Еленой  в  его  бедной,  темной
комнатке,  напоминал ее посещение.  Вместе с ним, казалось, еще оставались в
воздухе и звуки молодого голоса,  и шум легких,  молодых шагов,  и теплота и
свежесть молодого девственного тела.


XXIV

 Инсаров решился подождать еще более положительных известий, а сам начал
готовиться к  отъезду.  Дело  было очень трудное.  Собственно,  для  него не
предстояло никаких препятствий:  стоило вытребовать паспорт, - но как быть с
Еленой? Достать ей паспорт законным путем было невозможно. Обвенчаться с ней
тайно, а потом явиться к родителям... "Они тогда отпустят нас, - думал он. -
А если нет?  Мы все-таки уедем.  А если они будут жаловаться... если... Нет,
лучше постараться достать как-нибудь паспорт".
 Он решился посоветоваться (разумеется, никого не называя) с одним своим
знакомым,  отставным или отставленным прокурором,  опытным и старым докой по
части всяких секретных дел.  Почтенный этот человек жил не  близко:  Инсаров
тащился к  нему целый час на скверном ваньке,  да еще вдобавок не застал его
дома  а  на возвратном пути промок до костей благодаря внезапно набежавшему
ливню.  На  следующее утро  Инсаров,  несмотря на  довольно сильную головную
боль,   вторично  отправился  к  отставному  прокурору.  Отставной  прокурор
выслушал  его  внимательно,   понюхивая  табачок  из  табакерки,  украшенной
изображением  полногрудой  нимфы,  и  искоса  посматривая  на  гостя  своими
лукавыми,  тоже табачного цвету,  глазками  выслушал и  потребовал "большей
определительности в  изложении фактических данных"  а заметив,  что Инсаров
неохотно  вдавался в  подробности (он  и  приехал  к  нему  скрепя  сердце),
ограничился советом вооружиться прежде всего "пенензами" и попросил побывать
в  другой раз,  "когда у  вас,  -  прибавил он,  нюхая  табак над  раскрытою
табакеркою,  -  прибудет доверчивости и убудет недоверчивости (он говорил на
о).  А паспорт, - продолжал он как бы про себя, - дело рук человеческих вы,
например,  едете:  кто  вас знает,  Марья ли  вы  Бредихина или же  Каролина
Фогельмейер?" Чувство гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил
прокурора и обещался завернуть на днях.
 В  тот же  вечер он  поехал к  Стаховым.  Анна Васильевна встретила его
ласково,  попеняла ему,  что  он  совсем их  забыл,  и,  найдя его  бледным,
осведомилась о  его  здоровье  Николай Артемьевич ни  "лова ему не  сказал,
только поглядел на него с задумчиво-небрежным любопытством Шубин обошелся с
ним холодно  но  Елена удивила его.  Она его ждала  она для него надела то
самое платье,  которое было на ней в день их первого свидания в часовне  но
она  так спокойно его приветствовала и  так была любезна и  беспечно весела,
что, глядя на нее, никто бы не подумал, что судьба этой девушки уже решена и
что  одно  тайное сознание счастливой любви  придавало оживление ее  чертам,
легкость и прелесть всем ее движениям. Она разливала чай вместо Зои, шутила,
болтала  она знала, что за ней будет наблюдать Шубин, что Инсаров не сумеет
надеть маску,  не сумеет прикинуться равнодушным, и вооружилась заранее. Она
не ошиблась:  Шубин не спускал с  нее глаз,  а  Инсаров был очень молчалив и
пасмурен в течение всего вечера.  Елена чувствовала себя до того счастливой,
что ей захотелось подразнить его.
 - Ну что? - спросила она его вдруг, - план ваш подвигается?
 Инсаров смутился.
 - Какой план? - проговорил он.
 - А вы забыли?  -  ответила она,  смеясь ему в лицо: он один мог понять
значение этого счастливого смеха. - Ваша болгарская хрестоматия для русских?
