╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
е подстриженные усы дергались нервно.
- Нет, не жид, - ответил кавалерист.
Тогда человек подскочил ко мне и заглянул в глаза.
- Вы не жид, - заговорил он с сильным украинским акцентом на неправильном языке
- смеси русских и украинских слов, - но вы не лучше жида. И як бой кончится, я
отдам вас под военный суд. Будете вы расстреляны за саботаж. От него не
отходить! - приказал он кавалеристу. - И дать ликарю коня.
Я стоял, молчал и был, надо полагать, бледен. Затем опять все потекло, как
туманный сон. Кто-то в углу жалобно сказал:
- Смилуйтесь, пан полковник...
Я мутно увидал трясущуюся бороденку, солдатскую рваную шинель. Вокруг нее
замелькали кавалерийские лица.
- Дезертир? - пропел знакомый мне уже голос с хрипотцой, - их ты, зараза,
зараза.
Я видел, как полковник, дергая ртом, вынул из кобуры изящный и мрачный пистолет
и рукоятью ударил в лицо этого рваного человека. Тот метнулся в сторону, стал
давиться своею кровью, упал на колени. Из глаз его потоком побежали слезы...
А потом сгинул белый заиндевевший город, потянулась по берегу окаменевшего
черного и таинственного Днепра дорога, окаймленнап деревьями, и по дороге шел,
растянувшись змеей, первый конный полк.
В конце его изредка погромыхивали обозные двуколки. Черные
пики качались, торчали острые заиндевелые башлыки. Я ехал в
холодном седле, шевелил изредка мучительно ноющими пальцами в
сапогах, дышал в отверстие башлыка, окаймленное наросшим
мохнатым инеем, чувствовал, как мой чемоданчик, привязанный к
луке седла, давит мне левое бедро. Мой неотступный конвоир
молча ехал рядом со мной. Внутри у меня нсе как-то стыло, так
же как стыли ноги. По временам я поднимал голову к небу,
смотрел на крупные звезды, и в ушах у меня, словно присохший,
звучал, лишь по временам пропадан, визг того дезертира.
Полковник Лещенко велел его бить шомполами, и его били в
особняке.
Черная даль теперь молчала, и я с суровой горестью думал о том, что большевиков
отбили, вероятно. Моя судьба была безнадежна. Мы и вперед в Слободку, там
должны были стоять и охранять мост, ведущий через Днепр. Если бой утихнет и я
не понадоблюсь непосредственно, полковник Лещенко будет меня судить. При этой
мысли я как-то окаменевал и нежно и печально всматривался в звезды. Нетрудно
было угадать исход суда за нежелание явиться в двухчасовой срок в столь грозное
время. Дикая судьба дипломированного человека.. .
Через часа два опять все изменилось, как в калейдоскопе.
Теперь сгинула черная дорога. Я оказался в белой оштукатуренной
комнате. На деревянном столе стоял фонарь, лежала краюха хлеба
и развороченная медицинская сумка. Ноги мои отошли, я согрелся,
потому что в черной железной печушке плясал багровый огонь.
Время от времени ко мне входили кавалеристы, и я лечил их.
Большей частью это были обмороженные. Они снимали сапоги,
разматывали портянки, корчились у огня. В комнате стоял кислый
запах пота, махорки, йода. Временами я был один. Мой конвоир
оставил меня. "Бежать", - я изредка приоткрывал дверь,
выглядывал и видел лестницу, освещенную оплывшей стеариновой
свечой, лица, винтовки. Весь дом был набит людьмн, бежать было
трудно. Я был в центре штаба. От двери я возвращался к столу,
садился в изнеможении, клал голову на руки и внимательно
слушал. По часам я заметил, что каждые пять минут под полом
внизу вспыхивал визг. Я уже точно знал, в чем дело. Там
кого-нибудь избивали шомполами. Визг иногда превращался во
что-то похожее на львиное гулкое рычание, иногда в нежные, как
казалось сквозь пол, мольбы и жалобы, словно кто-то интимно
беседовал с другом, иногда резко обрывался, точно ножом
срезанный.
- За что вы их? - спросил я одного из петлюровцев,
который, дрожа, протягивал руки к огню. Его босая нога стояла
на табурете, и я белой мазью покрывал изчеденную язву у
посиневшего большого пальца. Он ответил:
- Организация попалась в Слободке. Коммунисты и жиды.
