Константин Паустовский.
Рассказы

Александр Довженко
Алексей Толстой
Английская бритва
Белые кролики
Дорожные разговоры
Дядя Гиляй
Иван Бунин
Исаак Левитан
Кружевница Настя
Михаил Лоскутов
Оскар Уайльд
Пачка папирос
Поток жизни
Правая рука
Приказ по военной школе
Робкое сердце
Рувим Фраерман
Сказочник
Снег



   Константин Паустовский.
   Александр Довженко

 OCR: algor@cityline.ru

     Люди,  работающие в любых  областях, заметно делятся на три категории -
на  тех,  кто  уже  своей  профессии, тех, кто  точно  входит в  ее рамки и,
наконец,  на  тех,  кто  значительно  шире  своей профессии.  Эти  последние
обыкновенно  бывают  людьми  беспокойными  и   кипучими.  Они  -   настоящие
созидатели.
     Александр  Петрович  Довженко  был  значительно  шире  своей  профессии
режиссера кино и  сценариста. Режиссура была только  одним из обликов  этого
удивительного художника, мыслителя и спорщика.
     В  жизни не  было ничего, что бы  его не  интересовало, -  от  глубоких
психологических сдвигов в нашем обществе до наилучшего способа  кладки печей
и от анализа  актерских приемов Чаплина до происхождения песни "Распрягайте,
хлопцы, коней, та лягайте, хлопцы, спать".
     На  все  у  него  были  свои  мысли,  требовавшие в  силу  неукротимого
темперамента Довженко немедленного воплощения в жизнь.
     Если бы дети  могли  понимать  до  конца  разговоры  взрослых, то  они,
конечно, считали бы Довженко настоящим чародеем.  Потому что, когда бы он ни
появлялся, он всякий раз приносил с собой много не только новых мыслей, но и
поразительных  рассказов. Слушать его  можно было  часами, лишь бы хватило у
людей для этого физических сил.
     В последний  раз я встретился с  Довженко в одном из киевских садов над
Днепром. Летняя зеленая пышность сада сменилась уже пышностью осени.
     Довженко только что вернулся из Каховки, куда ездил работать  над новым
своим  сценарием.  Он  объехал все  строительство, изучил  его  и  пришел  к
нескольким удивительным на первый взгляд выводам.  Он тотчас  же изложил эти
свои мысли  в виде докладной записки в правительство  и привез свой доклад в
Киев.
     Сущность  этого  доклада   сводилась  к  следующему.  На  дне  будущего
Каховского моря  снесено много тысяч крестьянских  хат. Людей  переселяют на
днепровские кручи, где строят новые колхозные села.
     Вот об этих новых селах Довженко и писал. Они были построены по типовым
проектам и выглядели казарменно  и  уныло.  Одинаковые  дома стояли  в степи
шеренгами  в  три-четыре линии  на математически точном  расстоянии друг  от
друга.  Дома эти не  были  огорожены. Архитектурный проект не предусматривал
никаких оград. Получался шахматный поселок на выжженном солнцем пустыре.
     В этих  селах не  было  центра  и хотя  бы  одного  приметного высокого
сооружения  -  никакого  ориентира.  В   старину  такими  ориентирами   были
колокольни. Сейчас нужно было  строить хотя бы башни с часами. Плоская степь
невольно  наводила  на  мысль  о необходимости  одного-двух  таких приметных
зданий в каждом селе.
     Довженко  справедливо писал,  что  у людей не  может быть никакой охоты
жить  в этих не  отличимых  друг от друга домах, где, кстати, не  растет  за
окнами ни одного деревца. В  нашей гигантской работе  по подъему земледелия,
говорил Довженко, нужно думать не только о совершенных методах работы, но  и
о состоянии и настроении людей.
     "Новые   села,   -   писал   Довженко,  -  должны   быть   живописными,
разнообразными и уютными.  Почему  в  новых селах нет переулков,  поворотов,
зарослей, садов? Почему украинская  живописность уступила  место  деляческой
сухости и какой-то мертвой скаредности мысли  у архитектора, строившего  эти
села?  Почему  при  постройке их  не  была  принята  во внимание  живая душа
человеческая?   Неужели   мы  можем  мириться   с   таким  пренебрежением  к
колхозникам,  которые, как  очевидно думают строители  таких  сел, -  только
рабочие руки, не чувствующие красоты и нисколько в ней не нуждающиеся. Нужно
в  корне  переменить  это дело и  приостановить насаждение  уныния  в  нашей
стране".
     Мы стояли с Довженко над обрывом Днепра. Он  поднял трость и показал на
юг. Там, в голубеющем тумане светились воды Днепра  и вся  даль поблескивала
слабым свечением, должно быть от летящей  по ветру паутины. Там простиралась
любимая его Украина.
     Довженко  оставил  не  только  превосходные  свои  фильмы.  Он  оставил
рассказы,  очерки, пьесы. Они  написаны с жаром души, они патетичны в лучшем
смысле этого слова, как патетична во многом проза Гоголя.
     У  Довженко была  очень маленькая  записная книжка. Там  были  записаны
одним  только словом сюжеты его устных и совершенно  великолепных рассказов.
Бесконечно  жаль,  что  сейчас  их  уже нельзя  записать и восстановить. Они
ошеломляли слушателей  неожиданными поворотами сюжета, покоряли их  юмором и
поэзией. Я слышал  только три рассказа-о народной медицине, лейтенанте Сливе
и поездке  в Батурин - но не забуду их никогда. Они всегда  будут  для  меня
вершинами словесного  творчества, к сожалению навсегда утерянного,  так  как
никто уже не  сможет повторить тончайших интонаций  Довженко,  пленительного
украинского строя его речи и его лукавого юмора.
     1956