 - Quelle ourde!* - пробормотал сквозь зубы Николай Артемьевич.
 ______________
 * Какая нелепость! (франц.).

 Зоя  села за  фортепьяно.  Елена едва заметно пожала плечом и  показала
Инсарову  глазами  на  дверь,  как  бы  отпуская  его  домой.  Потом  она  с
расстановкой два  раза  коснулась пальцем стола  и  посмотрела на  него.  Он
понял,  что  она  ему  назначала  свидание  через  два  дня,  и  она  быстро
улыбнулась, когда увидела, что он ее понял. Инсаров встал и начал прощаться:
он  чувствовал себя  нездоровым.  Явился  Курнатовский.  Николай  Артемьевич
вскочил,  поднял  правую руку  выше  головы и  мягко  опустил ее  на  ладонь
обер-секретаря.  Инсаров остался еще  несколько минут,  чтобы  посмотреть на
своего соперника.  Елена  украдкой лукаво покачала головой,  хозяин не  счел
нужным  их  представить  друг  другу,   и  Инсаров  ушел,  в  последний  раз
обменявшись взором с Еленой.  Шубин подумал,  подумал - и яростно заспорил с
Курнатовским о юридическом вопросе, в котором ничего не смыслил.
 Инсаров не  спал  всю  ночь  и  утром чувствовал себя дурно  однако он
занялся приведением в порядок своих бумаг и писанием писем, но голова у него
была тяжела и как-то запутана.  К обеду у него сделался жар:  он ничего есть
не  мог.  Жар быстро усилился к  вечеру  появилась ломота во  всех членах и
мучительная головная боль.  Инсаров лег  на  тот  самый  диванчик,  где  так
недавно сидела Елена он подумал: "Поделом я наказан, зачем таскался к этому
старому плуту",  -  и  попытался заснуть...  Но  уже  недуг  завладел им.  С
страшною силой  забились в  нем  жилы,  знойно  вспыхнула кровь,  как  птицы
закружились мысли. Он впал в забытье. Как раздавленный, навзничь лежал он, и
вдруг ему почудилось:  кто-то над ним тихо хохочет и  шепчет  он с  усилием
раскрыл глаза,  свет от  нагоревшей свечки дернул по ним,  как ножом...  Что
это? Старый прокурор перед ним, в халате из тармаламы, подпоясанный фуляром,
как он  видел его накануне...  "Каролина Фогельмейер",  -  бормочет беззубый
рот. Инсаров глядит, а старик ширится, пухнет, растет, уж он не человек - он
дерево...  Инсарову надо лезть по крутым сучьям. Он цепляется, падает грудью
на  острый  камень,  а  Каролина  Фогельмейер сидит  на  корточках,  в  виде
торговки,  и лепечет:  "Пирожки,  пирожки,  пирожки", - а там течет кровь, и
сабли блестят нестерпимо... Елена!.. И все исчезло в багровом хаосе.


XXV

 - К  вам пришел какой-то,  кто его знает,  слесарь,  что ль,  какой,  -
говорил  на  следующий  вечер  Берсеневу  его  слуга,  отличавшийся  строгим
обхождением с барином и скептическим направлением ума, - хочет вас видеть.
 - Позови, - промолвил Берсенев.
 Вошел "слесарь".  Берсенев узнал в нем портного,  хозяина квартиры, где
жил Инсаров.
 - Что ты? - спросил он его.
 - Я к вашей милости,  -  начал портной,  медленно переставляя ноги и по
временам  взмахивая правою  рукой  с  захваченным тремя  последними пальцами
обшлагом. - Наш жилец, кто его знает, очень болен.
 - Инсаров?
