пролепетал сквозь сон  Инсаров.  Елена подошла к  нему на
цыпочках, нагнулась над ним и отерла пот с его лица. Он пометался немного на
подушке и затих.
 Она опять подошла к окну,  и опять взяли ее думы. Она начала самое себя
уговаривать и  уверять себя,  что  нет  причин бояться.  Она даже устыдилась
своей слабости.  "Разве есть опасность? разве ему не лучше? - шепнула она. -
Ведь если бы  мы  не  были сегодня в  театре,  мне  бы  все это в  голову не
пришло".  В  это  мгновение она  увидела высоко над  водой белую чайку  ее,
вероятно,  вспугнул рыбак,  и  она  летала молча,  неровным полетом,  как бы
высматривая место, где бы опуститься. "Вот если она полетит сюда, - подумала
Елена,  -  это будет хороший знак..."  Чайка закружилась на  месте,  сложила
крылья -  и,  как подстреленная,  с  жалобным криком пала куда-то  далеко за
темный корабль.  Елена  вздрогнула,  а  потом  ей  стало совестно,  что  она
вздрогнула,  и  она,  не  раздеваясь,  прилегла на  постель возле  Инсарова,
который дышал тяжело и часто.


XXXIV

 Инсаров проснулся поздно,  с глухою болью в голове,  с чувством, как он
выразился, безобразной слабости во всем теле. Однако он встал.
 - Рендич не приходил? - было его первым вопросом.
 - Нет еще,  -  отвечала Елена и подала ему последний нумер "Oervatore
Trietio"*,  в  котором много говорилось о  войне,  о славянских землях,  о
княжествах.  Инсаров  начал  читать  она  занялась приготовлением для  него
кофе... Кто-то постучался в дверь.
 ______________
 * "Триестинского наблюдателя" (итал.).

 "Рендич",  -  подумали оба,  но стучавший проговорил по-русски:  "Можно
войти?"  Елена и  Инсаров переглянулись с  изумлением,  и,  не дождавшись их
ответа,  вошел в комнату щегольски одетый человек,  с маленьким,  остреньким
лицом  и  бойкими глазками.  Он  весь  сиял,  как  будто только что  выиграл
огромные деньги или услышал приятнейшую новость.
 Инсаров приподнялся со стула.
 - Вы не узнаете меня, - заговорил незнакомец, развязно подходя к нему и
любезно кланяясь Елене.  -  Лупояров,  помните,  мы  в  Москве встретились у
Е...х?
 - Да, у Е...х, - произнес Инсаров.
 - Как же, как же! Прошу вас представить меня вашей супруге. Сударыня, я
всегда  глубоко  уважал  Дмитрия Васильевича...  (он  поправился):  Никанора
Васильевича и  очень счастлив,  что имею наконец честь с вами познакомиться.
Вообразите, - продолжал он, обратившись к Инсарову, - я только вчера вечером
узнал,  что вы здесь.  Я тоже стою в этой гостинице.  Что это за город,  эта
Венеция -  поэзия,  да и только!  Одно ужасно: проклятые австрияки на каждом
шагу!  Уж  эти  мне  австрияки!  Кстати,  слышали  вы,  на  Дунае  произошло
