а о любви так же, как бедная женщина, живя в скудости, думает о  жем-
чужном ожерелье, о бриллиантовой диадеме и на минуту загорается желанием
иметь эти драгоценности, для нее такие далекие, но кому-то другому впол-
не доступные. Представление о любви она почерпнула из немногих  романов,
прочитанных от нечего делать, но не придавала ей большого значения.  Она
не отличалась мечтательностью и от природы была наделена душой  жизнера-
достной, уравновешенной и всем довольной. Замужество - а  она  уже  была
замужем два с половиной года - не нарушило той дремоты, в которой  живут
наивные девушки, дремоты сердца, мыслей и чувств, - для иных женщин этот
сон длится до самой смерти. Жизнь казалась ей простой и приятной,  ника-
ких сложностей она не видела в ней, не доискивалась ее  смысла  и  цели.
Она жила безмятежно, спокойно спала, одевалась со вкусом, смеялась, была
довольна. Чего еще могла она желать?
   Когда ей представили Андермата в качестве искателя ее руки, она  сна-
чала отказала ему с ребяческим негодованием. Что?! Выйти замуж за еврея!
Отец и брат, разделявшие ее отвращение, ответили так же, как и она,  ре-
шительным отказом. Андермат исчез с горизонта, притаился. Но спустя  три
месяца он дал взаймы Гонтрану свыше двадцати тысяч франков, да и у  мар-
киза, по другим причинам, стало изменяться мнение. Он по самому существу
своему не мог сопротивляться упорному натиску и всегда уступал из эгоис-
тической любви к покою. Дочь говорила о нем: "Ах, папа,  папа!  Какая  у
него путаница в мыслях!" Это было верно.  У  него  не  было  ни  твердых
взглядов, ни верований, а только восторженные, постоянно менявшиеся  ув-
лечения. То он проникался минутным поэтическим преклонением перед стары-
ми родовыми традициями и желал короля, но короля разумного, просвещенно-
го, идущего в ногу с веком; то, прочитав книгу Мишле  или  какого-нибудь
другого мыслителя-демократа, с жаром говорил о равенстве людей, о совре-
менных идеях, о требованиях бедняков, угнетенных и обездоленных. Он  мог
уверовать во что угодно, смотря по настроению, и когда старая его  прия-
тельница г-жа Икардон, имевшая связи в еврейских кругах, пожелала  посо-
действовать браку Христианы с Андерматом, она знала, как подойти к  мар-
кизу и какими доводами его убедить.
   Она утверждала, что для евреев, угнетенных так же,  как  был  угнетен
французский народ до революции, настал час мщения и теперь они будут уг-
нетать других могуществом золота. Маркиз де Равенель, человек совсем  не
религиозный, был, однако, убежден, что идея бога очень полезна как зако-
нополагающая идея, что она больше может держать в узде боязливых глупцов
и невежд, нежели неприкрашенная идея справедливости, и поэтому с  одина-
ковой равнодушной почтительностью относился ко всем религиозным  догмам,
питал одинаково искреннее уважение к Конфуцию, Магомету и Иисусу Христу.
Распятие Иисуса на кресте он отнюдь не считал наследственным грехом  ев-
реев, а только грубой политической ошибкой. Поэтому г-же Икардон  доста-
точно было нескольких недель, чтоб внушить ему восторг перед  непрестан-
ной скрытой деятельностью евреев, повсюду преследуемых и  всемогущих.  И
вдруг он стал другими глазами смотреть на их торжество, считая его спра-
ведливой наградой за долгое унижение. Он видел теперь в евреях властите-
лей, которые повелевают королями -  повелителями  народов,  поддерживают
или низвергают троны, могут разорить и довести до банкротства целую  на-
цию, точно какогонибудь виноторговца, гордо посматривают на  приниженных
государей и швыряют свое нечистое золото в  приоткрытые  шкатулки  самых
правоверных католических монархов, а получают от них за это  грамоты  на
дворянство и железнодорожные концессии.
   И он дал согласие на брак своей дочери Христианы де Равенель с банки-
ром Вильямом Андерматом.
   Христиана же поддалась осторожному воздействию со стороны г-жи  Икар-
дон, подруги маркизы де Равенель, ближайшей своей советницы после смерти
матери; к этому прибавилось воздействие отца, корыстное равнодушие  бра-
та, и она согласилась выйти за этого толстяка-банкира, который был очень
богат, молод и не безобразен, но совсем не нравился ей, - так же  согла-
силась бы она провести лето в какой-нибудь скучной местности.