 - Точно так,  наш жилец.  Кто его знает, вчера еще с утра был на ногах,
вечером только  пить  просил,  наша  хозяйка ему  и  воду  носила,  а  ночью
залопотал,  нам-то  слышно,  потому перегородка  а  сегодня утром уж и  без
языка,  лежит,  как пласт,  а жар от него,  боже ты мой!  Я подумал, кто его
знает, умрет, того и гляди в квартал, Думаю, надо дать знать. Потому как он
один  да хозяйка мне говорит:  "Сходи, мол, ты к тому жильцу, у кого наш-то
на даче нанимался:  может, он тебе что скажет аль сам придет". Вот я к вашей
милости и пришел, потому как нам нельзя, то есть...
 Берсенев схватил  фуражку,  сунул  портному в  руку  целковый и  тотчас
поскакал с ним на квартиру Инсарова.
 Он нашел его лежащего на диване в беспамятстве,  не раздетого. Лицо его
страшно изменилось.  Берсенев тотчас приказал хозяину с хозяйкой раздеть его
и  перенесть на  постель,  а  сам бросился к  доктору и  привез его.  Доктор
прописал разом пиявки, мушки, каломель и велел пустить кровь.
 - Он опасен? - спросил Берсенев.
 - Да,  очень,  -  отвечал  доктор.  -  Сильнейшее воспаление в  легких
перипневмония в  полном развитии,  может быть,  и  мозг поражен,  а  субъект
молодой.  Его  же  силы  теперь против него  направлены.  Поздно послали,  а
впрочем, мы все сделаем, что требует наука.
 Доктор был еще сам молод и верил в науку.
 Берсенев остался на  ночь.  Хозяин и  хозяйка оказались добрыми и  даже
расторопными людьми,  как только нашелся человек,  который стал им говорить,
что надо было делать. Явился фельдшер - и начались медицинские истязания.
 К  утру Инсаров очнулся на несколько минут,  узнал Берсенева,  спросил:
"Я,  кажется, нездоров?" - посмотрел вокруг себя с тупым и вялым недоумением
трудно больного и опять забылся. Берсенев поехал домой, переоделся, захватил
с  собой  кое-какие  книги  и  вернулся  на  квартиру Инсарова.  Он  решился
поселиться у него,  по крайней мере на первое время. Он огородил его кровать
ширмами,  а себе устроил местечко около диванчика. Невесело и нескоро прошел
день.  Берсенев отлучился только для того, чтобы пообедать. Настал вечер. Он
зажег свечку с абажуром и принялся за чтение. Все было тихо кругом. У хозяев
за перегородкой слышался то сдержанный шепот, то зевок, то вздох... Кто-то у
них  чихнул,  и  его  шепотом  побранили  за  ширмами раздавалось тяжелое и
неровное дыхание,  изредка прерываемое коротким стоном да тоскливым метанием
головы  по  подушке...  Странные нашли  на  Берсенева думы.  Он  находился в
комнате человека, жизнь которого висела на нитке, человека, которого, он это
знал,  любила Елена...  Вспомнилась ему  та  ночь,  когда Шубин нагнал его и
объявил ему,  что она его любит, его, Берсенева! А теперь... "Что мне теперь
делать?  -  спрашивал он самого себя.  -  Известить ли Елену об его болезни?
Подождать ли? Это известие печальнее того, которое я же ей сообщил когда-то:
странно, как судьба меня все ставит третьим лицом между ними!" Он решил, что
лучше  подождать.  Взоры  его  упали  на  стол,  покрытый  грудами  бумаг...
"Исполнит ли он свои замыслы? - подумал Берсенев, - Неужели все исчезнет?" И
жалко ему  становилось молодой погибающей жизни,  и  он  давал себе слово ее
спасти...
 Ночь  была  нехороша.  Больной  много  бредил.  Несколько  раз  вставал
Берсенев с  своего диванчика,  приближался на цыпочках к  постели и печально
прислушивался к  его  несвязному лепетанию.  Раз  только  Инсаров произнес с
внезапной ясностью:  "Я  не  хочу,  я  не  хочу,  ты не должна..."  Берсенев
вздрогнул и посмотрел на Инсарова:  лицо его,  страдальческое и мертвенное в
то же время,  было неподвижно,  и  руки лежали бессильно...  "Я не хочу",  -
повторил он едва слышно.