решительное сражение:  триста  турецких  офицеров  убито,  Силистрия  взята,
Сербия уже объявила себя независимою.  Не правда ли, вы, как патриот, должны
быть в восторге? Во мне самом славянская кровь так и кипит! Однако я советую
вам  быть осторожнее  я  уверен,  что  за  вами наблюдают.  Шпионство здесь
ужасное! Вчера подходит ко мне какой-то подозрительный человек и спрашивает:
русский ли я?  Я  ему сказал,  что я датчанин...  А только вы,  должно быть,
нездоровы, любезнейший Никанор Васильевич. Вам надобно полечиться сударыня,
вы должны полечить вашего мужа. Я вчера, как сумасшедший, бегал по дворцам и
по церквам -  ведь вы были во Дворце дожей? Что за богатство везде! Особенно
эта  большая зала  и  место Марино Фалиеро  так  и  стоит:  "Decaitati ro
crimiiu"*.  Я был и в знаменитых тюрьмах:  вот где душа моя возмутилась -
я, вы, может быть, помните - всегда любил заниматься социальными вопросами и
восставал  против  аристократии  -   вот   бы   я   куда  привел  защитников
аристократии: в эти тюрьмы справедливо сказал Байрон: "I tood i Veice o
the ridge of  igh"**  впрочем,  и  он  был аристократ.  Я  всегда был за
прогресс.  Молодое  поколение все  за  прогресс.  А  каковы  англо-французы?
Посмотрим,  много  ли  они  сделают:  Бустрапа  и  Пальмерстон.  Вы  знаете,
Пальмерстон сделался первым министром.  Нет,  что ни говорите, русский кулак
не шутка.  Ужасный плут этот Бустрапа! Хотите, я вам дам "Le Chatimet" de
Victor Hugo*** -  удивительно! "L'aveir - le gedarme de Dieu"**** - смело
немножко сказано,  но  сила,  сила.  Хорошо  также  сказал князь  Вяземский:
"Европа твердит:  Баш-Кадык-Лар,  глаз не сводя с Синопа". Я люблю поэзию. У
меня также есть последняя книжка Прудона,  у меня все есть. Не знаю, как вы,
а я рад войне  только как бы домой не потребовали,  а я собираюсь отсюда во
Флоренцию,  в Рим:  во Францию нельзя,  так я думаю в Испанию - женщины там,
говорят,  удивительные,  только  бедность и  насекомых много.  Махнул  бы  в
Калифорнию,  нам,  русским,  все нипочем,  да  я  одному редактору дал слово
изучить в  подробности вопрос о  торговле в  Средиземном море.  Вы  скажете,
предмет неинтересный, специальный, но нам нужны, нужны специалисты, довольно
мы философствовали, теперь нужна практика, практика... А вы очень нездоровы,
Никанор Васильевич,  я вас,  может быть, утомляю, но все равно, я еще посижу
немножко...
 ______________
 * "Обезглавлен за преступления" (лат.).
 ** "Я стоял в Венеции на Мосту вздохов" (англ.).
 *** "Возмездие" Виктора Гюго (франц.).
 **** "Будущее - исполнитель провидения" (франц.).

