно диктовал меню. Что может быть к пиву лучше креветок, тем более если размером каждая, казалось, вдвое больше раков, которые с приходом демократии стали появляться на московских рынках по бешеным ценам. Уютно разместившись со своими трофеями на веранде, Воропаев не торопясь - с таким завтраком грех спешить - потягивал пиво и аккуратно и чисто расправлялся с очередным ракообразным.
     Все, что случилось с ученым после звонка Жан-Поля, напоминало театр абсурда. Его теперешнее состояние совсем не походило на предыдущие экспедиции. Раньше он один или с группой таких же одержимых долго трясся по дрянным дорогам на перекладных, после чего, как правило, приходилось еще осуществлять нелегкий пеший переход до нужного места, где начиналась настоящая работа, ради которой он жил большую часть года и к чему тщательно готовился. А Тут - фантастический вояж, шикарный катер с прислугой, вилла, где он праздно торчит в ожидании хозяина - человека, совершенно ему непонятного и, судя по обстановке, к орнитологии не слишком близкого.
     Часть сознания Воропаева вмещала этот экзотический мир, а часть оставалась в Москве. Вкус настоящего пива навел на воспоминания...
     Пьяницей его нельзя было назвать даже с большой натяжкой.
     Он мог выпить, а в свойской компании делал это с удовольствием. Но застолья, по мере удаления от юности, становились реже. Большинство приятелей обзавелись семьями. Жены, как правило, на друзей мужа смотрели с плохо скрываемой ненавистью. Вместе с семьями друзья обрастали заботами. Ученая прослойка, "де и были все привязанности, хронически страдала безденежьем. Баловались спиртом на месте работы по юбилеям и дням рождения. В своем институте Воропаев друзей не имел и пьянок избегал. А вот неясность к пиву проистекала со студенческих времен. Он застал еще тот романтический биофак МГУ конца шестидесятых. Свободных квартир в те времена зимой в Москве не было, поэтому сборища устраивались на дачах, куда в холодные месяцы родители не ездили. Долго топились "буржуйки", с трудом оттаивая промерзшие стены... Подмосковные дачи имели свой незабываемый колорит. Социалистическая привычка относиться к отдыху как к чему-то почти непристойному создавала правила, по которым на дачи перли все, что в городе приходило в негодность и требовало выброса. Поэтому диваны обладали только частью пружин, столы и стулья могли не иметь всех ножек или спинок. Но молодежь это не смущало. Пили на таких сборищах только пиво, его сливали из бутылок в ведро или чан. Кружка шла по кругу... Оживала гитара...
     У студентов той поры был свой особый песенный набор с неизменным "Сиреневым платочком" и "Заразой", уже прочное место заняли Окуджава, Высоцкий и Галич. В таких компаниях, что трудно представить себе у теперешней молодежи, читались стихи и велись весьма возвышенные споры о текущей литературе. Отношения среди студентов были романтично-товарищескими. Открытый секс не поощрялся, подобные вопросы решались попарно и отдельно от компании. Девиц специфической ориентации по негласному закону брать с собой в таких случаях не дозволялось. Воропаев вспомнил, что и пиво в те годы в Москве вовсе не уступало нынешним валютным жестянкам. Кроме любимого всеми "Жигулевского" появились темные тяжелые чешские сорта и наше "Двойное золотое" в шикарных маленьких бутылочках. В Парке культуры открылся первый пивной ресторан европейского типа... Столица переживала пивной бум...
     Благодушный и расслабленный Воропаев увлекся воспоминаниями и не сразу заметил некоторую перемену в пейзаже. Из лагуны, отгороженной решеткой, исчез катер. Мысленно поблагодарив Жан-Поля за прекрасный завтрак, Воропаев спустился к морю. Он решил поплавать, а заодно отыскать ворота, через которые удалился катер. Купальных принадлежностей у орнитолога с собой не было, ведь Жан-Поль говорил об экспедиции в горы. А в Москве уже несколько раз шел снег, и, естественно, мысли о плавках в голове ученого не возникло.
