уместна  картина  "Ленин  в
Разливе".
   Можно подумать о триптихе. Например, "Ленин, Крупская. Ленин в кабине
машиниста".
   - Хорошо, я посоветуюсь с товарищами  о  кандидатуре  художника.  Это
масштаб лауреата.
   "Черт, может, плюнуть. Упасть в ноги. Нет.  Потом  как  приходить  на
работу?! И огласки не избежать.
   У мальчика пятно в личное дело на всю жизнь..."
   - Зинаида Сергеевна, должен вам заметить, что руководители  сельского
сектора  стали  проявлять   самостоятельность.   Например,   в   совхозе
"Вознесенский" пишет фреску для Дворца культуры живописец Темлюков.  Мне
кажется, он в последнее время не входит в число растущих,  перспективных
мастеров.
   Ей со своим горем придется бороться  одной,  как  самой  обыкновенной
московской  матери.  Все,  чем  она  владела,  все  права  и  привилегии
начальника идеологического фронта  становятся  фикцией.  Что  там  несет
Постояльцев? Какое-то слово кольнуло  Зинаиду  Сергеевну.  Проскочило  в
докладе Постояльцева, то  ли  имя,  то  ли  фамилия.  Зинаида  Сергеевна
насторожилась. Взволнованная мать  уступила  место  суровому  чиновнику.
Зинаида Сергеевна сделала казенную стойку и официальным голосом сказала:
   - Товарищ  Постояльцев,  повторите  последний  тезис.  Я  бы  с  этой
информацией желала ознакомиться подробнее.
   - Да, Зинаида Сергеевна. Мне тоже почудилось, что в данном случае  мы
имеем дело с вредной тенденцией.
   - Я вас внимательно слушаю. Что? Где? Почему?
   Постояльцев  оживился.  Сперва  заметив  рассеянное,   невнимательное
отношение к своему докладу, он отнес его к  дурному  ветру  в  коридорах
лично для его персоны. Почувствовав изменение  в  интонации  начальника,
чиновник успокоился.
   - В совхозе "Вознесенский" Воронежской области строится  крупный  для
села культурный центр.
   Директор совхоза, крепкий хозяйственник старой школы, товарищ Клыков.
Для декоративного оформления своего клуба  лично  пригласил  Константина
Ивановича Темлюкова. Темлюков известен  своими  последними  демаршами  и
идейной неустойчивостью.
   К тому же он не член партии.
   Желтоватые  сухие  пальцы  с  коротко  остриженными  ногтями  Зинаиды
Сергеевны мелко задрожали.
   Ах этот мерзкий Темлюков! Клыков...  Где  она  слышала  эту  фамилию,
Зинаида Сергеевна вспомнила.
   Вспомнила дважды  Героя  в  своем  кабинете.  Неосторожное  замечание
Павшина насчет мастера фрески Темлюкова. "Вот старый прохиндей, услыхал,
запомнил, разыскал. Но  мы  еще  поглядим.  Получить  такой  удар?!  Вы,
господа, не  знаете  Зинаиды  Сергеевны  Терентьевой.  Начальник  отдела
монументальной пропаганды - это вам не девочка-искусствоведка. Вы у меня
еще попляшете. Все этот слизняк Павшин. Давно  бы  выгнала  его  поганой
метлой". Но Зинаида Сергеевна в глубине души  прекрасно  сознавала,  что
ничего не смыслит в живописи. Без Павшина ей не обойтись.
   "Поганый мальчишка. И всего на пять лет старше  сына.  Почему  не  он
"схватил" эту страшную болезнь, а ее Сережа. Как несправедлива  судьба".
Зинаида Сергеевна встала и за руку попрощалась с Постояльпевым.
   - Можете свою командировку, Володя, считать успешной.
   Спускаясь по пролетам министерских  лестниц,  Постояльцев  знал,  что
сегодня ветры в культурном ведомстве дуют ему попутно.