   Константин Паустовский.
   Алексей Толстой

 OCR: algor@cityline.ru

     Многие книги существуют для  нас только как явления литературы. Но есть
и  другие, правда очень редкие,  книги, - они  живут в сознании, как события
нашей жизни Они  неотделимы от нашего  существования. Они становятся  частью
нас самих - частью наших дней, размышлений, радостей и печалей Мы ощущаем их
не как книги,  а как большие, невыдуманные проявления жизни, -  так  же, как
ощущаем любовь, разлуку, ежедневный труд Таковы книги Алексея Толстого.
     Первое  впечатление от  этих  книг  - чувство  соприкосновения с зорким
талантом - неистребимо. Раз появившись,  оно занимает прочное  место в нашем
сознании
     Алексей  Толстой не только крупнейший мастер  нового, социалистического
времени, но и носитель высоких традиций,  идущих от Пушкина, Гоголя, Чехова,
Горького.
     У Алексея  Толстого -  острый глаз, точный  слух, живой и  пленительный
язык, редкое знание людей. Все это непрерывно обогащало и обогащает нас, его
современников, и будет обогащать поколения людей, идущих нам на смену.
     Алексей  Толстой открыл  мир  людей многих эпох, начиная  от  "Смутного
времени" и дней  Петра Первого и кончая нашим социалистическим  временем. Он
открыл  нам обширное богатство человеческих образов -  всегда  живых, всегда
задевающих сердце, всегда вызывающих у нас  беспокойство,  смех и радость, .
печаль и негодование
     Писательский  путь  Толстого  сложен, характерен для облика  подлинного
мастера Это - путь живого  и пытливого писателя с  его удачами, бесстрашием,
упорными поисками  наилучших  изобразительных средств,  с неизбежными подчас
ошибками, но ошибками талантливыми, бесследно тонущими в блеске  неоспоримых
побед.  Это  -  прекрасный и  трудный  путь большой  литературы, необходимой
народу
     Юность  Ал   Толстого  совпала   с  периодом   разорения  и  вырождения
мелкопоместного  дворянства  Первые  книги Толстого "Заволжье",  "Чудаки"  и
очень многие небольшие рассказы написаны  об этих доживающих  последние дни,
растерянных  чудаках-дворянах  Образ такого  "чудака" Мишуки  Налымова  стал
классическим
     Воспоминания детства наложили резкий отпечаток на творчество Толстого
     "Детство  Никиты" написано Толстым  с  особым,  неповторимым блеском  и
простотой.
     Писательский размах Толстого так велик. Толстой так щедр, что, кажется,
для него  почти нет ничего невозможного в области литературы Редкие писатели
могут  с таким совершенством касаться  совершенно разных тем, как это делает
Толстой. Здесь и история  ("Петр  Первый",  "День Петра",  "Любовь  -  книга
золотая"),  и   фантастические   романы  ("Аэлита",   "Гиперболоид  инженера
Гарина"),  и гражданская война ("Хождение  по  мукам", "Гадюка", "Похождения
Невзорова"), и  детские сказки ("Буратино"),  и печальная  судьба простых  и
самоотверженных  русских женщин  ("Маша",  "Под  старыми липами"),  и  Запад
("Древний  путь", "Черное золото"), и  еще множество  интересных  рассказов,
окруженных воздухом ржаных полей, заглохших садов, многоводных рек
     Крупные  ученые  всегда  были  в  известной  мере  поэтами.  Они  остро
чувствовали поэзию познания. Может быть, этому  чувству  они и  были отчасти
обязаны  смелостью  своих  обобщений,  дерзостью  мысли, своими  открытиями.
Научный закон почти всегда извлекается , из множества отдельных и подчас как
будто  очень далеких друг  от друга  фактов при  помощи  мощного творческого
воображения. Оно создало  и науку и литературу. И -  на большой глубине - во
многом  совпадают  между  собой  творческое  воображение  хотя  бы  Гершеля,
открывшего  величественные законы звездного неба,  и творческое  воображение
Гете, создавшего "Фауста".
     Истоки творчества - и научного и литературного -  во  многом одинаковы.
Объект изучения - жизнь во всем ее многообразии - один  и тот же и у науки и
у литературы.
     Настоящие ученые и писатели - кровные  братья. Они одинаково знают, что
прекрасное  содержание  жизни  равно  проявляется  как  в  науке,  так  и  в
искусстве.
     Язык  Толстого  блестящ,  народен,  полон  лаконичной  выразительности.
Пожалуй, ни у одного из наших современных писателей нет такого органического
чувства русского языка, как у Толстого. Он владеет  этим великолепным языком
так же легко, как люди владеют своими пальцами, своим голосом.
     Толстой изучал  этот  язык  там,  где его только и можно  изучить, -  у
самого народа, у самых богатых истоков, этого языка.
     Отсюда  и любовь  Толстого  к народному творчеству, к фольклору,  и его
громадная,  недавно  начатая  работа  по  собиранию  воедино всего фольклора
народа  Советского  Союза -  работа, имеющая, помимо  всего, и большое чисто
научное значение.
     1949