     Воропаев разделся и вошел в воду. Глубина начиналась сразу. Вода не обжигала. Воропаев достиг ограды и поплыл вдоль нее. Издали казавшаяся ажурной, вблизи ограда предстала внушительным сооружением. Толстые прутья металла на глубине нескольких метров переходили в сетку из толстой проволоки. Обследовав всю систему, орнитолог не обнаружил даже намека на ворота. Наплававшись, он выбрался на маленький искусственный пляжик, устроенный между валунов, и подставил солнцу свое белесое тело.
     Ученый хотел поразмышлять о предназначении такой серьезной оградительной конструкции, но мягкое загарное тепло, шелест моря, необычайная нежность природы не располагали к серьезным думам.
     Воропаев вспомнил о Гвоздиной. Вот кто оценил бы это место, отгороженное от мира и как бы специально созданное для любви. Воропаев почему-то представил себе ее лицо в минуты близости. Лена не закрывала глаз, но переставала видеть окружающий мир. Зрачки расширялись, зеленый блеск мерцал фантастически. Она заглядывала внутрь себя...
     Воропаев встряхнулся и, чтобы снять наваждение, снова прыгнул в море. Вышел, оделся и понял, что хочет есть.
     На кухне орнитолог обнаружил маленькую негритянку, сопровождавшую его на катере. Девушка улыбнулась гостю как старому знакомому и поздоровалась по-французски.
     - Как тебя зовут? - спросил Воропаев по-английски.
     - Жанин, - ответила негритянка и тут же перешла на жесты, из которых следовало, что по-английски она не понимает. Воропаеву это показалось подозрительным, и он задал еще несколько вопросов. Жанин не ответила, но ученый не сомневался, что их смысл дошел до девушки.
     Обедал Воропаев на веранде. Аристократического обряда принятия пищи с видом на море не получилось, поскольку орнитолог, не привыкший к прислуге, постоянно вскакивал, чтобы взять у Жанин тарелку, а в конце концов потребовал, чтобы девушка села за стол вместе с ним;
     На обед были поданы спагетти, под массой которых Воропаев обнаружил непонятных, но приятных на вкус моллюсков. Жанин обучила гостя есть традиционное итальянское кушанье. Оказывается, нужно было взять в руки ложку и вилку. Ложкой предполагалось отделить порцию спагетти, потом накручивать их на вилку и в таком намотанном состоянии отправлять всю конструкцию в рот. Воропаев без труда освоил данный процесс, но очень быстро понял, что объелся. Отвергнув обязательные в конце обеда сыры, ученый добыл банку пива из отобранного утром запаса и, отомкнув отверстие, расправился с содержимым одним махом.
     После обеда Воропаев хотел поваляться в песочной спальне Жан-Поля и полистать журнал с павианом на обложке. Но, поднявшись на третий этаж, орнитолог обнаружил там здоровенного негра. Тот пылесосил песочный ворс ковра и оскалил в улыбке белозубую пасть. Орнитолог решил заменить изучение журнала продолжением осмотра виллы. Он спустился на лифте в самый низ и очутился в гараже, который занимал подвальное помещение под всем домом. Воропаев не знал, как включить электричество, но даже в свете тусклой дежурной лампочки отчетливо был виден поблескивающий серебристый "Ситроен". В точности такой же, на котором встречали ученого в аэропорту Марселя. Дальше, в темных глубинах, тонули маленький "Пежо" и допотопная открытая машинка, явно из антикварных игрушек.
     Но не обилие авто поразило Воропаева. Ученый не мог отвести взгляда от темно-зеленой массы бронетранспортера. Бока машины мрачно темнели черными разводами. Над кабиной торчало дуло пулемета.
     Воропаев вернулся в лифт и с облегчением вздохнул, оказавшись на солнечном свете.
     Вилла опустела. Ни Жанин, ни здоровенного негра... На кухне и на веранде - безукоризненная чистота. Никаких следов обеда. Воропаев еще раз перечитал послание Жан-Поля. Особенно приписку о том, что не стоит покидать территорию виллы...
     У орнитолога шевельнулось подозрение, а возможно ли вообще это сделать? В том, что со стороны моря пути на волю нет, он уже убедился. Мысль, что его пристанище просто комфортабельная тюрьма, неприятно задела ученого. Он тут же решил обследовать сад и проверить свои подозрения.