   А теперь она находила, что он добродушный, внимательный, неглупый че-
ловек, приятный в близком общении, но частенько смеялась над ним, болтая
с Гонтраном, проявлявшим черную неблагодарность к зятю.
   Гонтран сказал ей:
   - Муж у тебя стал совсем лысый и розовый. Он похож на  больной,  раз-
бухший цветок или на молочного поросенка... Откуда у него  такие  краски
берутся?
   - Я тут ни при чем, уверяю тебя! Знаешь, мне иногда хочется  наклеить
его на коробку с конфетами.
   Они уже подходили к ванному заведению.
   У стены, по обе стороны двери, сидели на  соломенных  табуретках  два
человека, покуривая трубки.
   - Посмотри-ка на них, - сказал Гонтран. - Забавные типы! Сначала пог-
ляди на того, который справа, на горбуна в греческой шапочке. Это дядюш-
ка Прентан, бывший надзиратель в риомской тюрьме, а теперь смотритель  и
почти директор анвальского водолечебного заведения. Для него  ничего  не
изменилось: он командует больными, как арестантами. Каждый приходящий  в
лечебницу - это заключенный, поступающий в тюрьму; кабинки - это одиноч-
ные камеры; зал врачебных душей - карцер, а закоулок, где доктор Бонфиль
производит своим пациентам промывание желудка при помощи зонда Барадюка,
- таинственный застенок. Мужчинам он не кланяется в силу того  принципа,
что все осужденные - презренные существа. С женщинами он обращается  бо-
лее уважительно, но смотрит на них с некоторым  удивлением:  в  риомской
тюрьме содержались только мужчины. Это почтенное убежище предназначалось
для преступников мужского пола, и с дамами он еще не  привык  разговари-
вать. А второй, слева, - это кассир. Попробуй попроси его записать  твою
фамилию - увидишь, что получится.
   И, обратившись к человеку, сидевшему слева,  Гонтран  медленно,  раз-
дельно произнес:
   - Господин Семинуа, вот моя сестра, госпожа Андермат; она хочет запи-
саться на двенадцать ванн.
   Кассир, длинный, как жердь, тощий и одетый по-нищенски, поднялся, во-
шел в свою будку, устроенную напротив кабинета  главного  врача,  открыл
реестр и спросил:
   - Как ваша фамилия?
   - Андермат.
   - Как вы сказали?
   - Андермат.
   - По слогам-то как будет?
   - Ан-дер-мат.
   - Так, так, понял.
   Он медленно стал выводить буквы. Когда он кончил писать, Гонтран поп-
росил:
   - Будьте добры, прочтите, как вы записали фамилию моей сестры.
   - Пожалуйста. Госпожа Антерпат.
   Христиана, смеясь до слез, заплатила за абонемент, потом спросила:
   - Что это за шум там, наверху?
   Гонтран взял ее под руку.
   - Пойдем посмотрим.
   Они поднялись по лестнице;  навстречу  им  неслись  сердитые  голоса.
Гонтран отворил дверь, они увидели большую комнату с бильярдом  посреди-
не. Двое мужчин без пиджаков стояли друг против друга с длинными киями в
руках и вели яростный спор через зеленое поле бильярда:
   - Восемнадцать!
   - Нет, семнадцать!
   - А я вам говорю, у меня восемнадцать!
   - Неправда, только семнадцать.
   Это директор казино Петрюс Мартель из Одеона, как обычно, сражался на
бильярде с комиком г-ном Лапальмом из Большого театра в Бордо.
   Петрюс Мартель, тучный мужчина с необъятным животом, который колыхал-
ся под рубашкой и нависал над поясом брюк, державшихся на честном слове,
лицедействовал во многих местах, потом обосновался в Анвале и, получив в
управление казино, проводил все дни своей жизни в истреблении  напитков,
предназначенных для курортных гостей. Он носил огромные офицерские усы и
с утра до вечера увлажнял их пивной пеной или сладкими, липкими  ликера-
ми, пылал неумеренной страстью к бильярду и, заразив ею  старого  комика
своей труппы, завербовал его себе в партнеры.
   С утра, не успев протереть глаза, они уже  принимались  сражаться  на
бильярде, переругивались, грозили друг другу, стирали  записи,  начинали
следующую партию, едва решались урвать время для завтрака  и  никого  не
подпускали к зеленому полю.