   Константин Паустовский.
   Английская бритва

 OCR: algor@cityline.ru

     Всю  ночь  шел дождь,  смешанный  со снегом. Северный  ветер свистел  в
гнилых стеблях кукурузы.  Немцы молчали. Изредка наш истребитель, стоявший у
берета, бил из орудий в сторону Мариуполя. Тогда черный гром сотрясал степь.
Снаряды  неслись в темноту  с таким  звоном,  будто  распарывали над головой
кусок натянутого холста,
     На  рассвете  два  бойца,  в  блестящих  от  дождя  касках,  привели  в
глинобитную  хату,  где  помещался  майор, старого  низенького человека. Его
клетчатый  мокрый пиджак прилип к телу.  На ногах  волочились огромные комья
глины.
     Бойцы  молча положили на  стол перед майором паспорт, бритву и кисточку
для бритья - все, что нашли при обыске у старика, - и сообщили, что он ' был
задержан в овраге около колодца.
     Старик был допрошен. Он назвал себя  парикмахером Мариупольского театра
армянином Аветисом и рассказал историю,  которая потом долго передавалась по
всем соседним частям.
     Парикмахер не успел бежать из Мариулоля до прихода немцев. Он спрятался
в  подвале  театра  вместе  с  двумя  маленькими  мальчиками,  сыновьями его
соседки-еврейки.  За день  до этого  соседка  ушла в город  за хлебом  и  не
вернулась. Должно быть, она была убита во время воздушной бомбардировки.
     Парикмахер  провел в подвале, вместе с  мальчиками, больше суток.  Дети
сидели, прижавшись  друг к другу, не спали и все время прислушивались. Ночью
младший мальчик  громко  заплакал.  Парикмахер прикрикнул  на  него. Мальчик
затих. Тогда парикмахер достал из кармана пиджака бутылку с теплой водой. Он
хотел напоить мальчика, но  он не пил, отворачивался. Парикмахер взял его за
подбородок - лицо  у  мальчика было горячее и  мокрое - и насильно  заставил
напиться.  Мальчик  пил громко,  судорожно  и глотал вместе  с мутной  водой
собственные слезы.
     На  вторые  сутки  ефрейтор  немец  и  два  солдата  вытащили  детей  и
парикмахера из подвала  и привели  к  своему начальнику-лейтенанту  Фридриху
Кольбергу.
     Лейтенант  жил  в брошенной квартире зубного  врача. Вырванные  оконные
рамы были забиты фанерой. В квартире было темно и холодно над Азовским морем
проходил ледяной шторм.
     - Что это за спектакль?
     - Трое, господин лейтенант! - доложил ефрейтор.
     - Зачем врать,-мягко сказал лейтенант.- Мальчишки-евреи, но этот старый
урод-типичный грек, великий потомок эллинов, пелопоннесская обезьяна. Иду на
пари. Как! Ты армянин? А чем ты это мне докажешь, гнилая говядина?
     Парикмахер  смолчал. Лейтенант толкнул носком сапога  в печку последний
кусок золотой рамы и приказал  отвести пленных в соседнюю пустую квартиру. К
вечеру  лейтенант пришел в эту квартиру со  своим приятелем-толстым летчиком
Эрли. Они принесли две завернутые в бумагу большие бутылки.
     -  Бритва с тобой? - спросил лейтенант парикмахера. - Да?  Тогда побрей
головы еврейским купидонам!
     - Зачем это, Фри? - лениво спросил летчик.
     -  Красивые  дети,-сказал лейтенант.-Не правда ли? Я  хочу. их  немного
подпортить. Тогда мы их будем меньше жалеть.
     Парикмахер обрил мальчиков. Они плакали, опустив головы,  а  парикмахер
усмехался. Всегда,  если с ним случалось несчастье, он  криво усмехался. Эта
усмешка  обманула  Кольберга,  - лейтенант  решил, что  невинная  его забава
