л,
перечисляют  по пальцам -  почти  все  осуждались и  редко у  кого  - каждый
второй.  Говорят зэки: 'Мы потомственные  каторжане.  Тюрьма - это политика.
Так  было извечно  и  так будет всегда. Изменять  существующее,  конечно, не
надо,  пусть  все посидят, глотнут неволи. В  тюрьму следует поверить, как в
дом родной, так легче, так скорее привыкнешь к полному переходу к коммунизму
- один котел на всех и для всех'.
     Однако и самые неверящие верят в то, что Запад, Америка все знают об их
положении.  Рассказывают о  том, что буквально через час после Толмачевского
кипиша (бунта)  об  этом с  надрывом  передавали  радио 'Свобода', 'Немецкая
волна',  'Голос Америки' и  японские станции.  Верят  потому, что так  легче
прожить.
     Есть  и такой  психоз, как вера  в слово,  в  писанину, в силу  бумаги.
Одержимые им  пишут во все инстанции (большинство  писаний  не  доходит,  их
изымают  лагерная  цензура, милиция,  КГБ. Почтовым перехватом  заняты сотни
людей, только в  маленькой по  населению  Читинской области  на  перехвате в
почтамте работало 76 человек), передают на волю через знакомых, тратя на это
большие деньги. Реально письмо может дойти, если попадет из рук в  руки, это
знают опытные  зэки  и содержат при  зонах (поселках) специальных  нарочных.
Посылать через другие населенные пункты, скажем, в Иркутск через знакомых  в
Ужгороде, бесполезно, так как вся информация от зэка и вся вообще информация
к его родне  проверяется. Передача только простой  ксивы за  зону  стоит  25
рублей, а нарочного послания - сотни рублей.
     Писаки придумывают  все новые версии своего дела и  в них верят, точнее
влюбляются. Пишут и ждут, пишут годами - ждут месяцами. Без этого уже и жить
не могут, всем  рассказывают,  куда написали. Этих графоманов не любят все -
особенно  начальство,  так как  они  записываются на каждый прием, к каждому
встречному-поперечному: к начальнику  зоны,  к  прокурору, к приехавшему для
встречи  с преступными массами  академику-землевладельцу Терентию  Мальцеву,
даже  к  бывшим  ворам  в  законе, доживающим  под присмотром  ментов  и ими
возимыми  по зонам, где они, впав в старческий маразм, живописуют пагубность
жизни в воровском законе. Мудрые  начальники,  загодя, до  приезда  комиссий
перепроваживают  писак  в ШИЗО и ПКТ, чтобы глаза не мозолили, ибо они имеют
обыкновение  после слов  начальства:  'Вопросы к  нам есть?'  их  задавать и
'влезать  со своим делом'.  Пишут они коряво, безграмотно. А уж.когда кто-то
им грамотно  и слезливо напишет, то эту бумажку берегут, лелеют.  Всем  дают
читать и  ждут  оценки. Когда  скажешь:  'Как  это ты здорово написал,  умно
объяснил', считай, владелец  письма попался на крючок. Далее он  обязательно
спросит: 'Ты думаешь, это разжалобит верха?' - 'Конечно'.
