отношения Веры к поэзии как  к  источнику  ложно
направленного воображения  и  несбыточных  мечтаний  могла  быть  подсказана
Тургеневу и E. E. Ламберт, которая 24 мая (5 июня) 1856 г. писала Тургеневу:
"Я бы приняла ваш совет заняться Пушкиным, хоть бы для того,  чтоб  иметь  с
вами что-нибудь общее, но бог знает, что мне ничего не следует читать  кроме
акафиста. В душе моей часто было темно  Пушкин    пробуждает  лишь
одни страсти - не потому ль его любят женщины и поэты?  В  нем  есть  жизнь,
любовь, тревога, воспоминания. Я боюсь огня" (ИРЛИ, 5836, ХХХб, 126).
     "Фауст" Гете не случайно привлек внимание Тургенева.  Еще  в  молодости
студентом  Берлинского  университета,   под   влиянием   лекций   профессора
гегельянца Вердера и кружка Беттины фон Арним,  Тургенев  увлекался  Гете  и
воспринимал его как романтика, пафос отрицания которого был направлен против
"ига преданий, схоластики" во имя прав и свободы отдельной  личности,  яркой
романтической  индивидуальности.  В   1844   г.   Тургенев   опубликовал   в
"Отечественных  записках"  свой  перевод  "Последней  сцены"  первой   части
"Фауста". Выбор этой сцены знаменателен и существенен  для  замысла  будущей
тургеневской повести:  в  этой  сцене  дается  трагическая  развязка  судьбы
Гретхен, история которой произвела  столь  сильное  впечатление  на  героиню
повести Тургенева.
     В  1845  г.  Тургенев  посвятил  "Фаусту"  в  переводе   М.   Вронченко
специальную статью, в которой по-новому подошел к творчеству Гете. Вслед  за
Белинским и Герценом, которые в 30-е  годы,  испытав  воздействие  Гегеля  и
Гете, к 40-м годам преодолевают немецкий философско-поэтический  идеализм  и
критически  относятся  к  политическому   индифферентизму   Гете,   Тургенев
объясняет прогрессивные черты трагедии Гете и ее историческую ограниченность
связью "Фауста" с эпохой буржуазных революций. "Фауст, - писал  Тургенев,  -
 является нам самым  полным  выражением  эпохи,  которая  в  Европе  не
повторится, - той эпохи, когда общество  дошло  до  отрицания  самого  себя,
когда всякий гражданин превратился  в  человека,  когда  началась,  наконец,
борьба между старым и новым временем, и люди, кроме человеческого  разума  и
природы, не признавали ничего непоколебимого" (наст, изд., т. I, стр.  234).
Признавая  великую  заслугу  Гете  в  том,  что  он  заступился  "за   права
отдельного, страстного, ограниченного человека", "показал, что  человек
имеет право и возможность быть счастливым E не  стыдиться  своего  счастия",
Тургенев, однако, видит в "Фаусте" отражение  трагедии  индивидуализма.  Для
Фауста - по Тургеневу - не существует других людей, он живет  только  собою,
его   страстные   поиски   истинного   смысла   жизни   ограничены    сферой
"лично-человеческого", в то время как "краеугольный камень человека не  есть
он сам, как неделимая единица, но человечество, общество..." (там  же,  стр.
235). Поэтому Тургенев считает "Фауста"  ступенью,  пройденной  человеческой
мыслью, и противополагает ему произведения нового времени,  которые  волнуют
читателя  не  только  "художественностью  воспроизведения",   но   и   своей
социальной проблематикой.
     Тема "Фауста" имеет  свою  давнюю  традицию  в  европейской  и  русской
литературе; в развитии ее  Тургенев,  для  которого  "Фауст"  Гете  послужил
поводом  к   разработке   оригинального,   независимого   сюжета,   занимает
своеобразное место {См об этом: В. Жирмунский. Гете  в  русской  литературе.
Л., 1937, стр. 357-367; Д. С. Гутман. Тургенев  и  Гете,  -  Ученые  записки
Елабужского госуд. педагог, ин-та, т. 5, 1959, стр. 172-173; E.  Rosenkranz.
Turgenev und Goethe. "Germanoslavica" Ing. II, 1922-1933, Hf. l, стр. 76-91;
Dr. Katharina Schutz. Das Goethebild Turgeniews. Sprache und  Dichtung.  Hf.
75. Bern - Stuttgart, 1952, стр. 104-113; Charles Dedeyan. Le theme de Faust
dans la litterature Europeenne. Du romantisme a nos jours. I.  Paris,  1961,
стр. 282-285.}.