 И долго еще трещал таким образом Лупояров и, уходя, обещался добывать.
 Измученный нежданным посещением, Инсаров лег на диван.
 - Вот,  - с горечью промолвил он, взглянув на Елену, - вот ваше молодое
поколение!  Иной и важничает и рисуется, а в душе такой же свистун, как этот
господин.
 Елена  не  возражала своему мужу:  в  это  мгновение ее  гораздо больше
беспокоила  слабость  Инсарова,   чем  состояние  всего  молодого  поколения
России...  Она  села  возле  него,  взяла работу.  Он  закрыл глаза в  лежал
неподвижно,   весь  бледный  и   худой.   Елена  взглянула  на   его   резко
обрисовавшийся профиль,  на его вытянутые руки, и внезапный страх защемил ей
сердце.
 - Дмитрий... - начала она.
 Он встрепенулся.
 - Что? Рендич приехал?
 - Нет еще...  но как ты думаешь -  у  тебя жар,  ты,  право,  не совсем
здоров, не послать ли за доктором?
 - Тебя этот болтун напугал. Не нужно. Я отдохну немного, и все пройдет.
Мы после обеда опять поедем... куда-нибудь.
 Прошло два часа... Инсаров все лежал на диване, но заснуть не мог, хотя
не открывал глаз.  Елена не отходила от него она уронила работу на колени и
не шевелилась.
 - Отчего ты не спишь? - спросила она его наконец.
 - А вот погодя.  -  Он взял ее руку и положил ее себе под голову. - Вот
так...  хорошо.  Разбуди меня  сейчас,  как  только Рендич приедет.  Если он
скажет, что корабль готов, мы тотчас отправимся... Надобно все уложить.
 - Уложить не долго, - отвечала Елена.
 - Что этот человек болтал о  сражении,  о Сербии,  -  проговорил спустя
немного Инсаров.  -  Должно быть,  все выдумал.  Но надо, надо ехать. Терять
времени нельзя... Будь готова.
 Он заснул, и все затихло в комнате.
 Елена  прислонилась головою к  спинке кресла и  долго  глядела в  окно.
Погода испортилась  ветер  поднялся.  Большие белые тучи  быстро неслись по
небу,  тонкая мачта качалась в  отдалении,  длинный вымпел с красным крестом
беспрестанно взвивался,  падал  и  взвивался снова.  Маятник старинных часов
стучал тяжко,  с каким-то печальным шипением. Елена закрыла глаза. Она дурно
спала всю ночь понемногу и она заснула.
 Странный ей привиделся сон.  Ей показалось,  что она плывет в  лодке по
Царицынскому пруду  с  какими-то  незнакомыми людьми.  Они  молчат  и  сидят
неподвижно, никто не гребет лодка подвигается сама собою. Елене не страшно,
но скучно:  ей бы хотелось узнать,  что это за люди и зачем она с ними?  Она
глядит,  а пруд ширится,  берега пропадают -  уж это не пруд,  а беспокойное
море:  огромные,  лазоревые,  молчаливые волны  величественно качают  лодку
что-то  гремящее,  грозное  поднимается со  дна  неизвестные спутники вдруг
вскакивают,  кричат,  махают руками...  Елена узнает их лица:  ее отец между
ними.  Но  какой-то  белый  вихорь  налетает на  волны...  все  закружилось,
смешалось...
 Елена осматривается:  по-прежнему все бело вокруг  но это снег,  снег,
бесконечный снег.  И она уж не в лодке,  она едет, как из Москвы, в повозке
она не одна:  рядом с ней сидит маленькое существо,  закутанное в старенький
салоп.  Елена вглядывается: это Катя, ее бедная подружка. Страшно становится
Елене. "Разве она не умерла?" - думает она.
 - Катя, куда это мы с тобой едем?
 Катя не отвечает и  завертывается в  свой салопчик  она зябнет.  Елене
тоже  холодно  она  смотрят вдоль по  дороге:  город виднеется вдали сквозь
снежную пыль.  Высокие белые башни с серебряными главами...  Катя, Катя, это
Москва?  Нет,  думает Елена,  это  Соловецкий монастырь:  там  много,  много
маленьких тесных келий,  как в улье там душно, тесно, - там Дмитрий заперт.
Я должна его освободить...  Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед
нею.  Повозка падает,  Катя смеется.  "Елена!  Елена!"  -  слышится голос из
бездны.
 "Елена!"  -  раздалось явственно в ее ушах.  Она быстро подняла голову,
обернулась и обомлела:  Инсаров, белый как снег, снег ее сна, приподнялся до
половины с  дивана и  глядел на нее большими,  светлыми,  страшными глазами.
Волосы его рассыпались по лбу,  губы странно раскрылись.  Ужас,  смешанный с
каким-то тоскливым умилением, выражался на его внезапно изменившемся лице.
 - Елена! - произнес он, - я умираю.
 Она с криком упала на колени и прижалась к его груди.
 - Все кончено,  -  повторил Инсаров,  - я умираю... Прощай, моя бедная!
Прощай, моя родина!..
 И он навзничь опрокинулся на диван.
 Елена выбежала из комнаты, стала звать на помощь, камериере бросился за
доктором. Елена припала к Инсарову.
 В  это  мгновение  на  пороге  двери  показался человек,  широкоплечий,
загорелый,   в  толстом  байковом  пальто  и  клеенчатой  низкой  шляпе.  Он
остановился в недоумении.
 - Рендич!  -  воскликнула Елена, - это вы! Посмотрите, ради бога, с ним
дурно! Что с ним? Боже, боже! Он вчера выезжал, он сейчас говорил со мною...
 Рендич  ничего не  сказал и  только посторонился.  Мимо  него  проворно
прошмыгнула маленькая фигурка в парике и в очках:  это был доктор,  живший в
той же гостинице. Он приблизился к Инсарову.
 - Синьора,   -   сказал  он  спустя  несколько  мгновений,  -  господин
иностранец скончался  -  il  igore  foretiere e  morto  -  от  аневризма,
соединенного с расстройством легких.