     Теперь у вас будут об  этом  постоянные разговоры. Каждого новичка зоны
они  встречают  со своим  делом  и  рассказывают,  рассказывают  о том, куда
написали, когда, по их  мнению, придет настоящий  ответ.  Манна небесная для
них рассказы  такого  плана:  'На  этапе  один  мужик,  идущий  из  Котласа,
рассказал  о таком  событии. Баба  у  его  знакомого  -  золото.  Поехала  в
Верховный  Суд  РСФСР,  открывает  дверь  в  приемную и ба!  Секретарем  там
пребывает  грудастая, пышущая  здоровьем ее землячка Зойка. Девка не промах,
ушлая, замуж за москвича  выскочила. Пробы на  ней негде ставить было, такая
раньше  была. Баба к ней  в  ноги: 'Зоинька,  зайчик, выручай,  несчастье-то
какое, мой дурак в тюрьму угодил. Ни за что, подрался, повздорил, кто-то, не
он,  конечно, одного ножичком пощекотал.  А  моего  зачинщиком  посчитали  и
влепили. Выручай, голубушка, в долгу не останемся. Там  в Верховном Суде вся
приемная  с пола до потолка забита делами.  Конечно, с ними и за сто  лет не
разберешься.  Страна-то у нас огромная и  все сидят. Зойка сказала: 'Хорошо,
ищи  дело  своего'.  Баба,  не поверите, неделю перебирала  папки  и  нашла,
положила на  стол  Зойке.  Та  утречком  подсунула  Председателю  Суда.  Тот
взглянул,   ясно,  туфта.  Приказал  подать  на  пересуд,  так  как  состава
преступления не было. Мужика вскоре освободили. Писать надо, братцы, писать,
на то и грамота дана, на то и всеобщее среднее образование сверху спустили'.
     Зона   травмирует  человека  до   основания.  Мучительно  наблюдать  за
истощенными людьми,  впавшими  в  жор. Это  такое разрушение психики,  когда
хочется  есть,  есть, есть - без конца и без начала.  Всегда.  Жор от  слова
жрать. Жорный чучек ест все подряд - плесневелый хлеб соседа, так свой сразу
съедает, протухший маргарин, промасленную бумагу, все, что является съестным
или  когда было им. Блатные бросают  ему свиную  шкурку от сала, которой они
драили  сапоги, она  черная, грязная,  пыльная.  Жорный  ее съест.  Мужики и
блатные еще в состоянии  сдержать себя, не впадать  в жор. Молодые крепятся.
Старики, инвалиды,  алкоголики  -  все в  жоре.  Черти  копаются  в мусорных
свалках, ищут рыбьи головки от хамсы и кильки,  разваренные кости,  очистки,
выброшенные жабры  океанических рыб.  Из  них варят  суп, пьют  это  вонючее
грязное месиво. Им, вроде, и ничего не делается. На то  они и  черти. Чертей
сразу  видно - они обмусоленные, одежда в  подтеках, облитая помойным супом.
От  них  на  расстоянии  несет  падалью. В  их  чайниках  всегда  тысячу раз
прокипяченый чайный заварной мусор. Чай такой коричнево-черный, употребление
его  приводит  к  отеку  ног,  они  становятся грузными, слоновыми, рыхлыми.
Меняется  походка,  черти  не ходят, а  передвигаются, раны  на  их  теле не
зарубцовываются,  они всегда  гнойные, открытые. Летом на этих ранах всегда,
когда черти  спят, сидят мухи. Черти  их  не  чувствуют,  кажется, что  даже
довольны  тем,  что вызывают интерес у мух. И  летают  такие жирные мухи  по
казарме, от  одного вида которых  наступает тошнота, пропадает аппетит. Черт
всегда  просит, просит глазами, упершись взглядом в  еду,  просит отдать ему
баночку от  консервов  минтая: 'Не  выбрасывайте, она мне сгодится'. Черт ее
оближет, пальцем грязным впитает оставшиеся жиринки.  Черту все можно. Он не
кушает, а хавает, то есть  глотает, набивает ненасытную  утробу. Он умоляюще
просит  объедки, выпивает  пролитое на оцинкованный  стол, сгребая сначала в
ладони. Черт всегда в жоре. Жор  даже на воле  не проходит.  Идет человек по
улице и  подбирает все  съестное, кладет в карманы, в  сумочки.  Он, жорный,
копается в мусорных корзинах, слизывает сладкое с конфетных бумажек вместе с
оставшимися  слюнями и  плевками.  Знайте  люди,  это  порождение  советской
пенитенциарной системы - человек в жоре.