11

   Работа над фреской шла вторую неделю, а  стена  в  клубе  по-прежнему
оставалась белой. Темлюков иногда наносил на  нее  одному  ему  заметные
знаки, а остальное время сидел за картонами. Художник  рисовал.  Рисовал
углем, карандашом, фломастером.
   Шурка,  замыслив  свой  план,  и  представить  себе  не  могла,   как
мучительно пойдет его воплощение.
   Темлюков рисовал с нее много, каждый день. У Шурки затекали и  болели
руки и ноги, ныла поясница.
   Она  с  трудом  сдерживала  раздражение,  с  трудом  сохраняла  маску
безропотной нежности. Когда художник спрашивал, не устала ли она,  Шурка
готова была запустить ему в лицо все, что лежало поблизости.
   - Конечно, нет, - отвечала она с улыбкой. - Я никогда не видала,  как
настоящий художник малюет.
   -  Ты  прекрасно  позируешь,  -  хвалил  Константин  Иванович.  -  Из
профессиональных московских натурщиц мало кто выдержит такое напряжение.
   Темлюков решил иной натуры больше не искать.
   - Я напишу с тебя все двенадцать фигур, - обрадовал он Шуру.
   "Чтоб ты сдох, собака!" - пронеслось в голове у девушки, но она опять
улыбнулась:
   - Велика честь. Только в голову не возьму,  чего  вы  такого  во  мне
нашли?
   - В тебе есть сила природы. Я тебя вижу как дикую языческую богиню.
   - По-вашему, я на первобытную бабу похожа?
   - Господи, глупенькая! - рассмеялся Константин Иванович. -  Язычество
- одна из прекрасных ступеней человеческой  истории.  Наши  предки  жили
свободно, открыто природе. Языческая религия -  это  и  есть  поклонение
людей природе. А что еще на свете заслуживает поклонения?! Они не  знали
яда власти и денег. Они не ханжили, не скрывали  любовь,  не  стеснялись
своего тела. Я потому и задумал эту фреску, чтобы закрепощенным,  слепым
от предрассудков, злобы и зависти сельским людям напомнить,  какими  они
были.
   "Трепись, трепись, - слушала Шура с натянутой улыбкой. - Вот  погоди,
приберу тебя к рукам, сам будешь возиться со  своими  язычниками.  Держи
карман, стану я перед тобой часами поясницу ломать!
   Я на тебе, старый черт, отыграюсь!"
   С тяжестью физического труда натурщицы Шура еще могла  смириться,  но
спокойное и ровное отношение к  ней  художника  Шуру  беспокоило  не  на
шутку.
   Темлюков обращался с девушкой  ласково,  заботливо,  но  по-дружески.
Никаких проявлений  мужского  волнения  Шура  не  замечала.  "Может,  он
каменный?!
   Или члена у него нет? Говорят" в городах  полно  импотентов.  А  если
отлюбил свое и теперь только кисточкой махать  может?  Тогда  я  влипла!
Сколько сил угрохала. Мало того, что две  толщенные  книжки  осилила,  а
теперь  сколько  мудреных  слов  заучила   -   "ракурс",   "композиция",
"рефлекс", "лесировка"... Голова кругом идет".
   По совхозу потихоньку поползли слухи.  Слишком  много  времени  Шурка
одна проводит с художником.
   Разговоры, когда Шурка проходила мимо,  смолкали.  Девушка  понимала,
что  говорили  о  ней,  и  шла,  гордо  подняв  голову.  Слухи  Шуру  не
беспокоили. Придет время, и они пригодятся.
   Николай Лукьянович услыхал об этом впервые от своего  шофера.  Васька
рулил в райцентр и как бы между делом сказал хозяину:
   - Поговаривают, Николай Лукьянович, что у  нашей  Шурки  с  москвичом
шуры-муры.
   - Кто ж, поговаривает? - заинтересовался Клыков.
