ы по последней моде в импортное кожевье. Медсестра  живет поскромнее в
своей  кооперативной  квартире, замуж  выходит  за  смазливого  студента, на
сберкнижке есть куски.  Она  - воплощение самой что ни  есть скромности и  в
16-й  поликлинике  Новосибирска  является  заместителем  главного  редактора
стенной газеты 'Доброта'. Редактор, он же и главврач доброй сестре (она его,
пьяницу,  коньячком  бесплатно  частенько  балует) делает  всякие  поблажки,
отпускает в любое время по разным общественным делам.
     Звонок. В глазок видно - стоят трое  молодых людей в белых, крахмальных
халатах.  Девушка  обвешена  медицинскими  приборами  и  трубками,  юноши  с
чемоданчиками. Звонят:  'Откройте,  пожалуйста,  мы из  райсобеса  по  вашей
просьбе и письму'. Входят. Здороваются. Называют по имени и отчеству.
     -  Мы  выясняем  условия, в  которых  вы,  заслуженный  человек  нашего
отечества,  защитник Родины в  прошлом, проживаете. На что жалуетесь?  Какую
помощь и содействие хотите от нас получить? Как у вас с духовной жизнью, чем
вы  наполняете свой  отдых? О, у  вас  все  сочинения Иосифа  Виссарионовича
Сталина?! Сейчас это  редкость. В Грузии цена всех вышедших томов  достигает
трех и более тысяч. Мой папа тоже без Сталина и дня не может прожить. С ним,
как  с Богом, советуется. Недавно я в Гори, на  родине  вождя был,  там  все
сохранилось:  памятник,  большой портрет  на вокзале и музей.  Мне  повезло,
попал   на  слет  людей,  татуированных  портретами  Иосифа  Виссарионовича,
приехали  тысячи. Один мне на ухо сказал: 'У меня на груди Сталин, а на жопе
знаешь кто? Горбачев. Ему там самое место'.
     Все  задушевно  хохочут.  Млеет  и  дурееет бывшее военное,  партийное,
лагерное: начальство. Рассказывает о медалях, о своем  вкладе в комсозидание
и  уничтожение многочисленных врагов. Скрупулезно по  памяти  перечисляет, в
чем  нуждается:  необходимо  сменить  водопроводные  краны, шток  в унитазе,
достать крышки  для стеклобанок,  ибо не замаринуешь и  не засолишь без них,
надо  пугнуть  пацанов, которые  вытаскивают  из  почтового ящика  газеты  и
журналы  - 'Советский воин',  'Ветеран', 'Красная звезда', 'К  новой жизни'.
Просит  - он  об этом многократно  писал, куда надо,  но не получил ответа -
обратить внимание на вражеские сходки в квартире 37.
     Пришедшие все аккуратно записывают в бланки,  блокноты,  в заявки.  Для
пущей  важности  просят  расписаться  и оставляют квитанции.  При этом  идет
неторопливая  беседа о  вождях,  врачах, происках  врагов, мудрости Ленина -
Сталина,  КПСС,  победе  в  войне и  строительстве  социализма,  о  коварных
сионистах,  тайных  масонах,  Коротиче  и Гдляне: Гости не торопятся, хвалят
красоту жены, мужество (проступающее на фотографиях)  детей, внуков, похожих
сейчас телом, а потом, разумеется, и делом на деда. От предложения выпить по
рюмочке категорически отказываются: мы на работе, не положено.
     Жалобам на  здоровье нет  конца: запор  постоянный, плохое настроение и
высокое  давление. До  этого  молчавшая и не встревавшая  в  беседу девушка,
говорит:  'Давайте проверим давление'. Кто  ж  от этого  откажется  прямо на
дому? Проверяют, как положено -  старик ложится на  диван. 'Ба, да у вас оно
что-то резко подскочило. Надо  срочно сбить.  Что предпочтете,  таблетки или
укольчик? Укольчик надежнее и быстрее снижает'. 'Можно, можно  укольчик, я с
детства их не боюсь, вот жена при виде шприца и крови в обморок падает'.
     Ставится  укол, болтовня замирает, и через минуту терпило уже  храпит в
две дырки-пырки, открыв для заглатывания воздуха и рот, полный фикс.  'Грабь
награбленное' -  лозунг красногвардейцев  и их последователей. Добыча бывает
солидной  -  десятки  тысяч упаковываются  в  чемоданчики,  драгоценности  и
золотишко  раскладываются  по  карманчикам.  Следы пребывания  уничтожаются,
справки спускаются в унитаз мелко разорванными.