     Виллу строили на уступе крутой горы, поэтому мест для легких прогулок вокруг нее почти не оставалось. Сзади - лужайка с бассейном. Вокруг всего здания - небольшой газон. Широкая парадная лестница спускалась к асфальтированной площадке гаража. От гаража асфальт под заметным углом приводил к массивным воротам из сплошного металлического листа без видимых замков и запоров. Воропаев потрогал ворота. Металл намертво врезался в высокую бетонную ограду. По верху ограды и ворот шел обнаженный электрический провод, наводящий на мысль о высоком напряжении. Остальной сад раскинулся на труднодоступном подъеме. Метров сто - двести было расчищено и засажено цитрусами, инжиром и кактусами. Дальше - непролазный дикий кустарник вперемежку с дикорастущими фруктовыми деревьями.
     Остаток дня орнитолог карабкался по горе вдоль бетонной стены. Он не был новичком в трудных экспедициях, но ему понадобилось несколько часов, чтобы, устав и исцарапавшись, не обнаружить ни прохода, ни калитки. Даже диковинные гнезда, что попадались ему на пути в хитросплетениях колючего растительного мира, не отвлекали ученого от грустного вывода о невозможности самостоятельно выйти отсюда.
     "Что все это значит? Хозяин пишет, что объявится через несколько дней. Это может означать и два-три дня, а может и две недели".
     Его раздражение имело под собой почву. Фирма Артура приобрела для путешественника самый дешевый вариант билета с неприличным, на взгляд Воропаева, названием. Не то Ампикс, не то Импикс... Орнитолог не мог запомнить сочетание букв.
     "Черт с ним, с названием! Но через две недели я должен быть в аэропорту Марселя... Иначе билет пропадет и за него не получишь ни копейки. Билет потому и был дешев, что связывал пассажира фиксированной датой и обмену не подлежал. Тюрьма на лазурном берегу", - завершил свои мрачные размышления Воропаев и отправился плавать.
     В характере ученого была замечательная черта.
     Когда тучи сгущались, он находил приятное для себя в данное время занятие, а уже потом выход из затруднения являлся сам собой. Воропаев даже имел что-то вроде теории на этот счет.
     Поплавав в отгороженной лагуне, ученый уселся на большой камень и стал смотреть, как солнце уходит в море. В синеватых сумерках средневековый город зажег огоньки. Несколько яхт медленно скользили недалеко за ажурной оградой. Надрывно кричала чайка. После ее криков по-особенному зазвучала вечерняя тишина. Мир затих, и Воропаев мог бы ощутить полное счастье от единения с великолепной природой. Но он думал...
     "Негры! - вскочил с камня орнитолог. - Негры приходят и уходят".
     "Надо следить за прислугой", - ученый облегченно вздохнул.
     Теперь есть задача. Воропаев вернулся на виллу.
     Ужинать ему не хотелось. Он пожевал инжира и подумал, как хорошо было бы позвонить Гвоздиной и высказать ей все, что считает нужным в связи с этой поездкой... Но тут Воропаев сообразил, что телефона на вилле нет. Этот факт представился орнитологу не менее зловещим, чем запертые ворота. Он послонялся по вилле с целью еще раз в этом убедиться. Телефона ученый не нашел.
     В тягостном раздумье о своем странном положении он уснул в верхней спальне с песочным ковром.
     Уснул, настежь раскрыв окна, под тихий шум моря, и встал утром уже не в столь мрачном расположении духа.
     Самый угрюмый человек, если он проснулся ранним утром в этом сказочном уголке Божьего мира и огляделся вокруг, должен был бы улыбнуться и поблагодарить Всевышнего. Воропаев по натуре никогда не был мрачным ученым занудой. В гранях его характера, наряду с необходимой для всякого естествоиспытателя усидчивостью, уживались озорство и бесшабашная веселость в редких случаях удачи, ироничность по отношению к себе и другим. Встав с постели и оглядев утреннее Средиземноморье, Воропаев скатился в чем мать родила вниз, резво проплыл вдоль ажурной ограды, принял душ, дивясь странностям зарубежной сантехники, оделся и направился на кухню. Позавтракав куском малосольной рыбы, напоминающей лосося, выпив пива из новой порции, ученый пошел на пляж.