   - Да я от многих слыхал. А чего удивительного?
   Художник - мужик не очень старый. Живет один.
   Ему без бабы нельзя. Уж, поди, две недели живет.
   Столько времени без бабы мужику несподручно.
   - Это для тебя две недели без бабы несподручно, - рассмеялся  Николай
Лукьянович. - Ты, по моему разумению, и дня без бабы прожить не можешь.
   - Ну это вы зря, Николай Лукьянович. Сколько мы раз в командировки  с
вами ездили, я что? Хоть слово сказал?
   - Ясное дело, я твоих баб в командировки брать не намерен. Это ты  по
службе несколько дней продержаться можешь.
   Васька обиженно засопел и разговор решил  прекратить.  Разговор  этот
мог для Васьки кончиться плохо. Васька помнил, что Валька в  сельпо  для
хозяина не тайна. Некоторое время ехали молча. Потом Клыков сказал,  как
бы сам себе:
   - Вообще-то они люди свободные, да-с... - и опять замолчал.
   Клыков завел привычку после работы заходить в клуб. Он видел картоны,
нарисованные с Шуры. Видел, как Темлюков увлечен своим  делом,  поэтому,
чтобы не отвлекать, долгих разговоров не вел.  Однажды  зашел  с  женой.
Надя испекла  для  Константина  Ивановича  пирожки  с  капустой,  сильно
полюбившиеся художнику. Шура, давно взявшая на себя  заботу  о  нехитром
мужицком хозяйстве Темлюкова - стирке  рубашек,  готовке  еды  и  уборке
вокруг спального спортивного мата, - увидав, как жена директора  вручает
художнику гостинец, сказала, поджав губы: "Надежда  Николаевна,  вы  зря
беспокоитесь. Я не безрукая.
   Уж  Константин  Иванович  у  нас  голодным  не  останутся".   Клыков,
слышавший этот разговор, сейчас в  машине  вспомнил  ревнивую  интонацию
Шуры. Это воспоминание и заставило его высказать замечание  о  том,  что
Шура и художник люди свободные.
   Константин Иванович и сам не замечал, как Шура  становится  человеком
совершенно необходимым. Она не только готовила и стирала,  но  научилась
после работы завинчивать тюбики с краской. Класть мелки и уголь  в  свои
коробки. Научилась отличать ненужные куски картона от рабочих набросков.
Константин Иванович  воспринимал  это  как  должное,  поскольку  бытовых
подробностей в жизни не замечал. И Шура решила провести опыт.
   - У меня папаня захворал. Меня три дня не будет.
   - Шура! Как же так? Мне завтра надо рисовать твою спину с  поворотом.
У меня правая дева с венком еще не решена. Тоже надо поискать.  Ты  меня
убиваешь! - Темлюков был обижен как ребенок.
   - Ничего, придется обойтись. Я и так  две  недели  без  выходных.  Не
умирать же теперь папане.
   Никакой болезни у Шуркиного папаши в тот день не случилось.  Он  даже
не напивался уже больше недели.  Сестра  Лариса  с  домашним  хозяйством
кое-как справлялась. Шура решила взять тайм-аут, чтобы Темлюков осознал,
как ему без нее, без Шуры, живется.
   В этот вечер Темлюков лег спать в раздражении.
   Вокруг спального места валялись картоны, карандаши,  фломастеры.  Без
натуры работа не шла. Греть самому  себе  чайник  не  хотелось.  Пожевав
всухомятку, художник улегся спать. Темлюков злился: "Еще два дня  собаке
под хвост". И беспорядок раздражал. Темлюков умел создать вокруг себя за
один день такой хаос, на который другому требовалось не  меньше  недели.