     Старые    люди    редко   сразу   обнаруживают    утерянное,    описать
воров-грабителей сложно, ибо белые  халаты так же обезличивают, как и всякая
форма - военная, милицейская.
ПРОДАЖА РАБИНОВИЧЕЙ
     Как  и все  люди на земле, зэки  тоже  умирают и,  пожалуй,  чаще,  чем
вольняшки. Из  одного  ада зэк перемещается в другой,  из одной 'колючки'  в
следующую. Исправительно-трудовые кодексы и  комментарии к ним  не разрешают
передавать трупы  родственникам, а тем более - друзьям и знакомым. Только по
большому блату и после долгого хождения по инстанциям можно получить дорогие
бренные останки.  Да и большинство граждан  согласны с кодексами.  И на воле
предпочитают  не возиться с покойниками, что уж говорить о лагерях. Хоронить
хлопотно: в стране, территория которой  больше чем наполовину покрыта вечной
мерзлотой, острая нехватка моргов-холодильников. На почти полуторамиллионный
Новосибирск всего шесть блатных холодильных мест (для именитых членов обкома
КПСС,  генералов  и академиков СО АН  СССР). В других городах и  этого  нет.
Приходится  с  помощью  всяких  формалинов и азотов  сохранять  только  лица
покойных. И это сбережение стоит немало.  Надо сказать,  что сотрудники  МВД
СССР с покойниками находятся  в хороших отношениях: полностью  выполняют все
правила внутреннего распорядка и спокойно готовятся к последнему 'бегству' -
вычеркиванию из уголовных дел.
     По смерти в зоне  на труп  надевается  зэковская  парадная форма, и  он
помещается в ящик-гроб (говорят же,  сыграл  в ящик), выполненный из отходов
древесного  распила  - обрезков, горбылей. Погребение зэка-покойника идет по
кремлевским расценкам, где, к примеру, килограмм ананасов  стоит  18 копеек.
На зэка расходуют больше - 1 рубль 26 копеек. Понятно, списывают, а списание
всегда приводит к удешевлению. В этом есть  и другой момент: 'там' предстоит
встреча со Щелоковым и Андроповым, глядишь, прибудет и железный Феликс,  и в
споре о льготах и привилегиях они скажут:
     'Тоже пользовался, не ври, похоронен по  нашим расценкам'. И будут, как
всегда, правы.
     Похороны - работа хозобслуги. Здесь применима поговорка: быстрота нужна
только при ловле блох. Медленно тянут покойника ногами вперед, за зону.
     Хозобслуга  подвергает  покойника последнему, заключительному шмону,  а
затем  все  по плану - такая-то могила и такой-то номер. Засыпать  обычно не
торопят, и обслуга эту работу просто уважает, чтобы не сказать, что любит.
     Тема  смерти  не веселая.  Но  нельзя  не отдать ей  должное,  особенно
сейчас,  когда 'Мемориал' откапывает сотни и тысячи кладбищ: возвращаются  к
памяти  живых Пивовариха под  Иркутском, Колпашевский Яр  в Томской области,
Острова  смерти  на  Оби,  Долина  смерти  на  Колыме: Сколько  их? Миллионы
мертвецов  вступают  в  эпоху перестройки  - вечная  мерзлота  являет  трупы
убиенных огромными  полями мертвых Магадана, Певека, Норильска,  Лабытнанги:
Жуткие  следы  убийств  на  теле страны, находившейся десятки  лет  в  руках
уголовников из ЧК-ВЧК-НКВД-МГБ-МВД-КГБ и их начальников - Лениных, Сталиных,
Хрущевых, Андроповых, Черненко,  и их блатных архаровцев из сплоченных рядов
РКП(б)  -   ВКП(б)  -  КПСС.  Последняя  аббревиатура  расшифровывалась  как
'компания, преследующая Сахарова и Солженицына'.
     :Серпантином  вьются этапы  в лагеря.  В  Эдучанку, что  на полпути  от
Братска до Усть-Илимска, прибыл в году 1965-м  известный лемберско-львовский
делец, заслуженный рецидивист  Европы  и  Азии Даниил Рабинович. Причалил  в
возрасте преклонном,  аж за восемьдесят годков. Человек судьбы удивительной,
знаток тюрем множества демократий  и монархий мира. Приехал, чтобы почить на
берегах красавицы Ангары  и  вписать лист в пухлую историю Иркутского УИТУ -
Управления исправительно-трудовых учреждений.