веселит  старого  армянина.  Лейтенант  усадил  мальчиков за стол, откупорил
бутылку и налил четыре полных стакана водки.
     - Тебя  я не угощаю, Ахиллес,-сказал  он парикмахеру. -  Тебе  придется
меня брить этим вечером. Я собираюсь к вашим красавицам в гости.
     Лейтенант разжал мальчикам зубы и влил каждому в рот по полному стакану
водки.  Мальчики морщились, задыхались, слезы текли у них  из глаз. Кольберг
чокнулся с летчиком, выпил свой стакан и сказал:
     - Я всегда был за мягкие способы, Эрли.
     -•. Недаром ты носишь  имя нашего доброго Шиллера,  - ответил летчик. -
Они сейчас будут танцевать у тебя маюфес.
     - Еще бы!
     Лейтенант влил детям в рот по второму стакану водки. Они отбивались, но
лейтенант и летчик  сжали им руки, лили водку  медленно, следя за тем, чтобы
мальчики выпивали ее до конца, и покрикивали: -
     -  Так! Так!  Вкусно? Ну  еще раз!  Превосходно!  У  младшего  мальчика
началась рвота. Глаза его покраснели. Он сполз со стула и лег на пол. Летчик
взял его под мышки, поднял,  посадил на стул и влил в рот еще стакан  водки.
Тогда  старший  мальчик  впервые  закричал.  Кричал  он  пронзительно  и  не
отрываясь смотрел на лейтенанта круглыми от ужаса глазами.
     - Молчи,  кантор!-  крикнул лейтенант. Он запрокинул старшему  мальчику
голову и вылил  ему водку в  рот прямо из бутылки. Мальчик  упал  со стула и
пополз  к стене.  Он искал дверь,  но, очевидно,  ослеп,  ударился головой о
косяк, застонал и затих.
     ... -  К ночи, - сказал парикмахер,  задыхаясь,  -  они оба умерли. Они
лежали маленькие и черные, как будто их спалила молния.
     -Дальше!-сказал  майор и  потянул  к себе  приказ, лежавший  на  столе.
Бумага громко зашуршала. Руки у майора дрожали.
     -  Дальше?-спросил  парикмахер.-Ну, как  хотите. Лейтенант приказал мне
побрить  его. Он был пьян. Иначе он не решился  бы  на эту  глупость. Летчик
ушел. Мы пошли  с лейтенантом в его натопленную квартиру.  Он сел к трюмо. Я
зажег  свечу  в  железном  подсвечнике,  согрел в  печке воду  и  начал  ему
намыливать щеки. Подсвечник  я  поставил  на стул  около  трюмо.  Вы видели,
должно  быть,  такие  подсвечники: женщина  с  распущенными волосами  держит
лилию,  и  в чашечку лилии вставлена свеча. Я ткнул кистью с мыльной пеной в
глаза лейтенанту. Он крикнул, но я успел ударить его изо всей  силы железным
подсвечником по виску.
     - Наповал? - спросил майор.
     - Да. Потом я пробирался к вам два дня, Майор посмотрел на бритву.
     - Я  знаю, почему вы смотрите, - сказал парикмахер.- Вы думаете, что  я
должен  был пустить в дело бритву. Это было бы вернее.  Но, знаете, мне было
жаль ее. Это старая английская бритва. Я работаю с ней уже десять лет.
     Майор встал и протянул парикмахеру руку.
     - Накормите этого человека, - сказал он. - И дайте ему сухую одежду.
     Парикмахер вышел. Бойцы повели его к полевой кухне.
     -  Эх,  брат,  -  сказал  один  из  бойцов  и  положил  руку  на  плечо
парикмахера. - От слез сердце слабеет.  К. тому же и прицела не видно. Чтобы
извести их всех до последнего, надо глаз иметь сухой. Верно я говорю?
     Парикмахер кивнул, соглашаясь.
     Истребитель ударил из орудий. Свинцовая  вода вздрогнула, почернела, но
тотчас к ней вернулся цвет отраженного неба-зеленоватый и туманный.
     1941