     Когда все в состоянии  тревожной взвинчивости, то любое парапсихическое
растройство сразу вызывает коллективный ответ. Неуместная шутка или придирка
надзирателя  вызывают  хохот-ржание. Зэки  лошадино  ржут  и сами  не  знают
почему. Часто только потому, что кто-то  где-то заржал.  Может,  и на  самом
деле  бывает  смешно.  Вот,  впрягшись  в  лист  железа,  группа  пидоров из
хозотряда  тащит  бочку  с испражнениями.  Все ржут  и советуют лидерам  там
искупаться. Ржут без  смысла даже тогда, когда по зоне несут гроб - кто-то в
санчасти окачурился. Не выясняют кто, а просто  ржут, веселятся, потому  что
увидели живой, свежий гроб.
     Надзиратель на шмоне  проверяет  зэка, ощупывает  его, требует  поднять
руки,  расставить   ноги,   осматривает   сапоги,  одежду,  пачку   папирос,
кепку-пидорку. Осматривает со  смаком,  как артист  и  мастер  своего  дела,
держит  руку в промежности, ища  якобы привязанный  гибким бинтом  чай.  Все
смеются  и умиляются,  а  уж  апогея  достигает  веселье,  когда  от  пинка,
запутавшийся в  портянках чучек летит в грязь. Все в восторге: 'Так ему, так
ему, молодец, Сметана! (кликуха прапорщика)'.
     Бывает и не до смеха. Вдруг,  как бы  по команде  на ходу поезда начнут
раскачивать  'Столыпин'. Этот  вагон  несбалансированный - с  одной  стороны
проход, с другой набитые зэками трехэтажные  купе. Качают, качают в упоении,
бегает,  очумев,   охрана,  дергают  тормоза.  Наконец  -  крушение  поезда.
Стрельба, кровь, военные вертолеты.
     Качают и  воронки, погибая от удушья после опрокидывания машин, так как
по инструкциям МВД СССР  их открывать  вне тюрьмы, зоны и территории суда не
полагается.  Валяются  сутками  автозэки до прибытия  спецконвоев.  А  потом
лезут,  лезут в  камеры, уплотняясь сапогами  надзирателей, лезут, обливаясь
потом  и  мочой,  обблевывая  друг  друга, испражняясь, впадая в обмороки, с
кровотечениями из  носа, но лезут.  Никто не скажет:  'Хватит, рядом  пустые
камеры,  не пойду,  нет места.  Стреляйте'. Никто же  тебя за это не убьет и
солдата  этого  ты  больше не увидишь. Так  же, пожалуй, смертники  лезли  в
газовые камеры и дрались за место в них.
     Объясните, если  сможете, такое явление. В  1963 году, похоже,  спятила
вся хозобслуга Чунской зоны. Около ста человек принесли чурочки в  столовую,
служившую, как  и  во всех зонах, одновременно и клубом, и стомиллиметровыми
гвоздями,  передавая  гвозди и молоток друг другу, прибила к  пенькам:  свои
мошонки. Среди участвующих  в этом мероприятии был и зэк, в прошлом генерал,
прошедший финскую, германскую и японскую войны. Когда начальник отряда вошел
к ним с лектором, который  должен  был провести беседу,  никто не встал. Все
кричали: 'Не можем, гражданин  начальник, встать, члены из дерева вытащить'.
Своих санитаров не хватило, пришлось пригласить из местной районной больницы
для ответственного задания - гвозди из мошонок выдергивать.