   Они распугали всех посетителей, но нисколько этим не смущались и были
довольны жизнью, хотя Петрюса Мартеля в конце сезона ждало банкротство.
   Удрученная кассирша с утра до вечера созерцала их бесконечную партию,
с утра до вечера слушала их нескончаемые споры и с утра до вечера  пода-
вала двум неутомимым игрокам кружки пива и рюмочки спиртного.
   Гонтран увел сестру.
   - Пойдем в парк. Там прохладно.
   Обогнув здание водолечебницы, они увидели китайскую беседку и  играв-
ший в ней оркестр.
   Белокурый молодой человек исполнял роль скрипача и дирижера и,  отби-
вая такт для трех диковинного вида музыкантов, сидевших  напротив  него,
неистово дергал смычком, мотал головой,  встряхивал  длинной  шевелюрой,
сгибался,  выпрямлялся,  раскачивался  направо   и   налево,   превратив
собственную свою особу в дирижерскую палочку. Это был маэстро Сен  Ланд-
ри.
   Маэстро и его помощники: пианист, для которого  ежедневно  инструмент
выкатывали на колесиках из вестибюля ванного заведения в беседку, огром-
ный флейтист, который, словно спичку, сосал свою флейту, перебирая  кла-
паны толстыми, пухлыми пальцами, и чахоточный контрабасист, - все они  в
поте лица своего превосходно воспроизводили звуки испорченной  шарманки,
поразившие Христиану, когда она еще проходила по деревне.
   В то время как она остановилась посмотреть на них, какой-то  господин
поздоровался с ее братом:
   - Доброе утро, дорогой граф.
   - Здравствуйте, доктор.
   И Гонтран познакомил с ним сестру:
   - Моя сестра. Доктор Онора.
   Христиана едва удерживалась от смеха: значит, нашелся и  третий  док-
тор.
   - Надеюсь, вы не больны, сударыня? - с  поклоном  спросил  ее  доктор
Онора.
   - Немножко нездорова.
   Он не стал расспрашивать и заговорил о другом:
   - Знаете, дорогой граф, сегодня вам предстоит  увидеть  интереснейшее
зрелище.
   - Какое же, доктор?
   - Старик Ориоль взорвет свой знаменитый "чертов камень" в конце доли-
ны. Ах, вам это ничего не говорит, но для нас это - целое событие!
   И он пояснил. Старик Ориоль - первый богач во всей округе  (известно,
что у него дохода тысяч пятьдесят в год), владеет всеми  виноградниками,
расположенными в том месте, где начинается равнина. Но лучшие его виног-
радники насажены по склонам небольшой горы, вернее, высокого холма, под-
нимающегося у самой деревни, в наиболее широком месте лощины. И  посреди
одного из этих виноградников, напротив дороги и в двух шагах  от  ручья,
торчит исполинский камень, скорее, утес, который мешает возделывать поч-
ву и затеняет значительную часть этого клочка земли.
   Уже лет десять дядюшка Ориоль каждую неделю все грозился, что взорвет
свой чертов камень, но никак не мог решиться на это.
   Всякому парню, отправлявшемуся из деревни отбывать военную службу, он
говорил.
   - Как придешь на побывку, принеси малость пороха  для  моего  чертова
камня.
   И каждый молодой солдат приносил в своем ранце горсточку-другую  кра-
деного пороха для чертова камня дядюшки Ориоля. Он набил целый  сундучок
этим порохом, а камень все стоял на своем месте.
   Но вот уже целую неделю люди видели, как он  долбит  утес  вместе  со
своим сыном, долговязым Жаком, по прозвищу Великан. А  нынче  утром  они
насыпали пороху в пустое теперь нутро огромной глыбы, потом замазали от-
верстие, пропустив в него фитиль - трут, который продается для курильщи-
ков в табачной лавке Подожгут его в два часа Взрыв произойдет минут  че-
рез пять, через десять после этого, потому что фитиль очень длинный.
   Христиана слушала рассказ с интересом, и  ей  захотелось  посмотреть,
как будут взрывать утес Это напомнило ей какую то детскую игру и показа-
лось очень занятным ее наивному воображению.
   Они дошли до конца парка.
   - А куда дальше ведет лощина, - спросила Христиана.
   - На "Край света", сударыня, - так называется прославленное у  нас  в
Оверни ущелье Это одно из любопытнейших чудес природы в наших краях.