     В своей повести Тургенев, как и Пушкин в  "Сцене  из  "Фауста"",  "дает
вполне самостоятельную концепцию проблемы "Фауста", существенно отличную  от
идеи Гете"  (В.  Жирмунский.  Указ.  соч.,  стр.  138),  "привносит  в  него
("Фауста" Гете) характерное для него понимание жизни  претворив тему на
свой лад" (Charles Dedeyan. Указ. соч., стр. 285).  В  тургеневской  повести
проблематика  "Фауста"  Гете   соотносится   с   воспроизводимой   писателем
современной ему русской действительностью и его собственными  исканиями  тех
лет.
     Остановившись в начале повести на первых юношеских  впечатлениях  Павла
Александровича  Б.  от  гетевского  "Фауста",  Тургенев  воспроизводит  весь
комплекс связанных с ним своих личных воспоминаний, - здесь воспоминания и о
сценическом воплощениии трагедии Гете на берлинской  сцене,  и  о  партитуре
"Фауста"  Радзивилла  (см.  реальный   комментарий,   стр.   412).   "Фауст"
ассоциируется у  Тургенева  со  временем  его  студенчества,  порой  молодых
"желаний" и надежд (см. стр. 11). И  далее  "Фауст"  сделан  психологическим
центром повести, выступает как важный момент в формировании ее  героев,  как
кульминация развития событий.  Знакомство  с  "Фаустом"  Гете,  который  был
воспринят героиней повести прежде всего в плане изображенной в нем  любовной
трагедии, помогло ей  осознать  неполноту  своей  жизни,  разрушило  барьер,
воздвигнутый старшей Ельцовой, решившей построить  жизнь  дочери  только  на
разумных, рациональных началах, отгородив ее от сильных чувств  и  страстей.
Вера предстает в повести  как  натура  цельная,  прямая  и  самостоятельная,
которая, полюбив, готова идти до  конца,  преодолеть  любые  препятствия,  и
Тургенев, вслед за Пушкиным, отражает в ее образе рост мысли и  самосознания
русской женщины того времени. Однако, показав неизбежность и  закономерность
пробуждения Веры от искусственного сна, в  который  она  была  погружена,  и
приобщения ее к жизни, Тургенев одновременно говорит о невозможности личного
счастья, о наивности, тщетности и эгоистичности стремлений к нему.
     Повести предпослан эпиграф  из  "Фауста"  Гете:  Entbehren  sollst  du,
sollst entbehren ("Отречься   должен  ты,  отречься")  и,
завершая ее сюжет трагической  развязкой,  Тургенев  от  лица  своего  героя
призывает к отречению, к отказу  от  "любимых  мыслей  и  мечтаний"  во  имя
исполнения общественного долга. Несмотря на гетевский эпиграф,  который  как
бы служит  исходным  моментом  концепции  Тургенева,  в  повести  содержатся
элементы внутренней полемики с Гете. Само "отречение", как верно отмечала К.
Шютц, у Гете имеет иной источник, чем у Тургенева. Если для Гете, бунтующего
в  "Фаусте"  против  житейского  аскетизма  как  "прописной  мудрости"  (см.
реальный комментарий, стр. 411)  "отречение"  является,  по  определению  К.
Шютц, "свободным самоограничением", на которое  "человек  идет  добровольно,
становясь властелином своей творческой силы", то  Тургенев,  по  ее  словам,
"исходит из пессимистических предпосылок и приходит к  отречению  из  оценки
своей жизни и  окружающего  мира"  (Dr.  Katharina  Schutz.  Das  Goethebild
Turgeniews. Sprache und Dichtung. Hf. 75, Bern - Stuttgart, 1952, стр. 107).
"Жизнь тяжелый труд", "не наложив на себя цепей, железных  цепей  долга,  не
может он (человек) дойти, не падая, до конца  своего  поприща..."  -  таково
философское заключение повести.