 Доктор приехал поутру, покачал головой и прописал новые лекарства.
 - Еще далеко до кризиса, - сказал он, надевая шляпу.
 - А после кризиса? - спросил Берсенев.
 - После кризиса? Исход бывает двоякий: aut Caear, aut ihil*.
 ______________
 * или - Цезарь, или - ничто (лат.).

 Доктор уехал.  Берсенев прошелся несколько раз по улице:  ему нужен был
чистый воздух. Он вернулся и взялся за книгу. Payмера уж он давно кончил: он
теперь изучал Грота.
 Вдруг дверь тихо скрипнула,  и  осторожно вдвинулась в  комнату головка
хозяйской дочери, покрытая, по обыкновению, тяжелым платком.
 - Здесь,  -  заговорила она вполголоса,  -  та  барышня,  что тогда мне
гривенничек...
 Головка хозяйской дочери внезапно скрылась,  и  на  место ее  появилась
Елена.
 Берсенев  вскочил,   как  ужаленный   но  Елена  не  шевельнулась,  не
вскрикнула...  Казалось, она все поняла в одно мгновение. Страшная бледность
покрыла ее лицо, она подошла к ширмам, заглянула за них, всплеснула руками и
окаменела.  Еще  мгновение,  и  она бы  бросилась к  Инсарову,  но  Берсенев
остановил ее.
 - Что вы делаете? - проговорил он трепещущим шепотом. - Вы его погубить
можете!
 Она зашаталась. Он подвел ее к диванчику и посадил ее.
 Она посмотрела ему в лицо, потом окинула его взглядом, потом уставилась
на пол.
 - Он  умирает?  -  спросила она  так холодно и  спокойно,  что Берсенев
испугался.
 - Ради бога,  Елена Николаевна,  -  начал он,  -  что вы это? Он болен,
точно, - и довольно опасно... Но мы его спасем за это я вам ручаюсь.
 - Он без памяти? - спросила она так же, как в первый раз.
 - Да,  он теперь в забытьи... Это всегда бывает в начале этих болезней,
но это ничего не значит, ничего, уверяю вас. Выпейте воды.
 Она подняла на него глаза, и он понял, что она не слышала его ответов.
 - Если он умрет, - проговорила она все тем же голосом, - и я умру.
 Инсаров в  это  мгновение простонал слегка  она затрепетала,  схватила
себя за голову, потом стала развязывать ленты шляпы.
 - Что это вы делаете? - спросил ее Берсенев.
 Она не отвечала.
 - Что вы делаете? - повторил он.
 - Я остаюсь здесь.
 - Как... надолго?
 - Не знаю, может быть, на весь день, на ночь, навсегда... не знаю.
 - Ради бога, Елена Николаевна, придите в себя. Я, конечно, никак не мог
ожидать вас здесь увидеть  но я все-таки...  предполагаю, что вы зашли сюда
на короткое время. Вспомните, вас могут хватиться дома...
 - И что же?
 - Вас будут искать... Вас найдут...
 - И что же?
 - Елена Николаевна! Вы видите... Он вас теперь защитить не может.
 Она  опустила голову,  словно задумалась,  поднесла платок к  губам,  и
судорожные рыдания с  потрясающею силою внезапно исторглись из  ее  груди...
Она  бросилась лицом  на  диван,  старалась заглушить их,  но  все  ее  тело
поднималось и билось, как только что пойманная птичка.
 - Елена Николаевна... ради бога... - твердил над ней Берсенев.
 - А? Что такое? - раздался вдруг голос Инсарова.