XXXV

 На  другой день в  той же комнате,  у  окна,  стоял Рендич  перед ним,
закутавшись в шаль,  сидела Елена. В соседней комнате в гробу лежал Инсаров.
Лицо Елены было и испуганно и безжизненно  на лбу, между бровями, появились
две морщинки:  они придавали напряженное выражение ее неподвижным глазам. На
окне лежало раскрытое письмо Анны Васильевны.  Она звала свою дочь в Москву,
хоть  на  месяц,  жаловалась на  свое одиночество,  на  Николая Артемьевича,
кланялась Инсарову,  осведомлялась об  его здоровье и  просила его отпустить
жену.
 Рендич  был  далмат,  моряк,  с  которым Инсаров познакомился во  время
своего  путешествия на  родину в  которого он  отыскал в  Венеции.  Это  был
человек суровый,  грубый,  смелый в преданный славянскому делу.  Он презирал
турок и ненавидел австрийцев.
 - Сколько  времени  вы  должны  остаться  в  Венеции?  -  спросила  его
по-итальянски Елена. и голос ее был без жизни, как и лицо.
 - День,  чтобы нагрузиться и  не  возбудить подозрения,  а  там прямо в
Зару. Не обрадую я наших земляков. Его уже давно ждали на него надеялись.
 - На него надеялись, - повторила машинально Елена.
 - Когда вы его хороните? - спросил Рендич.
 Елена не тотчас отвечала:
 - Завтра.
 - Завтра?  я останусь: я хочу бросить горсть земли в его могилу. Надо ж
и вам помочь. А лучше было бы ему лежать в славянской земле.
 Елена поглядела на Рендича.
 - Капитан,  - сказала она, - возьмите меня с ним и перевезите нас по ту
сторону моря, прочь отсюда. Возможно это?
 Рендич задумался.
 - Возможно, только хлопотно. Надобно будет возиться с здешним проклятым
начальством.  Но положим, мы это все уладим, похороним его там как же я вас
назад доставлю?
 - Вам не нужно будет доставлять меня назад.
 - Как? Где же вы останетесь?
 - Я уже найду себе место только возьмите нас, возьмите меня.
 Рендич почесал у себя в затылке.
 - Как знаете,  но все это очень хлопотно.  Пойду попытаюсь  а вы ждите
меня здесь часа через два.
 Он ушел. Елена перешла в соседнюю комнату, прислонилась к стене и долго
стояла как окаменелая. Потом она опустилась на колени, но молиться не могла.
В ее душе не было упреков  она не дерзала вопрошать бога, зачем не пощадил,
не пожалел, не сберег, зачем наказал свыше вины, если и была вина? Каждый из
нас виноват уже тем,  что живет, и нет такого великого мыслителя, нет такого
благодетеля человечества,  который в  силу пользы,  им  приносимой,  мог  бы
надеяться на  то,  что имеет право жить...  Но Елена молиться не могла:  она
окаменела.
 В ту же ночь широкая лодка отчалила от гостиницы,  где жили Инсаровы. В
лодке сидела Елена с Рендичем и стоял длинный ящик,  покрытый черным сукном.
Они  плыли  около  часа  и   приплыли  наконец  к  небольшому  двухмачтовому
кораблику,  который стоял на якоре у  самого выхода гавани.  Елена и  Рендич
взошли на корабль матросы внесли ящик. С полуночи поднялась буря, но поутру
рано корабль уже  миновал Лидо.  В  течение дня буря разыгралась с  страшною
силой,  и  опытные моряки  в  конторах "Ллойда" качали головами и  не  ждали
ничего доброго.  Адриатическое море  между Венецией,  Триестом и  далматским
берегом чрезвычайно опасно.
 Недели три  после отъезда Елены из  Венеции Анна  Васильевна получила в
Москве следующее письмо:

 "Милые мои  родные,  я  навсегда прощаюсь с  вами.  Вы  меня  больше не
увидите.  Вчера скончался Дмитрий.  Все кончено для меня. Сегодня я уезжаю с
его телом в Зару.  Я его схороню,  и что со мной будет,  не знаю! Но уже мне
нет другой родины,  кроме родины Д.  Там готовится восстание,  собираются на
войну  я пойду в сестры милосердия буду ходить за больными, ранеными. Я не
знаю,  что со мной будет,  но я и после смерти Д. останусь верна его памяти,
делу всей его жизни.  Я  выучилась по-болгарски и  по-сербски.  Вероятно,  я
всего этого не перенесу -  тем лучше.  Я  приведена на край бездны и  должна
упасть.  Нас судьба соединила недаром:  кто знает,  может быть, я его убила
теперь его очередь увлечь меня за собою.  Я искала счастья -  и найду,  быть
может,  смерть.  Видно,  так следовало  видно,  была вина...  Но смерть все
прикрывает и примиряет,  - не правда ли? Простите мне все огорчения, которые
я вам причинила  это было не в моей воле. А вернуться в Россию - зачем? Что
делать в России?
 Примите мои последние лобзания и благословения и не осуждайте меня.
 Е.".