     Но,   прежде,  чем   приступить  к  описанию  остатков  жизни  Даниила,
остановимся  на событиях, в то  время волновавших Восточную Сибирь. Причиной
их  явилось не экономическое положение, не то, что зона затопления  Братской
ГЭС достигла площади, занимаемой таким государством, как Израиль, не травма,
парализовавшая  скалолаза-гидростроителя  Губайдулина,  в которого влюбилась
медсестра  Института  ортопедии  и  восстановительной  хирургии.  (Об  этой,
подкрепленной легковой  машиной  'Москвич'  и  квартирой  с  электропечью  в
Падуне, любви на протяжении многих месяцев писала газета 'Восточно-Сибирская
правда').    Всех    волновал    и    будоражил    вопрос:    об   обрезании
коммунистов-ленинцев, который поставил ребром на открытом партийном собрании
Иркутского   завода  тяжелого   машиностроения   Иван   Бурсак,   внештатный
лектор-международник   общества  'Знание',  приписанный  к   парторганизации
флагмана  драгостроения   Советского   Союза.   В   длинном,   обстоятельном
выступлении,   которое,   затаив  дыхание  слушали  члены  нерушимого  блока
коммунистов и беспартийных,  Бурсак перед  лицом  непрекращающейся  агрессии
империализма предложил для более тесного сплочения  рядов: ввести ритуальное
всесоюзное обрезание коммунистам.  Иван Бурсак предложил,  чтобы в  райкомах
рядом с комнатой 'Выдача партийных документов' находилось помещение с обитой
красным дерматином  дверью и надписью  'ОДЧК' - Обрезальня для  членов КПСС.
Там  бы  дипломированные  партийные  хирурги производили  торжественный  акт
приобщения  к когорте  большевиков. При  этом  полагалось  на стволе  пениса
новоиспеченного  члена  татуировкой  наносить  все  необходимые  для  приема
данные: рабоче-крестьянское  происхождение, год рождения, место  вступления.
Номер  партбилета  следовало  ставить на  головке  члена. У  женщин подобное
делалось бы на половых  губах. Это  бы  безусловно укрепило ряды  и повысило
гордость  принадлежности к КПСС, так как  член партии, смотря многократно на
член, не забывал ее и постоянно вдохновлялся.
     Это  прозвучало  настолько  неожиданно,  что  секретарь обкома Банников
отложил визит в Москву, где была запланирована его пьянка с одним  из членов
ЦК КПСС.  Область взбурлила, как байкальские реки  при нересте омуля. О том,
что Иван Бурсак  не еврей,  было  известно  так же,  как и то, что  его  дед
участвовал самолично в расстреле адмирала Колчака. Лектора вызывали в обком,
КГБ, МВД и везде всех он покорил новизной информации  и деловитостью почина.
По  природе  будучи  очень  любознательным  и  как   лектор   привыкший  все
штудировать   и   примечать,   подчеркивая  карандашом,  он   наткнулся   на
дореволюционную монографию врача Шниткинда  'Об обрезании'. Две с  половиной
сотни страниц так увлекли его, что он просто обезумел от того, как это могли
Ленин  и его братия  не воспользоваться  такими многовековыми рекомендациями
для сплочения всегда шатающихся туда-сюда коммунистов.
     Не ожидая указаний сверху, почин сплочения начали стихийно подхватывать
низы.  Так,  чабан   Аларского  колхоза  'Заря  коммунизма'  Агван  Атриков,
подвыпив,  самостийно остриг часть члена, чуть не  отправившись на тот свет.
Пока коммунисты области, пребывая в шоке, ждали указаний и разъяснений, Иван
Бурсак  читал  лекцию  за  лекцией  и  всегда  при  переполненном  зале.  Он
риторически  восклицал:  ''Обрезание  удлиняет  половой акт коммуниста и тем
самым укрепляет  устои советской семьи,  член  (партии)  от этого становится
устойчивым,  напрочь исчезает  буржуазная  флегма,  увеличивается (косвенно)
рождаемость, что  приводит к закреплению партийных кадров на селе.  Все  это
вместе  взятое  в  конечном   счете  резко   повышает  производительность  и
эффективность общественного  труда'.  'Полное  обрезание,  безусловно, лучше
частичного, применяемого некоторыми  мусульманскими  народами' - резюмировал
практичный оратор.
     Ротапринтная  брошюрка  Бурсака 'Стадии  обрезания марксистов-ленинцев'
даже была рекомендована в сеть партийной учебы  самого  северного и большого
района  области   -  Катангского.  Ее  вкладывали   в  паек  для  охотников,
промышлявших  соболей  и ондатру, высоко  ценя  простоту  и  доступность для
понимания брошюры даже рядовыми тружениками таежных угодий. Секретарь обкома
на  всякий случай попросил  известного профессора Ходоса,  чтобы он высказал
свое мнение о здоровье Бурсака. Ответ ученого был утешительным:
     'Здоров,  любит  беззаветно  КПСС  и  ясно  видит  поставленную  цель'.