   Константин Паустовский.
   Белые кролики

 OCR: algor@cityline.ru

     Ганс  Вермель считался самым  опытным вором в роте лейтенанта Кнопфа. В
этом не было,  конечно, ничего удивительного. Несколько удивляло всех только
то  обстоятельство,  что  внешность  Вермеля   не  соответствовала   обычным
представлениям о воре мирного  времени. Это был вялый, неповоротливый солдат
с  тусклыми глазами.  Говорил он мало  и неохотно. Ходил,  грохоча сапогами,
дышал  хрипло, черные его пальцы были похожи на клещи для сбрасывания с крыш
зажигательных бомб. Но в военное время эти качества не мешали Вермелю ловить
кур и душить их тремя пальцами.
     У  всех людей  есть свои  странности.  Были они и  у Вермеля. Он  долго
обнюхивал, как собака, все награбленные  вещи. Те из них,  запах которых ему
не нравился,  он отбрасывал в сторону. Кроме того, он мог есть  непрерывно в
течение целого дня. Для того чтобы вновь проголодаться, ему надо было только
раз сильно рыгнуть. Одним словом, это был добротный образчик фашистской расы
с ее  свинцовыми  внимательными  глазками, свойственными  жестоким и  глупым
животным.
     В одном из  южных  советских городов Вермель  в  поисках пищи  забрел в
брошенную  ветеринарную  лабораторию.   У  выбитой  двери  стоял  черномазый
часовой-итальянец. Он  загородил  Вермелю дорогу штыком. Вермель  ударил  по
винтовке,  и она громко стукнула итальянца в челюсть. Итальянец закричал, но
Вермель дал ему пинка в грудь.
     - Молчи, макаронщик! Вшивый Муссолини!
     Итальянец поднял винтовку, плюнул,  выругался  и  ушел  с поста, рискуя
быть повешенным за нарушение обязанностей часового.
     В  лаборатории  стоял  запах холодных кислот. Осколки  стеклянных колб,
толщиной  в  папиросную  бумагу, валялись на  полу.  В  углу  комнаты стояли
клетки.
     Вермель понюхал воздух  и, грохоча сапогами,  пошел к ним, -  от клеток
пахло теплой шерстью и навозом. Суетливые белые кролики,  втиснув носы между
прутьев, обнюхивали немецкого солдата  и смотрели на него розовыми глазками.
Вермель сосчитал  -  кроликов  было  восемь.  Он раздвинул  прутья  клетки и
вытащил  за уши первого кролика, потом второго,  третьего. Это  был обед для
взвода, - праздничный обед из рассыпчатого, нежного мяса!
     Рота Кнопа стояла рядом с ротой итальянских егерей лейтенанта Спалетти.
К  вечеру,  в  роте   Спалетти  начались  злорадные  разговоры  о  том,  что
соседи-немцы обожрались кроликами.
     Часовой доложил Спалетти  о немецком  солдате,  напавшем  на него из-за
угла. Немец выбил у часового  винтовку и украл из лаборатории всех кроликов.
Он убил их тут же, ударяя головой  о мраморный стол и унес, завернув в  свою
вшивую куртку. Спалетти пригрозил часовому  расстрелом и  послал вестового к
лейтенанту Кнопфу.
     Десять   немцев,  обожравшихся  кроликами,   лежали  вповалку   в  зале
разрушенного кино  среди других  солдат,  не получивших  кроличьего  мяса  и
потому переполненных завистью. Вермель рыгал и лениво сплевывал.
     Дверь распахнулась. Кто-то ударил ее снаружи сапогом.
     - Встать!-закричал визгливым  женским голосом лейтенант Кноп и появился
в дверях, пропуская полкового