Художник любил порядок, но никогда сам  не  убирался.  В  мастерской  на
Масловке всегда кто-нибудь это брал на себя. Если  не  было  учеников  и
поклонниц, приходила дочка. Темлюков любил бывать  с  ней  вдвоем.  Лена
училась на искусствоведа в МГУ, и он с удовольствием беседовал с  ней  о
тонких профессиональных вещах. Показывал эскизы, слушал ее оценки.
   "Может, вызвать дочуру, - подумал Темлюков.  -  Нет,  Шура  прекрасно
справляется. Какая Шура замечательная натурщица. А как заботлива. Да, он
черствый дурак. Девушка ему ничем не обязана, а он на  ее  внимание  чем
ответил? Надо быть добрее к людям".
   Темлюков не мог  уснуть.  Он  встал,  зажег  свечу  и  стал  рисовать
цветными мелками Шуру по памяти. Шура на холсте получалась такая, как он
ее увидел в первый вечер. Шура, примерившая его сарафан. Вот она стоит с
гордым вызовом в зеленом взгляде. Сейчас бросит ему  сарафан  в  лицо  и
убежит.
   Наутро художник отправился в правление. У  Николая  Лукьяновича  была
делегация из братской Болгарии. Председатель болгарского колхоза Цонев с
агрономом и зоотехником приехали делиться опытом.
   Пришлось ждать. Гости приехали надолго, и Темлюков уже хотел уходить.
Николай Лукьянович заметил художника и вышел к нему в приемную.
   - Что-нибудь случилось, Константин Иванович?
   У меня есть для вас минутка.
   - У моей помощницы заболел отец. А мне без нее очень трудно работать.
Нельзя ли кого послать туда к отцу. Уж простите, что отрываю.
   - Гришка Топрыгин болен? - удивился Клыков. - Не знал.  По-моему,  он
тут зарплату получает.
   Вы узнайте у бухгалтерши Большаковой. Если вправду болен,  что-нибудь
придумаем.
   Константин Иванович разыскал Большакову.
   В день зарплаты вокруг  нее  толпились  работники  совхоза.  Григорий
Топрыгин, по ее словам, полчаса назад деньги получил  и  на  вид  был  в
добром здравии.
   Темлюков вернулся к себе в клуб расстроенный.
   "Как же так? Выходит, девчонка врет. Зачем бы это?
   Возможно, у нее есть другая серьезная причина, о которой говорить  не
хочет. Ах я старый дурак! Скорее всего, у нее парень. Конечно, девушка у
меня безвылазно с утра и  до  позднего  вечера.  Старый  осел.  Все  так
просто..."
   Константин Иванович хоть и объяснил себе поступок девушки, но радости
от такого объяснения не получил. Мысль о том, что Шура проводит время  с
другим  мужчиной,  почему-то  для  Темлюкова  была  неприятна.  Художник
пытался  рисовать  фигуру  Шуры  по  памяти  в  разных  позах.   Рисунки
получались неживые. Схематичные,  деревянные  фигуры,  похожие  одна  на
другую. Художник расстроился и решил пойти гулять.
   Вознесенский лес синел остриями елей. Константин Иванович  свернул  с
асфальта и зашагал проседком. Темлюков умел и любил ходить. Через час он
уже шел глухой лесной дорогой, обходя вековые  лужи.  Молодой  смешанный
лес имел южный оттенок.
   Кусты, обвитые  ветвями  ежевики  и  терновника,  напомнили  детство.
Темлюков родился в южном городе на берегу моря. Раз в год он обязательно
ездил на  родину.  Ездил  не  навещать  близких.  Близких  не  осталось.
Художник ездил навещать родную землю. Без нее он начинал грустить.
   - Я там вижу лицо земли, - рассказывал Темлюков по приезде.
   Южная русская земля с холмами, перелесками, буераками  и  вправду  не
прятала  от  глаза  свое  лицо  в  зубцах  и  морщинах.  Темлюков  любил
желтовато-охристый  колорит  сожженной  солнцем  травы,  белесые   пятна
солончаков, быстрые  с  водоворотами  реки,  разрезы  меловой  породы  и
голубой глины. До того юга еще ехать и ехать.  Но  самое  начало  южного
духа велось отсюда, с воронежских земель.