Секретарь   обкома  уже  задумался,  как  бы  поконкретнее  проинформировать
большого  любителя  идеологических   починов  земляка-сибиряка  Черненко  об
интересном и  заслуживающем внимания  начинании,  об  энтузиазме,  вызванном
обрезанием,  как  грянула  семидневная  война Израиля с Египтом. Тотчас  КГБ
усмотрело в деяниях Ивана Бурсака связь с 'Моссадом' и потихоньку сварганило
уголовное дело об изнасиловании Бурсаком  гражданки Ф. И. О. Попросили  одну
ретивую слушательницу районного  университета марксизма-ленинизма из поселка
Жигалово,  на  самом  деле  добровольно  побывавшую  в  объятиях лектора  из
общества  'Знание',  написать о том,  что это было сделано под давлением и с
применением силы.  Лектор  проследовал  в  одну  из многочисленных зон,  где
вскоре урки ему татуированными джамбулатами сломали целку, причислив навечно
к  проткнутым  педерастам.  По  области  прошли  митинги  рабочих,  где  уже
обрезанные философы Иркутского  университета  имени А.  А.  Жданова клеймили
позором 'американо-израильский империализм и его причиндалов, обнаруженных и
в нашей, к сожалению, области в лице некоего отщепенца Бурсака'.
     В такой социально-психологической атмосфере Даниил Рабинович стал душой
зэков Эдучанки. Мировая  бывалость, интернационализм заключений и отсидок, а
также приключения, чудные рассказы, дельные советы, веселая ирония над своей
судьбой снискали ему вселагерную любовь  и уважение. Низам (такую кликуху он
получил)  прочитал  теоретический курс  'Воры  в  истории  народов  мира'  и
практический  -  'Проникновение  в  прошлом  и настоящем'. Блатные  окружили
Низама  невиданным  почетом,  мужики  по  очереди  выполняли  за него  норму
выработки, так как зэк Рабинович считался фактически трудоспособным, то есть
исправимым  трудом.  Черти, слушая его, оживали  и находили смысл  в  жизни.
Низаму писали друзья по сейфам  и карманам со всех концов Земли. Одно письмо
пришло аж с Огненной Земли  из  самого южного  на  планете города Ушуая, где
остановился передохнуть и поразмышлять его соратник по парижскому  воровству
Энрике  Листер. Он там находился в  тоске, думая над вопросом: 'Куда же  еще
податься?'
     Тесно сдружился  с Низамом замполит зоны Зори Шегельман.  В субботние и
воскресные  дни,  когда  лагерное  начальство  расходилось  по  вечеринкам и
пьянкам,  Зори  направлялся в  зону, вызывал  в  кабинет Рабиновича,  ставил
крепкий чай и часами слушал рассказы о Европе, Северной Америке, Индии. Зэку
Рабиновичу  приходилось проникать во дворцы  Хайдарабада, работать на пляжах
Рио-де-Жанейро,   бывать  неоднократно   и   даже   председательствовать  на
международных  воровских  конгрессах.  'Веселее  и  полнее  стало жить,  моя
дорогая', - как-то сказал жене выпускник Саратовского юридического института
Зори Шегельман и добавил тут же: 'С Рабиновичем не пропадешь'.

     В один из подъемов Низам не встал. 'Помер, помер,  отдал Богу  душу', -
пронеслось  по  зоне,  поселку,  району. Дали  телеграмму  родственникам,  в
добротном  гробу  из  корабельной  ангарской  сосны с  чифирьными  почестями
вынесла хозобслуга  тело Рабиновича на кладбище. Был октябрь, похоронили еще
в  теплую  землю, засыпали долго,  не  скрывая  жалости  и  грусти. Заскучал
замполит, но ненадолго. В УИТУ МВД Иркутской области с  копией в  КГБ пришел
обстоятельный донос, где описывалась обстановка в Эдучанке и злодеяния  Зори
Шегельмана, 'который в своих происках дошел до того, что продал  (так и было
написано - черным по белому) львовским жидам  труп Рабиновича'. Родственники
Рабиновича  действительно приезжали в Эдучанку,  были  на могиле. Зная,  что
трупы не выдаются, они  и настаивать на выдаче не стали.  Сфотографировались
на  кладбище и попутным автобусом уехали в Братск. В УИТУ  решили проверить,
направили  комиссию,   произвели  откапывание   и:  не   обнаружили  гроб  с
Рабиновичем.  Как ни доказывал  замполит, что он никакого  отношения,  кроме
национального,  к   Рабиновичу  не  имеет,  что  он   даже   с  приезжавшими
родственниками не разговаривал, все было бесполезно. Все считали, что именно
он, Шегельман, продал Рабиновича.