 Елена выпрямилась, а Берсенев так и замер на месте... Погодя немного он
подошел  к  постели...  Голова  Инсарова  по-прежнему  бессильно  лежала  на
подушке глаза были закрыты.
 - Он бредит? - прошептала Елена.
 - Кажется,  -  отвечал Берсенев,  -  но это ничего это тоже всегда так
бывает, особенно если...
 - Когда он занемог? - перебила Елена.
 - Третьего дня  со вчерашнего дня я здесь.  Положитесь на меня,  Елена
Николаевна. Я не отойду от него все средства будут употреблены. Если нужно,
мы созовем консилиум.
 - Он умрет без меня, - воскликнула она, ломая руки.
 - Я вам даю слово извещать вас ежедневно о ходе его болезни,  и если бы
наступила действительная опасность...
 - Клянитесь мне,  что вы  тотчас пошлете за мною,  когда бы то ни было,
днем, ночью пишите записку прямо ко мне... Мне все равно теперь. Слышите ли
вы? обещаетесь ли вы это сделать?
 - Обещаюсь, перед богом.
 - Поклянитесь.
 - Клянусь.
 Она  вдруг схватила его  руку  и,  прежде чем  он  успел ее  отдернуть,
припала к ней губами.
 - Елена Николаевна... что вы это, - пролепетал он.
 - Нет...  нет...  не  надо...  -  произнес  невнятно Инсаров  и  тяжело
вздохнул.
 Елена подошла к ширмам,  стиснула платок зубами и долго,  долго глядела
на больного. Безмолвные слезы потекли по ее щекам.
 - Елена Николаевна,  -  сказал ей Берсенев,  -  он может прийти в себя,
узнать вас  бог знает,  хорошо ли это будет.  Притом же я с часу на час жду
доктора...
 Елена  взяла шляпу с  диванчика,  надела ее  и  остановилась.  Глаза ее
печально блуждали по комнате. Казалось, она вспоминала...
 - Я не могу уйти, - прошептала она наконец.
 Берсенев пожал ей руку.
 - Соберитесь с силами, - промолвил он, - успокойтесь вы оставляете его
на моем попечении. Я сегодня же вечером заеду к вам.
 Елена взглянула на него, проговорила: "О мой добрый друг!" - зарыдала и
бросилась вон.
 Берсенев прислонился к двери.  Чувство горестное и горькое, не лишенное
какой-то странной отрады,  сдавило ему сердце.  "Мой добрый друг!" - подумал
он и повел плечом.
 - Кто здесь? - послышался голос Инсарова.
 Берсенев подошел к нему.
 - Я здесь, Дмитрий Никанорович. Что вам? Как вы себя чувствуете?
 - Один? - спросил больной.
 - Один.
 - А она?
 - Кто она? - проговорил почти с испугом Берсенев.
 Инсаров помолчал.
 - Резеда, - шепнул он, и глаза его опять закрылись.


XXVI

 Инсаров целых  восемь дней  находился между  жизнию и  смертию.  Доктор
приезжал беспрестанно,  интересуясь, опять-таки как молодой человек, трудным
больным. Шубин услышал об опасном положении Инсарова и навестил его явились
его  соотечественники -  болгары  в  числе их  Берсенев узнал обе  странные
фигуры,  возбудившие его изумление своим нежданным посещением на  даче  все
изъявляли искреннее участие,  некоторые предлагали Берсеневу сменить  его  у
постели больного  но  он не соглашался,  помня обещание,  данное Елене.  Он
каждый день ее видел и  украдкой передавал ей -  иногда на словах,  иногда в
маленькой  записочке -  все  подробности хода  болезни.  С  каким  сердечным
замиранием она  его ожидала,  как она его выслушивала и  расспрашивала!  Она
сама все  порывалась к  Инсарову,  но  Берсенев умолял ее  этого не  делать:
Инсаров редко бывал один.  В  первый день,  когда она узнала об его болезни,
она сама чуть не занемогла  она,  как только вернулась,  заперлась у себя в
комнате  но ее позвали к обеду, и она явилась в столовую с таким лицом, что
Анна Васильевна испугалась и хотела непременно уложить ее в постель.  Елене,
однако, удалось переломить себя. "Если он умрет, - твердила она, - и меня не
станет".  Эта  мысль  ее  успокоила и  дала  ей  силу  казаться равнодушною.