Полковник допрашивает.
Я промолчал. Когда он ушел, я голову обмотал башлыком, и
стало глуше слышно. С четверть часа я так провел, и вывел меня
из забытья, в котором неотступно всплывало перед закрытыми
глазами рябое лицо, под золотыми галунами, голос моего
конвоира:
- Пан полковник вас требует.
Я поднялся, под изуенным взором конвоира размотал башлык и
пошел вслед за кавалеристом. Мы спустились по лестнице в нижний
этаж, и я вошел в белую комнату. Тут я увидал полковннка
Лещенко в свете фонаря.
Он был обнажен до пояса и ежился на табурете, прижимая к
грудн окровавленную марлю. Возле него стоял растерянный хлопец
и топтался, похлопывая шпорами.
- Сволочь, - процедил полковник, потом обратился ко мне: -
Ну, пан ликарь, перевязывайте меня. Хлопец, выйди, - приказал
он хлопцу, и тот, громыхая, протискался в дверь. В доме было
тихо. И в этот момент рама в окне дрогнула. Полковник
покосился на черное окно, я тоже. "Орудня", - подумал я,
вздохнул судорожно, спросил:
- От чего это?
- Перочинным ножом, - ответил полковник хмуро.
- Кто?
- Не ваше дело, - отозвался он с холодным, злобным
презрением и добавил: - Ой, пан ликарь, не хорошо вам будет.
Меня вдруг осенило: "Кто кто-то не выдержал его истязаний,
бросился на него и ранил. Только так и может быть..."
- Снимите марлю, - сказал я, наклоняясь к его груди,
поросшей черным волосом. Но он не успел отнять кровавый
комочек, как за дверью послышался топот, возня, грубый голос
закричал:
- Стой, стой, черт, куда...
Дверь распахнулась, и ворвалась растрепанная женщина. Лицо
ее было сухо и, как мне показалось, даже весело. Лишь после,
много времени спустя, я сообразил, что крайнее исступление
может выражаться в очень странных формах. Серая рука хотела
поймать женщину за платок, но сорвалась.
- Уйди, хлопец, уйди, - прнказал полковник, и рука
исчезла.
Женщина остановила взор на обнаженном полковнике н сказала
сухим бесслезным голосом:
- Зачто мужа расстреляли?
- За що треба, за то и расстреляли, - отозвался полковник
и страдальчески сморщился. Комочек все больше алел под его
пальцами.
Она усмехнулась так, что я стал не отрываясь глядеть ей в
глаза. Не видел таких глаз. И вот она повернулась ко мне и
сказала:
- А вы доктор!..
Ткнула пальцем в рукав, в красный крест и покачала
головой.
- Ай, ай, - продолжала она, и глаза ее пылали, - ай, ай.
Какой вы подлец... вы в университете обучались и с этой
рванью... На их стороне и перевязочки делаете?! Он человека по
лицу лупит и лупит. Пока с ума не свел... А вы ему перевязочку
делаете?..
Все у меня помутилось перед глазами, даже до тошноты, и я
почувствовал, что сейчас вот и начались самые страшные и
удивительные события в моей злосчастной докторской жизни.
- Вы мне говорите? - спросил я и почувствовал, что дрожу.
- Мне?.. Да вы знаете...
Но она не пожелала слушать, повернулась к полковнику и
плюнула ему в лицо. Тот вскочил, крикнул: - Хлопцы!
Когда ворвались, он сказал гневно.
- Дайте ей двадцать пять шомполов.
Она ничего не сказала, и ее выволокли под руки, а
полковник закрыл дверь и забросил крючок, потом опустился на
табурет и отбросил ком марли. Из небольшого пореза сочилась
кровь. Полковник вытер плевок, повисший на правом усе.
- Женщину? - спросил я совершенно чужнм голосом.
Гнев загорелся в его глазах.
- Эге-ге... - сказал он и глянул зловеще на меня. Теперь я
вижу, якую птицу мне дали вместо ликаря...
...............................................................