     В зонах малолетних психозы сущий ад и сплошной ущерб. То плющат кружки,
то  рвут  одежду,  то  разбегаются.  В  них запрещается стрелять.  Там,  как
считают,  сплошной  кипиш.  Укажите,  какая  советская  зона не  пребывает в
скрытом кипише?  Администрация даже  заинтересована  в  таком  психозе  и он
нагнетается  разными   сообщениями,   усиливается   лекциями,  режимными   и
политическими часами. Психоз амнистийный ожиданий держит  зону даже  крепче,
чем автоматы охраны, верит простой советский человек,  воспитанный страхом и
популистскими лозунгами, во всесилие и милосердие правительства и ЦК КПСС, в
справедливость  законов. В  конце концов,  он даже  благодушествует:  'Разве
плохо  сидеть? Кормят,  хоть и хреново, но мы и того не достойны;  одевают -
дают бушлат, зэчку, пидорку, две рубахи, два костюма, сапоги и портянки, как
никак заботятся;  спим  на  матрасах с простынями, подушками, одеялом, можно
даже на время отключиться под  одеялом и подышать  собственным духом; моют и
даже мыло  дают раз  в  месяц, полкуска хозяйственного,  если  его высушить,
хватит и на физиономию; стригут зоновской машинкой - жить  можно. На воле не
лучше'. Начинаются на эту тему бесконечные разговорчики: 'Там, за  забором -
одна  скука,  надо каждый  день вставать и ехать на  работу в  переполненных
автобусах, стоять в очередях за  продуктами, ждать десятками  лет клетушки в
малогабаритных хрущобках,  ругаться каждый день с бабой, которая, ясно,  как
день,  в рабочее время спит в  цехе с пузанчиком-начальником, добывать филки
на еду, выпивку,  курево. Жизнь на воле собачья. Дети отцов забывают. Только
вот  маму почему-то жалко. Но это так, кого-то надо  и  пожалеть'.  От таких
раздумий становится жутко. Выход один - по-тихому подохнуть и ножками вперед
из зоны.
ВШИ-АКРОБАТЫ
     Живность, которая  водится  в  тюрьмах и зонах,  рассматривается зэками
через призму товарищества  и сострадания. Не увидишь, чтобы воробьи  в зонах
вили, а  ласточки  лепили  гнезда,  вороны  садились на столбы,  а  чижи  на
провода. Им сверху  виднее - зона. Зэк  же не терпит стерильности вокруг, он
желает видеть вшей,  клопов,  тараканов,  мокриц, пауков.  Они  разнообразят
арестантскую  жизнь и  отвлекают от  мрачных мыслей. Подходит  зэк утром под
лампочку и, найдя в нательном белье вошь, убивает не сразу, а рассматривает,
бурчит:
     'У, какая  корова,  отъелась.' И  лишь  тогда,  извинившись, с жалостью
приканчивает ногтями.  К зэкам из-за отсутствия волос  на голове не применим
сибирский  способ обнаружения  вшей  и  их  уничтожения, когда водят тыльным
концом ножа  по голове, раздвигая  пряди волос и,  подвинув к нему  вошь или
гниду щелкают словно кедровые орешки. Клопов убивают только больших, жирных,
отъевшихся, черно-кровяных;  малышейклопиков жалеют: пусть  еще  поживут.  В
камерах  стены   от  клопяных  надавов  выглядят  сюрреалистично,  а   порой
абстрактно, так как вокруг шконок из-под известковой штукатурки их  выжигают
спичками, делая черные мазки. Клопы горят с треском.