     В изображении судьбы  героев  повести,  их  отношений  выступает  также
характерная  для  Тургенева  тема  трагизма  любви.  Эта  тема  звучит  и  в
предшествующих "Фаусту" повестях "Затишье". "Переписка", "Яков Пасынков" и в
последующих - "Ася" и "Первая любовь". Рассматривая  любовь  как  проявление
одной из стихийных, бессознательных и равнодушных к  человеку  сил  природы,
Тургенев в "Фаусте" показывает беспомощность, беззащитность  человека  перед
этой силой. Не могут уберечь от  нее  героиню  повести  ни  целенаправленное
воспитание, ни "благополучно" устроенная семейная жизнь. Любовь возникает  в
повести как страсть, которая лишь на мгновение вносит  в  жизнь  поэтическое
озарение,  а  затем  разрешается   трагически.   Тема   любви   в   "Фаусте"
соприкасается с вопросом о роли таинственной и иррациональной стихии в жизни
человека. "Неведомое" также трактуется в  повести  как  одно  из  проявлений
всесильной природы. Интерес к  нему  объединяет  "Фауста"  с  более  поздним
циклом так называемых "таинственных" повестей: "Собака", "Странная история",
"Сон", "Песнь торжествующей любви", "Клара Милич", написанных  Тургеневым  в
конце  60-х  -  70-х  годов,  в  период  увлечения  его   естественнонаучным
эмпиризмом (см: главу о "Таинственных повестях" в книге Г. Вялого  "Тургенев
и русский реализм". М.-Л., 1962, стр. 207-221).
     Мотив скорбного  разочарования,  идея  долга,  общественного  служения,
противопоставленного личным стремлениям, проходят  и  через  другие  повести
Тургенева 50-х годов - "Переписка", "Яков Пасынков", "Поездка в Полесье",  -
которые вместе с "Фаустом" служат подготовительными звеньями к  "Дворянскому
гнезду"  (см.  комментарии  к   этому   роману).   Пассивно-пессимистическая
концепция,  пронизывающая  повесть,  связана  как  с  личными   настроениями
писателя в пору работы над нею, гак и с увлечением его в то время философией
Шопенгауэра.
     Таким образом, в  художественных  образах  повести  Тургенева  получили
развитие его взгляды, высказанные в статье о "Фаусте"  Гете,  но  в  ней  же
сказался и  частичный  отход  писателя  от  его  воззрений  40-х  годов.  "В
"Фаусте", - писал В. М. Жирмунский, - чтение трагедии Гете  играет  решающую
роль в духовном пробуждении героини, в ее попытке  моральной  эмансипации  и
последующей катастрофе. Эпиграф из "Фауста" Гете  подчеркивает  элемент
пессимистического скепсиса и отречения, присущий творчеству  Тургенева"  (В.
Жирмунский.  Гете  в  русской  литературе.  Л.,  1937,  стр.  359).   Однако
субъективно-лирическая  сторона  в  повести  тонко   сочетается   с   планом
объективно-реальным и не противоречит ее  социально-психологической  правде.
История любви героя повести Павла Александровича Б. и Веры Ельцовой дается в
определенной обстановке (русский поместный быт) и обусловлена их характерами
и понятиями, выработанными под воздействием окружающей среды  и  воспитания.
Одна  из  причин  печального  исхода  событий  -  несостоятельность   героя,
неспособного к решительным действиям, согласованию своих чувств, мечтаний  и
поступков. Это все тот же рудинский тип, близкий автору и  одновременно  уже
не удовлетворяющий его.  Другая  причина  трагической  коллизии  кроется  во
внутреннем мире героини, в противоречии между принципами,  внушенными  ей  с
детства, и проснувшимся в ней властным голосом чувств.
     Повесть облечена в эпистолярную форму - это рассказ  от  лица  героя  в
письмах. К этому приему Тургенев  прибегал  уже  в  "Переписке",  где  герои
исповедуются в письмах друг перед другом. В "Фаусте" эта форма  носит  более
емкий  характер:  излагаемый  в  письмах  рассказ   имеет   новеллистическую
композицию, включает в себя бытописание, портретные характеристики, пейзаж.
     Характерной особенностью повести является обилие литературных образов и
реминисценций. Кроме Гете и его трагедии "Фауст", которая  определяет  сюжет
повести и играет столь существенную роль  в  судьбах  героев,  цитируются  и
упоминаются Шекспир, Пушкин, Тютчев.  Героиня  сравнивается  одновременно  с
Маргаритой  и  с  Манон  Леско.  Все  это  часто  встречается  и  в   других
произведениях Тургенева (такое же, например, преображающее воздействие,  как
"Фауст" Гете на Веру, на героиню "Затишья" оказывает пушкинский  "Анчар")  и
связано с  более  широким  вопросом  о  роли  литературной  традиции  в  его
творчестве  (см.  об  этом  в  статье  А.  Белецкого  "Тургенев  и   русские
писательницы 30-60-х годов", в которой отмечается развитие в  "Фаусте"  ряда
сюжетных и идейно-тематических мотивов  произведений  русских  романтических
писательниц Е. А. Гаи, E. H.  Шаховой  и  M.  С.  Жуковой  в  ключе  "новой"
реалистической манеры Тургенева - Творч путь Т, Сб, стр. 156-162).