 С  тех  пор  минуло уже около пяти лет,  и  никакой вести не  приходило
больше  об  Елене.  Бесплодны остались  все  письма,  запросы  напрасно сам
Николай Артемьевич,  после  заключения мира,  ездил в  Венецию,  в  Зару  в
Венеции он узнал то,  что уже известно читателю,  а в Заре никто не мог дать
ему положительных сведений о  Рендиче и  корабле,  который он нанял.  Ходили
темные слухи,  будто бы  несколько лет тому назад море,  после сильной бури,
выкинуло на берег гроб,  в  котором нашли труп мужчины...  По другим,  более
достоверным сведениям,  гроб этот вовсе не был выкинут морем,  но привезен и
похоронен возле берега иностранной дамой,  приехавшею из Венеции  некоторые
прибавляли,  что  даму эту  видели потом в  Герцеговине при войске,  которое
тогда собиралось описывали даже ее наряд, черный с головы до ног. Как бы то
ни было, след Елены исчез навсегда и безвозвратно, и никто не знает, жива ли
она  еще,  скрывается ли  где,  или  уже  кончилась  маленькая  игра  жизни,
кончилось ее  легкое  брожение и  настала  очередь  смерти.  Случается,  что
человек,  просыпаясь,  с невольным испугом спрашивает себя:  неужели мне уже
тридцать...  сорок... пятьдесят лет? Как это жизнь так скоро прошла? Как это
смерть так близко надвинулась?  Смерть как рыбак, который поймал рыбу в свою
сеть и  оставляет ее на время в воде:  рыба еще плавает,  но сеть на ней,  и
рыбак выхватит ее - когда захочет.

 Что сталось с остальными лицами нашего рассказа?
 Анна  Васильевна еще  жива  она  очень  постарела после поразившего ее
удара,  жалуется меньше,  но гораздо больше грустит. Николай Артемьевич тоже
постарел и  поседел  и  расстался с  Августиной Христиановной...  Он  теперь
бранит все  иностранное.  Ключница его,  красивая женщина лет  тридцати,  из
русских,  ходит  в  шелковых платьях  и  носит  золотые  кольца  и  сережки.
Курнатовский,  как  человек  с  темпераментом и,  в  качестве  энергического
брюнета,  охотник до  миловидных блондинок,  женился на  Зое  она у  него в
большом повиновении и даже перестала думать по-немецки. Берсенев находится в
Гейдельберге  его на казенный счет отправили за границу он посетил Берлин,
Париж и не теряет даром времени  из него выйдет дельный профессор.  Учебная
публика  обратила внимание на  его  две  статьи:  "О  некоторых особенностях
древнегерманского права в  деле судебных наказаний" и "О значении городского
начала в вопросе цивилизации",  жаль только,  что обе статьи написаны языком
несколько тяжелым и  испещрены иностранными словами.  Шубин в Риме  он весь
предался  своему  искусству  и  считается  одним  из  самых  замечательных и
многообещающих молодых ваятелей. Строгие пуристы находят, что он не довольно
изучил древних,  что  у  него нет "стиля",  и  причисляют его к  французской
школе  от англичан и американцев у него пропасть заказов. В последнее время
много шуму  наделала одна  его  Вакханка  русский граф Бобошкин,  известный
богач,  собирался было  купить ее  за  тысячу скуди,  но  предпочел дать три
тысячи другому ваятелю, французу ur ag*, за группу, изображающую "Молодую
поселянку,   умирающую  от  любви  на  груди  Гения  Весны".  Шубин  изредка
переписывается с  Уваром Ивановичем,  который один нисколько и  ни в  чем не
изменился. "Помните, - писал он ему недавно, - что вы мне сказали в ту ночь,
когда стал  известен брак  бедной Елены,  когда я  сидел на  вашей кровати и
разговаривал с вами?  Помните, я спрашивал у вас тогда, будут ли у нас люди?
и вы мне отвечали:  "Будут".  О черноземная сила!  И вот теперь я отсюда, из
моего "прекрасного далека", снова вас спрашиваю: "Ну, что же, Увар Иванович,
будут?"
 ______________
 * чистокровному (франц.).

 Увар Иванович поиграл перстами и  устремил в  отдаление свой загадочный
взор.