Одну из пуль я, по-виднмому, вогнал ему в рот, потому что
помню, что он качался на табурете и кровь у него бежала изо
рта, потом сразу выросли потеки на груди и животе, потом его
глаза угасли и стали молочными из черных, затем он рухнул на
пол. Стреляя, я, помнится, боялся ошибиться в счете и выпустнть
седьмую, последнюю. "Вот и моя смерть", - думал я, и очень
приятно пахло дымным газом от браунинга. Дверь лишь только
затрещала, я выбросился в окно, выбив стекла ногами. И
выскочил, судьба меня побаловала, в глухой двор, пробежал мнмо
штабелей дров в черную улицу. Меня бы обязательно схватили, но
я случайно налетел на провал между двумя вплотную подходившими
друг к другу стенами и там, в выбоине, как в пещере, на битом
кирпиче просидел несколько часов. Конные проскакали мимо меня,
я это слышал. Улочка вела к Днепру, и они долго рыскали по
реке, искали меня. В трещину я видел одну звезду, почему-то
думаю, что это был Марс. Мне показалось, что ее разорвало. Это
первый снаряд лопнул, закрыл звезду. И потом всю ночь грохотало
по Слободке и било, а я сидел в кирпичной норе и молчал и думал
об ученой степени и о том, умерла ли эта женщнна под шомполами.
А когда стихло, чуть-чуть светало и я вышел из выбоины, не
вытерпев пытки, - я отморозил ноги. Слободка умерла, все
молчало, звезды побледнели. И когда я пришел к мосту, не было
как будто никогда ни полковника Лещенко, ни конного полка...
Только навоз на истоптанной дороге...
И я один прошел весь путь к Киеву и вошел в него, когда
совсем рассвело. Меня встретил странный патруль, В каких-то
шапках с наушниками.
Меня остановили, спросили документы.
Я сказал:
- Я лекарь Яшвин. Бегу от петлюровцев. Где они?
Мне сказали:
- Ночью ушли. В Киеве ревком.
И вижу, один из патрульных всматривается мне в глаза,
потом как-то жалостливо махнул рукой и говорит:
- Идите, доктор, домой.
И я пошел.
???
После молчания я спросил у Яшвина:
- Он умер? Убили вы его или только ранили?
Яшвин ответил, улыбаясь своей странненькой улыбкой:
- О, будьте покойны. Я убил. Поверьте моему хирургическому опыту.
? Несомненно, 1917 год. Д-р Бомгард.
----------------------------------------------------------------------------
Last-modified: Tue, 13-Aug-96 05:53:00 GMT
Михаил Булгаков
ЗАПИСКИ ЮНОГО ВРАЧА
Версия 1.0 от 29 декабря 1996 г.
Сверка произведена по Собранию сочинений в пяти томах
(Москва, Художественная литература, 1991г.).
ЗВЕЗДНАЯ СЫПЬ
Это он! Чутье мне подсказало. На знание мое рассчитывать не приходилось.
Знания у меня, врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет,
конечно, не было.
Я побоялся тронуть человека за обнаженное и теплое плечо (хотя бояться
было нечего) и на словах велел ему:
- Дядя, а ну-ка, подвиньтесь ближе к свету!
Человек повернулся так, как я этого хотел, и свет керосиновой
лампы-молнии залил его желтоватую кожу. Сквозь эту желтизну на выпуклой
груди и на боках проступала мраморная сыпь. Как в небе звезды, подумал я и
с холодком под сердцем склонился к груди, потом отвел глаза от нее, поднял
их на лицо. Передо мной было лицо сорокалетнее, в свалявшейся бородке
грязно-пепельного цвета, с бойкими глазками, прикрытыми напухшими веками. В
глазках этих я, к великому моему удивлению, прочитал важность и сознание
собственного достоинства.
Человек помаргивал и оглядывался равнодушно и скучающе и поправлял поясок
на штанах.
Это он - сифилис, - вторично мысленно и строго сказал я. В первый раз в
моей врачебной жизни я натолкнулся на него, я - врач, прямо с
университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции.
На сифилис этот я натолкнулся случайно. Этот человек приехал ко мне и
жаловался на то, что ему заложило глотку. Совершенно безотчетно и не думая
о сифилисе, я велел ему раздеться, и вот тогда увидел эту звездную сыпь.