     "Фауст" имел  успех.  Еще  в  незаконченном  виде  повесть  понравилась
Панаеву, Боткину и Некрасову, к которым Тургенев обратился за  литературными
советами. Проводив Тургенева за границу, где он должен был закончить  работу
над "Фаустом", Некрасов писал Фету 31 июля  1856  г.:  "Ну,  Фет!  какую  он
повесть написал! Я всегда думал, что с этого малого будет прок,  но,  право,
удивился и, разумеется, сильно обрадовался. У него огромный талант,  и  коли
правду сказать - так он в своем роде стоит Гоголя. Я теперь это положительно
утверждаю. Целое море поэзии, могучей, благоуханной и обаятельной, вылил  он
в эту повесть из своей души..." (Некрасов, т.  X,  стр.  287).  Некрасов  же
сообщал Тургеневу позднее, после появления повести в "Современнике", о  том,
что ""Фауст" сильно гремит" (там. же, стр. 301). Сам Тургенев  писал  В.  П.
Боткину 25 октября/6 ноября 1856 г. из Парижа: "Я получил из России письма -
мне то ворят, что мой "Фауст" нравится..." (Т, Письма, т. III, стр. 23),
     Сохранился  ряд  эпистолярных  отзывов  о   "Фаусте",   характеризующих
восприятие повести в различных литературных кругах. П. В.  Анненков,  А.  В.
Дружинин, В. П. Боткин, представители "эстетической  школы",  высоко  оценив
лиризм  повести,  противопоставляли  "Фауста"  произведениям   Тургенева   с
социальной проблематикой. Анненков "умилился", по собственному признанию, от
"Фауста", потому что это - "свободная вещь" (Труды ГВЛ, вып. III, стр.  59).
Дружинин,  имея  в  виду   соответственно   "гоголевское"   и   "пушкинское"
направления, приветствовал то, что Тургенев, как ему казалось,  "не  усидел"
на Жорж Санд и пошел вслед за Гете (Т и круг Совр, стр. 194). В. П. Боткин в
письме Тургеневу от 10 (22) ноября 1856 г. дает развернутый отзыв о повести.
Выделив в творчестве Тургенева  произведения  объективного  плана,  подобные
"Запискам охотника", "затрагивающие известную струну", и субъективные, в ко-
торых выражается "романтизм чувства", "высшие и благороднейшие  стремления",
Боткин считает последние  более  органическими  для  лирического  по  своему
характеру таланта Тургенева, видит в них залог его будущего расцвета, начало
которому положено "Фаустом". Успех "Фауста",  -  пишет  он,  -  "на  стороне
натуры твоей, на симпатичности рассказа,  на  общем  созерцании,  на  поэзии
чувства, на искренности, которая в первый раз, как мне  кажется,  дала  себе
некоторую волю" (Боткин и Тургенев, стр. 101-103).
     Положительно отнесся к повести и Л. Н. Толстой, о  чем  свидетельствует
запись от 28  октября  1856  г.  в  его  дневнике:  "Прочел    "Фауста"
Тург(енева). Прелестно" (Толстой, т. 47, стр. 97). В. Ф. Лазурский  в  своем
"Дневнике" 5 августа 1894 г. записал интересное высказывание Л. Н. Толстого,
в  котором  "Фаусту"  отводится  определенное  место  в  духовной   эволюции
Тургенева. "Я  всегда  говорю:  чтобы  понять  Тургенева,  нужно  читать,  -
советовал Л. Н. Толстой, - последовательно: "Фауст", "Довольно" и "Гамлет  и
Дон-Кихот". Тут видно, как сомнение сменяется  у  него  мыслью  о  том,  где
истина" (Лит. Насл, т. 37-38, стр. 480).
     Критически восприняли повесть Герцен и Огарев, которым Тургенев оставил
рукопись "Фауста" для прочтения во время  своего  пребывания  в  Лондоне  во
второй половине августа ст. ст. 1856 г. Оба  они  с  похвалой  отозвались  о
первом письме, носящем лирико-бытовой характер, и  осудили  романтические  и
фантастические элементы повести. "После первого письма - chef d'oeuvre слога
во всех отношениях - я не того  ждал.  Куда  нам  заходить  в  романтическое
Замоскворечье - мы люди земляные, жиленые да костяные", - писал А. И. Герцен
Тургеневу 14 (26) сентября 1856 г. К этому письму была приложена записка  Н.