   Шагая по лесной дороге, Константин Иванович поймал себя на мысли, что
может сейчас в лесу встретить  Шуру.  Встретить  не  одну.  Он  перестал
любоваться природой и резко повернул обратно.
   Шура  появилась  на  следующее  утро.  Темлюков  так  обрадовался  ее
появлению, что даже  забыл  пристыдить  за  обман.  Только  для  порядка
спросил, как здоровье папаши.
   - Что ему сделается? - удивилась Шура.
   - Ты же сказала, что он болен?
   - Мало ли что я говорю, - буркнула Шура.
   - Вот и сказала бы, что я тебе с твоим парнем не даю  встретиться.  Я
бы понял...
   Такого поворота в мыслях художника Шура не  ожидала.  Она  растерянно
заморгала зелеными глазами.
   - Какого парня?
   - Что ж, у тебя парня нет? У такой красивой девушки?
   - Вы что? Буду я с этими навозниками романы крутить? И как вам  такое
в голову пришло? - Негодование Шуры было вполне искренним.
   - Тогда зачем потребовала отпуск? Работу мне остановила.
   - Ну и свинарник вы тут за один день устроили.
   Хорошо, что пришла, а то в своей грязи и утонули бы. - Шура принялась
за уборку. - А отпуск попросила по причине женской. Как вам, мужику, еще
объяснить. Не могу я при этом деле перед вами  выворачиваться  и  разные
позы принимать. Ну, поняли?
   - Какой же я болван! - рассмеялся Темлюков. - А  я  про  тебя  разные
истории напридумывал.
   - Небось и не ел ничего? Оставь вас на один день.
   Как вы там в Москве без меня жили!
   Весь оставшийся день художнику прекрасно работалось.  Все  получалось
легко и талантливо. Рука обгоняла мысль.
   Когда Шура собрала ужинать, Темлюков сказал:
   - Я вчера в вашем вознесенском лесу гулял. Красивый лес.
   - Вы наших красивых мест не знаете. Вот надоест вам в клубе, могу вам
такое место показать, которое вы сами никогда не найдете.
   - С удовольствием. Только скажи, что в нем такого.
   - Озеро там лесное. Про него мало кто из наших  знает.  Я  туда  одна
гулять люблю.
   - Давай хоть завтра с утра. Я тоже выходной себе заработал.
   Ночью Темлюкову снилась степь, по которой он гулял в детстве...
   Шура пришла рано. Солнце едва проклюнуло краешек огненного блюдца над
верхушками Воскресенского леса. Темлюков проснулся.  Шура  в  косынке  в
горошек, свежая и румяная, встала возле него с корзиной в руках.
   - Погоди, я мигом. - Темлюков  хотел  вскочить  со  своего  спального
места, но с удивлением  отметил,  что  ему  перед  Шурой  подниматься  с
постели в трусах неловко. Пока он думал, как поступить, Шура извлекла из
корзины крынку парного молока и краюху домашнего хлеба.
   - Вот откушайте, а я пока ваши рубашки замочу. Придем -  постираю,  а
то вы совсем замухратились.
   Константин  Иванович  принял  крынку,  с  удовольствием  глотнул  еще
теплого, пахнущего коровьим дыханием молока и, воспользовавшись тем, что
девушка отошла, быстро оделся.
   Воскресенцы выгоняли из  своих  ворот  застоявшихся  за  ночь  коров,
беззлобно их материли и сдавали в стадо пастуху,  который,  восседая  на
пегой кляче, монотонно пощелкивал кнутом и встречал каждую новую рогатую
подопечную  точным  для  ее  характера  эпитетом.   Темлюков   улыбнулся
многообразию оттенков русского мата и, на ходу застегивая куртку, догнал
Шуру. Дорожная пыль, прибитая росой, мягко пружинила  под  подошвами.  В
лесу, еще по-утреннему сумрачном, чирикали, попискивали и  прищелкивали,
радуясь новому дню, птицы. Шура в лесу сбавила шаг.