Я сопоставил хрипоту, зловещую красноту в глотке, странные, белые пятна в
ней, мраморную грудь, и догадался. Прежде всего, я малодушно вытер руки
сулемовым шариком, причем беспокойная мысль - Кажется, он кашлянул мне на
руки, - отравила мне минуту. Затем беспомощно и брезгливо повертел в руках
стеклянный шпатель, при помощи которого исследовал горло моего пациента.
Куда бы его деть?
Решил положить на окно, на комок ваты.
- Вот что, - сказал я, - видите ли... Гм... По-видимому... Впрочем, даже
наверно... У вас, видите ли, нехорошая болезнь -- сифилис...
Сказал это и смутился. Мне показалось, что человек этот очень сильно
испугается, разнервничается...
Он нисколько не разнервничался и не испугался. Как-то сбоку он покосился
на меня, вроде того, как смотрит круглым глазом курица, услышав призывающий
ее голос. В этом круглом глазе я очень изумленно отметил недоверие.
- Сифилис у вас, - повторил я мягко.
- Это что же? - спросил человек с мраморной сыпью.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой палаты,
университетской палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и
седая борода профессора-венеролога... Но быстро я очнулся и вспомнил, что я
в полутора тысячах верст от амфитеатра и в сорока верстах от железной
дороги, в свете лампы-молнии... За белой дверью глухо шумели многочисленные
пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый
зимний снег.
Я заставил пациента раздеться еще больше и нашел заживающую уже первичную
язву. Последние сомнения оставили меня, и чувство гордости, неизменно
являющееся каждый раз, когда я верно ставил диагноз, пришло ко мне.
- Застегивайтесь, - заговорил я, - у вас сифилис! Болезнь весьма серьезная,
захватывающая весь организм. Вам долго придется лечиться! ..
Тут я запнулся, потому что, - клянусь!.. - прочел в этом, похожем на
куриный, взоре, удивление, смешанное явно с иронией.
- Глотка вот захрипла, - молвил пациент.
- Ну да, вот от этого и захрипла. От этого и сыпь на груди. Посмотрите на
свою грудь...
Человек скосил глаза и глянул. Иронический огонек не погасал в глазах.
- Мне бы вот глотку полечить, - вымолвил он.
Что это он все свое? - уже с некоторым нетерпением подумал я, - я про
сифилис, а он про глотку!
- Слушайте, дядя, - продолжал я вслух, - глотка дело второстепенное.
Глотке мы тоже поможем, но самое главное, нужно вашу общую болезнь лечить.
И долго вам придется лечиться - два года.
Тут пациент вытаращил на меня глаза. И в них я прочел свой приговор: Да
ты, доктор, рехнулся!
- Что ж так долго? - спросил пациент - Как это так два года?! Мне бы
какого-нибудь полоскания для глотки...
Внутри у меня все загорелось. И я стал говорить. Я уже не боялся испугать
его. О, нет! Напротив, я намекнул, что и нос может провалиться. Я рассказал
о том, что ждет моего пациента впереди, в случае, если он не будет лечиться
как следует. Я коснулся вопроса о заразительности сифилиса и долго говорил
о тарелках, ложках и чашках, об отдельном полотенце...
- Вы женаты? - спросил я.
- Женат, - изумленно отозвался пациент.
- Жену немедленно пришлите ко мне! - взволновано и страстно говорил я. -
Ведь, она тоже, наверное, больна?
- Жану?! - спросил пациент и с великим удивлением всмотрелся в меня.
Так мы и продолжали разговор. Он, помаргивая, смотрел в мои зрачки, а я в
его. Вернее, это был не разговор, а мой монолог. Блестящий монолог, за
который любой из профессоров поставил бы пятерку пятикурснику. Я обнаружил
у себя громаднейшие познания в области сифилидологии и недюжинную сметку.
Она заполнила темные дырки в тех местах, где не хватало строк немецких и
русских учебников. Я рассказал о том, что бывает с костями нелеченного
сифилитика, а попутно очертил и прогрессивный паралич. Потомство! А как
жену спасти?! Или, если она заражена, а заражена она наверное, то как ее
лечить? Наконец, поток мой иссяк, и застенчивым движением я вынул из
кармана справочник в красном переплете с золотыми буквами. Верный друг мой,
с которым я не расставался на первых шагах моего трудного пути. Сколько раз
он выручал меня, когда проклятые рецептурные вопросы разверзали черную
пасть передо мной! Я украдкой, в то время, как пациент одевался,
перелистывал странички и нашел то, что мне было нужно.