     Бескрылые клопы отличные парашютисты и  спускаются на человека в  любом
месте. Кусают они больно, спина опухает,  начинается зуд. Перед какой-нибудь
комиссией  администрация приказывает чистить  стены  от  надавов, в камерах,
покрытых шубой, это невозможно, а гладкие  стены чистят так: берут доминушки
и ими соскабливают наплывы  размазанных клопяных тел. При этой  операции все
покрывается красной известковой пылью, люди чихают,  задыхаются,  проклинают
тюремное начальство, только не клопов. Зэки уверены, что клопы живут до  500
лет и уже  одним  этим вызывают к себе  уважение - кусали еще узников  Ивана
Грозного, Петра, Сталина и сейчас то же самое творят. Не разрешается убивать
тараканов и  пауков - они хозяева хаты.  Самые крупные  величаются паханами,
вождями, генсеками, а  то и по имени  -  вон вышел  Фидель  Кастро -  черный
таракан, паук Хомейни  уполз под толкан.  Могут  отлупить за убийство такого
'вождя'. В Новосибирской тюрьме тараканов заставили соревноваться с клопами,
вшами,  пауками. Высушенных тараканов курят, их также пьют. Это на спор, при
проигрывании.  Набрать  кружку тараканов  непросто, их хоть и много,  но они
шустрые, как  цыгане,  и посуда  наполняется ими за  месяц а то и  два: Пьют
глотками, поперхиваясь, жевать не полагается. К мухам в камерах отношение не
особо  положительное -  спать мешают; в карцерах,  наоборот,  их любят. Мухи
изображают самолеты,  за которыми в одиночестве  интересно наблюдать. Иногда
устраивают игры имени Валерия Чкалова или Полины Осипенко.  Выбирают муху  и
гоняют,  не давая  возможности сесть, время засекают, и так до тех пор, пока
обессиленная  муха  не  упадет  замертво.  Чтобы  муха  долго  продержалась,
советуют накормить ее  кровью клопа,  смешанной  с сахаром, и  продержать  с
такой  пищей  парочку  суток  в  темноте  спичечного   коробка.  Такие  мухи
становятся чемпионами. Мухами играют на курево, сахар, конфеты.
     Пауки   -  объект   особой  заботы.   Их  очень  уважают  за   всеобщую
проникаемость. Живут они  везде  - в камерах,  карцерах, смертных коридорах,
провожая зэка по вышак. У пауков многому можно научиться и наблюдать за ними
не  надоедает. Особенно, как они ловят  мошек, мух, маленьких  тараканчиков.
Они очень быстро растут. Их можно вызывать на подсвистывание. Они доверчивы.
Ждешь,  бывало, в карцере  часами, когда  же, наконец, появится  молодец  из
укрытия.  Называешь  его  добрым именем, самым  любимым  именем друга.  Вот,
наконец, появился Иннокентий, притаился. Он тоже может ждать часами - стоять
на вассаре. Паутина  - чудо природы, в лучах, попадающих в карцер  случайно,
искрится, а какое сложное переплетение нитей! Забава, которая сразу отвлечет
от  мрачных мыслей и прилипчивых  дум - наблюдать, как вошь  перебирается по
паутине. Вшей пауки не трогают. Сначала вошь пробует ползти, но запутывается
в паутинных узлах  и  тут  начинает  акробатические  номера  выкидывать. Она
кувыркается, как  дельфины  в  гонолулском океанариуме, выпендривается,  как
Олег Попов  на арене. Потеха, одним словом.  Паук тоже наблюдает и, пожалуй,
усмехается.
     Мокриц и слезневидок хоть полагается тоже не убивать, но их не любят. В
них воплощение подлинного тупоумия, уж  больно скользкие, гадкие,  как лысый
хуй с прищуром  городской следователь  Леня Соловьев. Ни на  что не  годные,
пусть себе живут и смердят в мокрых туалетах.
     Мышки - еще одна отрада.  Их в тюрьме много. Ловят их обычно шахматными
досками. На доску  кладут хлебца с  сахаром, делают подпорку из карандаша, к
которой привязывают  нитку,  и наблюдают.  Надо тихо сидеть и за  ночь можно
парочку  запросто  поймать.  Затем  кому-нибудь в сидор  положить, в  узел с
продуктами, спящему черту  или пидору засунуть под одеяло. Можно и в сапоги,
некоторые зэки их боятся и подпрыгивают в ужасе. С  мышками можно играть. Их
не убивают, а играют долго, пока ктонибудь не скажет: 'Садисты, подумайте, у
мышки есть все же детки, подружки'. И ее отпускают восвояси.