     Сегодня он имел намерение следить за Жанин.
;Чтобы не вызвать подозрения негритянки, он решил изображать безмятежное довольство жизнью. С утра это ему удавалось. Ровно в час Жанин подала обед в столовую. Дул легкий ветерок, и негритянка решила, что на веранде холодно. Здоровенный негр не появлялся. Видимо, стерилизация спален происходила на вилле не каждый день. Воропаев заранее прихватил журнал из библиотеки. В конце обеда он взял журнал в руки и стал поглядывать на Жанин. Он ждал, когда девушка закончит работу и начнет собираться восвояси.
     Открыв журнал на первой попавшейся странице, Воропаев обомлел. С большой фотографии на развороте, источая оптимизм и немного щурясь, сверкала очками Лена Гвоздина. И как бы для того, чтобы у орнитолога не возникло сомнений в подлинности снимка, на заднем плане глупо улыбался шеф Лениной редакции под руку с бронзовым господином в белом костюме с сияющей звездой на лацкане пиджака. Шефа Воропаев знал лично, а бронзового господина видел на дорожном снимке своей подруги.
     Когда ученый вспомнил о Жанин, девушки уже не было. Воропаев оставил раскрытый журнал на столе и бросился к воротам. Никого не обнаружив, он вернулся в столовую. Журнал со стола исчез. Орнитолог обшарил весь дом, но журнал как сквозь землю провалился. Ученый окончательно запутался. Пришлось взять себя в руки и разобраться со всеми событиями по порядку. Воропаев спустился к морю и, шагая взад-вперед по причалу, задал себе первый вопрос:
     - Куда исчез журнал? Испариться он не мог. Выходит, похищен. Из этого следует, что, кроме Воропаева, в доме кто-то есть. Вывод: его не только заперли, но и стерегут. Вопрос второй. Как Гвоздина сюда попала? От этого вопроса, возможно, зависит решение всех остальных.
     Ученый вернулся на виллу, взял письмо Жан-Поля, перевернул его чистой стороной и написал: "Версия № 1". Затем разжег камин, устроился в кресле и стал думать. Через полчаса первая версия выглядела так: Гвоздина договорилась во время симпозиума о заграничной карьере Воропаева. Зная, что по своей воле он место жительства и службу менять не захочет, она подговаривает своих новых знакомых выманить ученого на Алого Чижа. А выманив, поставить перед фактом выгодной для него, с точки зрения Гвоздиной, карьеры. Если эта версия верна, Жан-Поль должен появиться с предложением. Правдоподобна ли такая отгадка? Правдоподобна, если представить, что Воропаев не изучает пернатых, а изобретает бомбу. Надо смотреть на вещи трезво. Его встречали на дорогой машине, везли на шикарном катере с прислугой, готовой не только кормить его ужином. Его поселили на вилле, стоящей не один миллион. И все это ради места в университете, где месячной зарплаты едва хватит на несколько дней той жизни, что сейчас ведет ученый?
     "Чушь". Воропаев размашисто перечеркнул первую версию и, повернув кованой кочергой полено в камине, написал: "Версия № 2". "Поиски Алого Чижа попали в поле зрения международной мафии". Поставив точку и перечитав данное соображение, орнитолог расхохотался. После чего перечеркнул вторую версию, не выставляя никаких аргументов. Жесткие, словно из железа, куски дерева громко стреляли по стенкам камина. Воропаев смотрел на белые языки огня и думал: "Третья версия может быть связана только с самой Леной. Что он, в сущности, знает про свою подругу? "
     По молчаливому согласию партнеры избегали обсуждать прошлое. Лена главным делом жизни ставила секс. До Воропаева у нее, разумеется, были другие мужчины. Гвоздина не говорила об этом специально, но и не делала тайны, как в случае с Артуром. С Воропаевым связь у Лены была необычной. Орнитолог не любил слово "любовь". Им было вместе хорошо, и это не требовало анализа. Пон