Ртутная мазь - великое средство.
- Вы будете делать втирания. Вам дадут шесть пакетиков мази. Будете
втирать по одному пакетику в день... вот так...
И я наглядно и с жаром показал, как нужно втирать, и сам пустую ладонь
втирал в халат...
- ...Сегодня - в руку, завтра - в ногу, потом опять в руку - другую. Когда
сделаете шесть втираний, вымоетесь и придете ко мне. Обязательно. Слышите?
Обязательно! Да! Кроме того, нужно внимательно следить за зубами и вообще
за ртом, пока будете лечиться. Я вам дам полоскание. После еды обязательно
полощите...
- И глотку? - спросил пациент хрипло, и тут я заметил, что при слове
полоскание он оживился.
- Да, да, и глотку.
Через несколько минут желтая спина тулупа уходила с моих глаз в двери, а
ей навстречу протискивалась бабья голова в платке.
А еще через несколько минут, пробегая по полутемному коридору из
амбулаторного своего кабинета в аптеку за папиросами, я услыхал бегло
хриплый шепот:
- Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он смотрит,
смотрит... то грудь, то живот. Тут делов полно, а на больницу полдня. Пока
выедешь - вот те и ночь. О, господи! Глотка болит, а он мази на ноги дает.
- Без внимания, без внимания, - подтвердил бабий голос, с некоторым
дребезжанием и вдруг осекся. Это я, как привидение, промелькнул в своем
белом халате. Не вытерпел, оглянулся и узнал в полутьме бороденку, похожую
на бороденку из пакли, и набрякшие веки и куриный глаз. Да и голос с
грозной хрипотой узнал. Я втянул голову в плечи, как-то воровато съежился,
точно был виноват, исчез, ясно чувствуя какую-то ссадину, нагоравшую в
душе. Мне было страшно.
Неужто же все впустую?..
...Не может быть! И месяц я сыщнически внимательно проглядывал на каждом
приеме по утрам амбулаторную книгу, ожидая встретить фамилию жены
внимательного слушателя моего монолога о сифилисе. Месяц я ждал его самого.
И не дождался никого. И через месяц он угас в моей памяти, перестал
тревожить, забылся...
Потому что шли новые и новые, и каждый день моей работы в забытой глуши
нес для меня изумительные случаи, каверзные вещи, заставлявшие меня
изнурять мой мозг, сотни раз теряться и вновь обретать присутствие духа и
вновь окрыляться на борьбу.
Теперь, когда прошло много лет, вдалеке от забытой облупленной белой
больницы, я вспоминаю звездную сыпь на его груди. Где он? Что делает? Ах, я
знаю, знаю. Если он жив, время от времени он и его жена ездят в местную
больницу. Жалуются на язвы на ногах. Я ясно представляю, как он разматывает
портянки, ищет сочувствия. И молодой врач, мужчина или женщина, в беленьком
штопаном халате, склоняется к ногам, давит пальцем кость выше язвы, ищет
причины. Находит и пишет в книге: Lues III, потом спрашивает, не давали ли
ему для лечения черную мазь.
И вот тогда, как я вспоминаю его, он вспомнит меня, 17-й год, снег за
окном и шесть пакетиков в вощеной бумаге, шесть неиспользованных липких
комков.
- Как же, как же, давал... - скажет он и поглядит, но уже без иронии, а с
черноватой тревогой в глазах. И врач выпишет ему иодистый калий, быть
может, назначит другое лечение. Так же, быть может, заглянет, как и я, в
справочник...
Привет вам, мой товарищ!
...еще, дражайшая супруга, передайте низкий поклон дяде Софрону
Ивановичу. А, кроме того, дорогая супруга, съездиите к нашему доктору,
покажь ему себе, как я уже полгода больной дурной болью сифилем. А на
побывке у вас не открылся. Примите лечение.
Супруг Ваш. Ан. Буков.
Молодая женщина зажала рот концом байкового платка, села на лавку и
затряслась от плача. За