   Но в это время зазвонил колокол. Гонтран удивился.
   - Смотрите, уже завтрак?
   И они повернули обратно Навстречу им по аллее  шел  какой-то  высокий
молодой человек Гонтран сказал:
   - Ну, милая сестренка, позволь представить тебе господина  Поля  Бре-
тиньи.
   Потом повернулся к своему другу.
   - Это моя сестра, дорогой.
   Христиана нашла, что приятель брата очень некрасив. У него были  чер-
ные, коротко остриженные, невьющиеся волосы,  слишком  круглые  глаза  с
почти суровым выражением,  и  голова  тоже  была  совершенно  круглая  и
большая, такие головы напоминают почему-то пушечное ядро,  да  при  этом
еще у него были плечи Геркулеса и во всем облике что то  тяжеловесное  и
грубое, дикое Но от его пиджака, от его сорочки и, может быть, от  самой
кожи исходил тонкий, нежный аромат духов, незнакомых  Христиане,  и  она
подумала "Что это за духи?"
   - Вы приехали только сегодня, сударыня, - спросил Бретиньи.  Голос  у
него был несколько глухой.
   - Да, сегодня, - ответила Христиана.
   Гонтран заметил вдали маркиза и Андермата, которые  знаками  торопили
их идти завтракать.
   Доктор Онора простился с ними и спросил, действительно ли они намере-
ваются посмотреть на взрыв утеса.
   Христиана ответила, что пойдет непременно, и, потянув брата за  руку,
торопливо направилась к отелю.
   - Я голодна, как волк, - тихонько сказала она, наклоняясь к  Гонтрану
- Мне неловко будет есть при твоем друге.


   II

   Завтрак тянулся бесконечно, как это водится за общим столом в  гости-
ницах Для Христианы все лица были незнакомы, и она разговаривала  только
с отцом и с братом, а после завтрака поднялась в свою комнату  отдохнуть
до прогулки к месту взрыва.
   Она была готова задолго до назначенного часа и торопила  всех,  боясь
пропустить любопытное зрелище.
   За деревней, в конце долины, поднимался высокий  холм,  скорее,  даже
небольшая гора, под знойным солнцем взобрались на него по узкой  тропин-
ке, змеившейся меж виноградниками, и, как только очутились  на  вершине,
Христиана вскрикнула от восторга - такой широкий кругозор внезапно  отк-
рылся перед ней. Во  все  стороны  раскинулась  равнина,  беспредельная,
бескрайняя, словно океан Она простиралась ровная, гладкая, вся затянутая
голубой, мягкой туманной дымкой, и где то далеко-далеко,  километров  за
пятьдесят - шестьдесят, чуть виднелись горы  Сквозь  тонкую,  прозрачную
пелену, реявшую над этими просторами, глаз различал города, села,  леса,
большие желтые прямоугольники созревшей пшеницы, зеленые  прямоугольники
лугов, фабрики с высокими красными трубами и  черные  островерхие  коло-
кольни, выстроенные из лавы угасших вулканов.
   - Обернись, - сказал ей брат.
   Она обернулась и увидела горный кряж, усеянный вулканическими буграми
Но ближе пролегала Анвальская лощина - широкая волна зелени, где  смутно
чернели узкие входы глубоких ущелий Буйная лесная поросль карабкалась по
уступам крутого склона до первого гребня, заслонявшего верхние отроги Но
холм стоял как раз на границе равнинной и горной  местности,  и  с  него
видно было, как горы цепью тянутся влево, к Клермон-Феррану, и как, уда-
ляясь, вырисовываются в небе их странные усеченные вершины,  похожие  на
чудовищные волдыри, это были вулканы, потухшие, мертвые вулканы. И в са-
мом конце их гряды, между двумя горами, виднелась третья, еще  дальше  и
выше их, округлая, величественная, увенчанная причудливыми  зубцами  ка-
ких-то руин.
   Это был Пюи-де-Дом, король овернских гор, грузный и  мощный  великан,
еще сохранивший на своей вершине развалины римского храма, словно венец,
возложенный на его главу величайшим из народов.
   Христиана воскликнула:
   - О, как хорошо! Как мне тут будет хорошо!
   И в самом деле ей уже было хорошо, тело и душу ее охватило то блажен-
ное чувство, когда дышишь так вольно, когда движешься так легко  и  сво-
бодно, когда всего тебя пронизывает радость жизни оттого, что  ты  вдруг
очутился в милом, как будто созданном для тебя краю и он ласкает, очаро-
вывает, пленяет твой взгляд.