   - Ненавижу по селу ходить, все пялются, а в лесу спешить некуда.
   - Любишь лес? - спросил Темлюков и  сам  понял,  что  задал  дурацкий
вопрос. Смешно было бы такое спросить у сойки, белки или косули.  Лес  -
это место, где они живут, а не любуются.
   - Чего лес не любить? Он добрый. Грибы, орехи дает.  Никогда  зла  не
делает. Зло только одни люди делают. И лесу и друг другу.
   Темлюков шел по лесной дороге и думал, какая она,  Шура,  разная:  то
по-деревенски груба и проста, то нежна и изысканна, словно леди. Рядом с
ней покойно и просто. С художником девушка управляется как  с  непутевым
ребенком,  которого  надо  накормить,  обстирать  и  не   дать   слишком
баловаться. Константин Иванович вспомнил  причину  Шуриного  отсутствия,
еще раз обругал себя болваном и неожиданно взял девушку под  руку.  Шура
поглядела на него долгим взглядом, но руку не убрала.
   - Ты чего дрожишь? Замерзла? - спросил Темлюков, почувствовав  легкую
дрожь в ее руке.
   - Туман еще не поднялся. От сырости немного зябну.
   Темлюков хотел снять куртку и  накрыть  ею  Шуру,  но  та  неожиданно
высвободилась и, крикнув "догоняй", побежала вперед. Константин Иванович
припустил за ней. Бежалось по лесной дороге легко. Темлюков почувствовал
себя сильным, молодым и каким-то новым. Пробежав  с  полкилометра,  Шура
остановилась:
   - Теперь жарко. Иди за мной по тропинке.
   Константин Иванович залюбовался,  как  ловко  Шура  раздвигает  ветки
орешника, переступает корни елок. Неожиданно лес расступился, и Темлюков
оказался на берегу озерца. Прозрачная вода  замерла,  вобрав  в  себя  и
стволы берез и елей, и синь неба с розовой полосой восходящего солнца, и
яркую зелень береговых травинок.
   - Отвернись, я искупаюсь, - сказала Шура, и, пока Темлюков сообразил,
что она хочет раздеться, девушка уже скинула косынку и платье и медленно
пошла в воду. - Холодная, не боишься за мной?
   Константин Иванович не ответил. Он  стоял,  смотрел  и  видел  лесную
богиню, спокойно принимающую ванну в своих владениях. Шура  поплыла,  не
оглядываясь. Она пересекла  озеро  и  вышла  на  противоположный  берег.
Темлюков глядел и не мог пошевелиться. Потом вдруг развернулся и побежал
назад. Он спотыкался, царапал лицо ветками. Тропинка привела  к  дороге.
Константин  Иванович  продолжал  бежать,  пока  не   показались   заборы
Воскресенского. Он, уже задыхаясь, пронесся по сельским улицам, ворвался
в клуб и упал на свой спальный мат. Несколько минут лежал, тяжело  дыша,
затем резко встал,  схватил  кисти,  краски  и,  взобравшись  на  козлы,
принялся  за  фреску.  Он  теперь  знал  ее  всю  целиком,   просвечивая
внутренним зрением.
   Константину Ивановичу больше не нужны были  подготовительные  холсты,
этюды и наброски, которые он готовил. Стена перестала быть белым листом.
Он видел на ней и  хоровод  девушек  в  языческих  одеждах,  и  мерцание
костра, и отблески огня на женских телах. Осталось  только  выявить  все
это, чтобы и другие могли тоже увидеть.
   Шура, совершенно сбитая  с  толку  побегом  Темлюкова,  с