П. Огарева с отзывом о "Фаусте". "Первое  письмо,  -  писал  Огарев,  -  так
наивно, свежо, естественно,  хорошо,  что  я  никак  не  ожидал  остального.
Происшествие  кажется  придуманным  с  каким-то  усилием  для  того,   чтобы
высказать неясные мнения о таинственном мире, в который вы сами не  верите".
Он  находил  неестественным  и  сюжет  "Фауста"  и  психологическую  сторону
развития любви, объясняя это тем, что  в  "Фаусте"  "фантастическая  сторона
прилеплена; повесть может обойтись и без нее" (С, 1913, кн.  6,  стр.  6-8).
Аналогичное суждение о "Фаусте." высказал  и  М.  Н.  Лонгинов  u  письме  к
Тургеневу от 23 октября (4 ноября) 1856 г. из Москвы. Сообщая,  что  "Фауст"
"нравится многим", но не ему, и хваля "первое письмо", которое он прочел  "с
наслаждением", Лонгинов находил всю повесть "неестественною" и  считал,  что
Тургенев "в ней не в своей сфере" (Сб. ПД 1923, стр. 142-143).
     Первым печатным откликом  на  тургеневского  "Фауста"  был  критический
фельетон Вл. Зотова в "СПб. ведомостях" от 6 ноября 1856 г. (э 243).  Воздав
должное стилю повести, Вл. Зотов  находил  в  сюжете  ее  "несообразности  и
неестественности" и выражал сожаление, что талант писателя "употребляется на
развитие таких невозможных историй". "Мать  героини,  испытавшая  порядочные
треволнения в жизни, - пишет Зотов, - думает оградить от них свою дочь  тем,
что не позволяет ей читать стихов, - первая  несообразность;  потом  она  не
выдает ее за человека порядочного, говоря, что ей не такой  муж  надобен,  и
отдает за болвана, - хорошее средство  предостеречься  от  страстей!  Дочка,
даже вышед замуж, не чувствует  ни  малейшего  желания  прочесть  ни  одного
романа; таких дам, в то же время умных и образованных, какою изображена Вера
Николаевна, мы твердо убеждены - нет ни в одном из самых отдаленных  уголков
России..."
     С опровержением подобных обвинений выступил  Д.  И.  Писарев  в  статье
"Женские типы в романах  и  повестях  Писемского,  Тургенева  и  Гончарова",
опубликованной в журнале "Русское слово" за декабрь 1861 г.  Трактуя  образы
старшей и младшей Ельцовых как  личности  необычные,  почти  исключительные,
чувства  которых  развиты  в  повести  до  романтического  предела,  Писарев
показывает,  что  все  в  них  вместе  с  тем  психологически  оправдано   и
характерно. "Образы,  в  которых  Тургенев  выразил  свою  идею,  -  отмечал
Писарев, - стоят на границе фантастического  мира.  Он  взял  исключительную
личность, поставил ее  в  зависимость  от  другой  исключительной  личности,
создал для нее исключительное положение и вывел крайние последствия из  этих
исключительных данных  Размеры, взятые автором, превышают  обыкновенные
размеры, но идея, выраженная в повести, остается верною,  прекрасною  идеею.
Как яркая формула этой идеи, "Фауст" Тургенева неподражаемо хорош.  Ни  одно
единичное явление не достигает в  действительной  жизни  той  определенности
контуров и той резкости красок, которые поражают читателя в фигурах Ельцовой
и Веры Николаевны, но зато эти две почти фантастические фигуры бросают яркую
полосу света на явления жизни, расплывающиеся  в  неопределенных,  сероватых
туманных пятнах" (Писарев, т. I, стр. 265).
     Много лет спустя, в ответе на анкету, которая была разослана в 1918  г.
ряду деятелей  литературы  с  целью  выяснения  их  отношения  к  Тургеневу,
писательница Л. Ф. Нелидова писала:
     "Как-то раз, разговаривая с Иваном Сергеевичем, я сказала  ему,  что  в
его повести "Фауст" мать героини  Ельцова  напоминает  мне  мою  мать  и  ее
отношение к чтению романов. Тургенев был очень доволен этим  замечанием.  По
его словам, ему не раз приходилось слышать до  поводу  этой  самой  Ельцовой
упреки в надуманности и неверности изображения ее характера, и было особенно
приятно узнать о сходстве ее с живым лицом.
     Сходство было несомненное. Подобно героине "Фауста", в детстве и юности
я могла читать только детские книги, путешествия и  хрестоматии.  Исключение
было сделано для одног