   Кто-то крикнул:
   - Госпожа Андермат! Госпожа Андермат!
   Христиана увидела вдали доктора Онора, приметного по высокому цилинд-
ру. Он подбежал и повел все семейство на другой склон, поросший  травой,
к опушке молодой рощицы, где уже собралось человек тридцать  крестьян  и
приезжих господ.
   Оттуда крутой откос спускался к риомской дороге, обсаженной тенистыми
ивами, укрывавшими узкую речку; на берегу этой речки, посреди  виноград-
ника, возвышался остроконечный утес, а перед ним стояли на коленях, точ-
но молились ему, двое мужчин. Это и был чертов камень дядюшки Ориоля.
   Ориоли, отец и сын, укрепляли фитиль. На дороге сгрудилась толпа  лю-
бопытных, впереди выстроилась низенькая беспокойная шеренга мальчишек.
   Доктор Онора выбрал для Христианы удобное место, она села, и сердце у
нее так билось, как будто через минуту вместе с утесом должны были взле-
теть на воздух и все люди, теснившиеся внизу... Маркиз, Андермат и  Поль
Бретиньи легли на траву возле нее, а Гонтран смотрел  стоя.  Он  заметил
насмешливо:
   - Доктор, очевидно, вы меньше заняты, чем ваши почтенные коллеги; они
не решились потерять хотя бы часок даже ради такого праздника.
   Онора благодушно ответил:
   - Я занят не меньше, только вот больные  меня  занимают  меньше,  чем
их... По-моему, лучше развлекать пациентов, а не пичкать их лекарствами.
   Он сказал это с лукавым видом, который очень нравился Гонтрану.
   На холм карабкались и другие зрители, их  соседи  по  табльдоту:  две
вдовы Пай - мать и дочь, г-н Монекю с дочерью  и  г-н  Обри-Пастер,  ни-
зенький толстяк, который пыхтел, как надтреснутый паровой котел; в прош-
лом он был горным инженером и нажил себе состояние в России.
   Маркиз уже успел подружиться с ним. Обри-Пастер с  величайшим  трудом
уселся на землю,  старательно  проделав  столько  обдуманных  подготови-
тельных движений, что Христиане стало смешно. Гонтран  отошел  поглядеть
на других любопытных, взобравшихся на холм.
   Поль Бретиньи показывал и называл Христиане видневшиеся вдали  города
и села. Ближе всех был Риом, выделявшийся на равнине красной полосой че-
репичных крыш, за ним - Эннеза, Маренг, Лезу и  множество  еле  заметных
деревень, черными пятнышками испещривших зеленую гладь. А далеко,  очень
далеко, у подножия Форезских гор, Бретиньи видел Тьер  и  все  старался,
чтобы и Христиана его разглядела.
   Бретиньи говорил, оживившись:
   - Да вот он, вот он! Смотрите вон туда, прямо по направлению моей ру-
ки. Я-то его хорошо вижу.
   Христиана ничего не видела, но не удивлялась, что  он  видит,  -  его
круглые глаза смотрели пристальным, неподвижным взглядом  хищной  птицы,
и, казалось, он все различал вдали, как в морской бинокль.
   Он сказал:
   - А посреди равнины перед нами течет Алье, но ее не увидишь, уж очень
это далеко - километров тридцать.
   Христиана и не пыталась разглядеть то, что он показывал: взгляд ее  и
все мысли притягивал к себе утес. Она думала о том, что вот сейчас  этот
утес исчезнет, разлетится прахом и больше его не будет на свете, и в ней
шевелилось смутное чувство жалости, как маленькой девочке  жалко  бывает
сломанную игрушку. Утес стоял тут так долго, был такой красивый, так был
у места в этой долине! А оба Ориоля уже поднялись на ноги и стали  сбра-
сывать в кучу у его подножия мелкие  камни,  проворно  и  по-крестьянски
ловко подхватывая их лопатами.
   На дороге толпа все разрасталась и теперь придвинулась  ближе,  чтобы
лучше было видно. Мальчишки облепили обоих  крестьян,  возившихся  возле
утеса, бегали и прыгали вокруг, словно разыгравшиеся щенки, а с  вершины
холма, где сидела Христиана, все эти люди  казались  совсем  маленькими,
какими-то букашками, суетливыми муравьями. Шум толпы долетал до нее