Впрочем,  никто ее  слишком не тревожил:  Анна Васильевна возилась с  своими
флюсами  Шубин  работал  с  остервенением  Зоя  предавалась  меланхолии  и
собиралась  прочесть  "Вертера"  Николай  Артемьевич  очень  был  недоволен
частыми посещениями "школяра",  тем  более что  его  "предначертания" насчет
Курнатовского подвигались  туго:  практический обер-секретарь  недоумевал  в
выжидал.  Елена даже не благодарила Берсенева: есть услуги, за которые жутко
и  стыдно  благодарить.  Только однажды,  в  четвертое свое  свидание с  ним
(Инсаров очень плохо провел ночь,  доктор намекнул на  консилиум),  только в
это свидание она напомнила ему об его клятве. "Ну, в таком случае пойдемте",
- сказал он ей.  Она встала и пошла было одеваться.  "Нет, - промолвил он, -
подождемте еще до завтра". К вечеру Инсарову полегчило.
 Восемь дней продолжалась эта пытка.  Елена казалась покойной, но ничего
не  могла есть,  не  спала по  ночам.  Тупая боль стояла во  всех ее членах
какой-то сухой, горячий дым, казалось, наполнял ее голову. "Наша барышня как
свечка тает", - говорила о ней ее горничная.
 Наконец,  на девятый день,  перелом совершился. Елена сидела в гостиной
подле Анны Васильевны и,  сама не понимая, что делала, читала ей "Московские
ведомости"  Берсенев вошел.  Елена взглянула на него (как быстр, и робок, и
проницателен,  и тревожен был первый взгляд,  который она на него всякий раз
бросала!) и тотчас же догадалась,  что он принес добрую весть.  Он улыбался
он слегка кивал ей: она приподнялась ему навстречу.
 - Он пришел в себя,  он спасен,  он через неделю будет совсем здоров, -
шепнул он ей.
 Елена протянула руки,  как будто отклоняя удар,  и  ничего не  сказала,
только губы ее  задрожали и  алая краска разлилась по  всему лицу.  Берсенев
заговорил с Анной Васильевной,  а Елена ушла к себе, упала на колени и стала
молиться,  благодарить бога... Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз.
Она  вдруг  почувствовала крайнюю  усталость,  положила голову  на  подушку,
шепнула: "Бедный Андрей Петрович!" - и тут же заснула, с мокрыми ресницами и
щеками. Она давно уже не спала и не плакала.


XXVII

 Слова Берсенева сбылись только отчасти:  опасность миновалась,  но силы
Инсарова восстановлялись медленно,  и  доктор поговаривал о глубоком и общем
потрясении всего организма.  Со  всем  тем  больной оставил постель и  начал
ходить по комнате  Берсенев переехал к себе на квартиру  но он каждый день
заходил к  своему,  все  еще  слабому,  приятелю и  каждый день  по-прежнему
уведомлял Елену о  состоянии его здоровья.  Инсаров не  смел писать к  ней и
только косвенно,  в разговорах с Берсеневым,  намекал на нее  а Берсенев, с
притворным  равнодушием,  рассказывал ему  о  своих  посещениях у  Стаховых,
стараясь,  однако,  дать ему  понять,  что  Елена была очень огорчена и  что
теперь она успокоилась.  Елена тоже не  писала Инсарову  у  ней иное было в
голове.
 Однажды -  Берсенев только что сообщил ей с  веселым лицом,  что доктор
уже разрешил