     Крысы.  Это  вроде тоже  зэки, умные.  О  них рассказы ходят всякие:  и
жуткие, и  добрые.  Жуткие  - когда  крыс много,  они голодные. При всеобщем
голоде  крысы  грызут трупы,  начиная  с ушей  и носов. Крысы очень  ловкие,
верткие - лазят по  канализационным  трубам, толканам, унитазам.  Часто  там
погибают, устраивая  потопы в камерах. Вылезают мокрые. Позавидовать можно -
настоящие воры.
     Вам  непременно расскажут о том, как  один  зэк поймал в карцере крысу,
кормил ее,  расчесывал,  берег от ментов, а  потом стал с ней  передавать  в
другие карцеры и камеры ксивы, привязывая  их  к лапкам. Был  в  курсе  всех
тюремных  дел.  Она даже  спала  с  ним иногда, прижавшись к  груди.  Многих
выручила и предупредила.  И вот  однажды исчезла Королева.  Зэки загрустили,
думали, что менты прихлопнули. Судачили: 'В капкан  попасться не должна, она
умница,  берет  пищу  только  из  рук,  отравить  поэтому не  могли,  ментов
различает  по  походке'.  Что  же все-таки  произошло?  Однажды спит  зэк  и
чувствует, что кто-то по его телу  ползает. Приоткрыл глаза - на груди сидит
Королева с детишками, крысятами. Пришла, не пропала.
     Самые  невероятные истории  рассказывают о  крысах.  Они,  оказывается,
очень ловко деньги воруют  и  из хрустящих  бумажек делают  гнезда. При этом
изображение Ленина  на деньгах обгрызают, что-то он им  не нравится. Обожают
собирать  зеленые трешки  и  коричневые  рубли. Воруют  по выбору украшения,
серебряные и золотые цепочки, кулоны и даже куриные яйца. Три  крысы-подруги
подползают к  яйцу, одна сверху захватывает его лапами, прижимая  к животу и
опрокидывается на спину, две  другие берут ее зубами за хвост и тащат против
шерсти в норы.  Сотни  яиц похищают за ночь, работая целыми коллективами. По
повериям как только в  тюрьме появится крысиный король  - три и более крысы,
сросшиеся хвостами, так жди, что 'хозяин' скоро дуба  врежет, или сам коньки
отбросит, или  его братва примочит. Королем  таких крыс называют потому, что
они передвигаются с трудом, как сиамские близнецы, садясь на других  крыс. У
всех тогда появляется веселое настроение, начальника перестают  бояться. Он,
гад, и не подозревает, что зэки знают о том, что его песенка в этом мире уже
спета.  В  лагерях  Карельской и  Коми  АССР,  Урала  и  Сибири ходит  много
рассказов о  медведях,  которые помогают  и выручают зэков, на лесные деляны
приносят мед,  оленину, давят незаметно  сторожевых  собак. Некоторые  зэки,
сказывают,  имели  медведиц-любовниц, а зэчки -  мишек-ухажеров. Медведицы -
это женщины, только в  шубах. Разденешь  такую - настоящая  белокожая мадам.
Мишки  -  парни  обходительные.  Медведи  питают органическое  отвращение  к
колючей  проволоке и всякого рода лагерным  заборам. Белые мишки в одном  из
Чаунских лагерей на  Чукотке за ночь  все вышки вокруг  лагеря  пораскидали,
наведя  панику  на  ментов-охранников,  те  с  перепугу автоматы  побросали,
наложили  в  штаны  и остались  заиками до конца дней. Мишки повалили забор,
проникли в зону и сразу в ларь, давай выкидывать зэкам продукты.
     В тех  местах, где водятся медведи, бывшим работникам лагерей  лучше не
жить,  они  их  ловят, прячут  под  колдобину,  чтобы  протухли,  а  потом с
аппетитом  поедают.  Если  бывший  охранник устроится в  геолого-ра