     Обсудили  на  собрании и выгнали Зори из партии,  разжаловали в звании,
лишив тем самым работы. Поседел, постарел, осунулся бывший замполит. Жене не
давали  прохода в поселке,  не  разговаривали, никуда не приглашали.  Сидели
вдвоем дома, по ночам кололи дрова и топили печь,  решили дождаться весны, а
потом уехать. Мучил вопрос: 'Куда все-таки подевался мертвый Рабинович?'
     Подошло лето.  Безработный замполит стал заколачивать ящики с нехитрыми
пожитками. Однажды жене замполита передали  в  магазинной очереди записку  о
том, чтобы кто-нибудь из детей в указанное время подошел к расконвою. Пришел
старший сын,  и  зэк,  хоронивший  Рабиновича,  рассказал:  'Мы насыпали две
могилы. Там,  под сосной у  ограды  и  почти  на воле похоронен Низам  и  по
еврейскому обычаю  мы на могилу  камень  положили, а в пустую, в ту, что под
номером в  зэковском ряду поставили  только  столбик'. Засуетился отец, дети
днем и ночью охраняли могилу, думая, что все же  Рабинович может  исчезнуть.
Нехотя   прибыла  новая  комиссия.  Вскрыли.  Рабинович  оказался  на  месте
целехоньким и невредимым.

     О  судьбе замполита  рассказывают  разное.  По  одной версии  в  партии
восстановили, звание вернули и  направили на работу в другую зону. По другой
утверждают, что Зори  Шегельман от партии и звания отказался наотрез,  уехал
на Сахалин, где работает простым лесником.
     Авторы лагерных мемуаров  чаще  всего поминают  самыми  плохими словами
охранников -  дубаков, надзирателей и контролеров, рассказывают о них как  о
нелюдях, эдаких лютых зверях. Если бы это было так, если  бы эти люди просто
соблюдали  все   ИТК,  инструкции  и  положения,  разработанные  московскими
юристами и поддержанные депутатами, за которых голосовал народ,  то: и самих
мемуаров  бы  не  появилось.  Эмвэдэшники  ответить на  выпады не  могут,  в
самиздатах  не участвуют,  международных  связей  не  имеют  (это  строжайше
запрещено и  оговорено  при устройстве на  работу)  и о  заграницах даже  не
мечтают. Они  из той природы людей, которые призваны управлять,  понуждать и
ведут большую и сложную работу по сохранению устоев и порядка в государстве.
Они, как и все люди, со своими странностями и недостатками, радостью и горем
и, как все, тоже погибают  и умирают. Об  одной  такой  нелепой  смерти ДПНК
(дежурный помощник начальника колонии) мы и расскажем.
     В Невоне, зоне, расположенной  рядом с Усть-Илимском, добивал последние
годы до  пенсии майор Николай Макарович Шкаленков.  Вся его  жизнь прошла  в
окружении  зэков  и их  он  полюбил по-своему.  Они отвечали  'взаимностью':
подбрасывали ксивы,  где обещали его  примочить в  лесу,  зная его страсть к
охоте и рыбалке.  На эти угрозы Николай Макарович не  обращал  внимания, ибо
всегда  соблюдал  дистанцию  в  общении  с  людьми,  в том числе  с  зэками.
Дистанция эта  и была загадкой для всех.  Кто он на  самом  деле? Наш или не
наш?  Для одних  он  был своим,  как говорится, в доску,  для других  чужим,
непонятным.  Бывшие  зэки, встретив  его  на  воле,  почтительно обращались:
'Здрасьте, Николай Макарович'. А зайдя  за угол, говорили знакомым: 'Это тот
еще мудак, ДПНК Шкалик'. Какой он человек? 'Так, себе на уме. Кажется, мужик
знает, как жить. Не поймешь, то дотошный, то вредный, то так себе. А вредный
и не знаю почему. Вредный и все.'
     Родом  Шкалик был из здешних мест,  из  Коробчанки,  небольшого селения
выше по течению  на другой стороне  Ангары,  за Лосятами. Лосятами звали два
необычайной красоты острова,  почт