возь сражения,
он плыл с ним по морю! Но он забыл о нем, как только вошел в
ворота  Каэр  Камланна, и вспомнил только  сейчас,  когда  о
свитке  заговорил  Артус, - договорил  так,  словно  бард  и
должен  был  вынести этот свиток из тьмы на  свет  и  теперь
развернуть перед двумя людьми, повелителями этого мира.
      Юноше  казалось, будто здесь, в этой  тесной  комнате,
собирается гроза. Дрожа, он вытянул из рукава рубахи цилиндр
со свитком и положил на стол перед Артусом.
      Артус  развязал шнурок, стягивавший свиток и придержал
верхний   край.   Меровий   спокойно,   обыденно   развернул
пергамент.  Глядя  через плечо Артуса,  король  стал  читать
написанное в свитке, не шевеля губами. В какое-то  мгновение
брови Меровия выгнулись дугой, Артус сохранял бесстрастие.
      Корс  Кант вытягивал шею, но не мог прочесть  т  слова
оттуда, где стоял. Ему казалось, что на пергаменте -  что-то
вроде  карты. Вертикальные и горизонтальные линии  соединяли
слова. Нет, то была не карта. Скорее, генеалогическое древо.
      Бард оторвал глаза от пергамента и увидел, что на него
смотрит Меровий.
     Корс Кант зарделся.
      -  Прошу  простить меня, государь.  Мне  не  следовало
подсматривать.
       -   Этот  свиток  принадлежит  тебе,  сын  мой.   Нас
интересовало  только то, что в нем написано.  Боюсь...  -  и
Меровий умолк, полуприкрыв глаза.
      В  раздумьях  он  удалился  прочь  -  наверное,  очень
далеко...  Быть  может,  в Иерусалим,  а  быть  может,  и  в
Армагеддон,  на  многие века вперед. Губы  его  были  крепко
сжаты.  Корс  Кант поежился. Еще никогда ему не  приходилось
видеть короля таким суровым, безжалостным.
      Меровий  опустил  голову. Пряди длинных  черных  волос
упали   ему   на   лицо,  спрятали  горящие  глаза,   полные
неприкрытой  жажды власти. Он протянул левую руку,  коснулся
пергамента...
      "Этот голос, - в отчаянии думал Корс Кант. - Этот  его
проклятый  голос, что все время звучит у  меня  в  ушах!  Он
сказал, что свиток принадлежит мне? Да, ведь я нашел его,  я
взял его из руки мертвого принца там, в каменной гробнице!"
      Корс  Кант  робко  шагнул к столу. Артус  почувствовал
неладное. Внешне он не выдал волнения, однако явно был готов
ко всему.
      И  вдруг Меровий улыбнулся и покачал головой. Отступил
-   шаг,  прикрыл глаза, отпустил свиток, и  тот  сам  собой
свернулся.
      -  Я  был прав, что так страшился! - сказал он. -  Это
откровение не для меня. Оно было дано тебе, сын мой, но чьей
рукой  -  этого я никогда не узнаю. Разверни свиток,  прочти
его и скажи мне, что ты прочел.
      Корс  Кант  шумно,  судорожно выдохнул.  Собравшись  с
духом,  шагнул к столу, пододвинул свиток к себе и расправил
пергамент.
     "Свиток. Думай только о свитке, как подобает друиду..."
     Перед взором Корса Канта действительно предстала чья-то
родословная,  где  имена  соединяли  линии.  Бард   насчитал
двадцать один ряд имен. Некоторые ряды обрывались - то ли из-
за  того, что кто-то в этом роду умирал бездетным, то ли из-
за   того,   что   этот   род  не  интересовал   составителя
родословной.
      "Составителей  было несколько",  -  понял  Корс  Кант,
рассмотрев  строчки,  написанные  разным  почерком.   Нижние
строки  были писаны по-латыни, верхние - на языке Лангедока,
но и там порой встречались латинские варианты имен.
     В правом верхнем углу Корс Кант обнаружил имя "Меровий-
Меровиус".  Оно  было  обведено рамкой,  как  и  все  прочие
мужские имена этого рода в семи предыдущих поколениях.  Род,
предшествующий роду Меровия, содержал большое число  мужских
и женских имен.
     - Это ты, государь? - спросил Корс Кант.
      -  Моего  отца звали Морус, а мою мать - Джульетта,  -
отвечал Меровий, не глядя в пергамент.
      - Гм. Вот он, Морус, прямо под тобою, но твою мать тут
зовут Жоли. Ее так называли? Король пожал плечами.
      -  Увы,  мне не суждено было повстречаться с нею.  Она
умерла, рожая меня.
     - А как звали твоих прапредков?
      -  Отцом  моего отца был Робер д'Альпин,  а  дедом  по
материнской  линии  -  Робер Гранне,  прозванный  Рупертусом
Фиделиусом после того, как он изгнал Алариха и его вестготов
из  Острезии. Увы, деду не удалось убить самого  Алариха,  и
потому  через  десять  лет  вестготы  снова  пошли  на  Рим,
захватили его и удерживали трое суток.
      -  Государь, это ты. Это твоя родословная. - Корс Кант
смотрел  на  Меровия,  а  тот вдруг смертельно  побледнел  и
вцепился пальцами в крышку стола. Dux BeIIorum не глядел  ни
на барда, ни на короля.
      Меровий  заговорил негромко, и голос  его  вибрировал,
звучал гулко, отстранение.
      -  Магистр-бард,  прошу тебя, прочти мою  родословную,
весь  перечень  моих  предков-монархов,  и  скажи  мне,  кто
значится в самом начале.
      Корс  Кант  прокашлялся  и принялся  разбирать  имена,
написанные витиеватым почерком.
     - Морус, Робер д'Альпин, Этьен д'Альпин... - Чем дальше
он  читал,  тем  труднее становилось  разбирать  имена.  Тут
стерлись  чернила, там упала клякса... Но вот юноша добрался
до  конца.  -  Симон  Больший, Симон Меньший,  и...  -  бард
'  /-c+ao,  поднес пергамент к светильнику,  не  веря  своим
глазам.
     - И? - поторопил его Меровий.
      -  И...  Иисус, через свою супругу, Марию Магдалину...
Корс  Кант  уставился на Меровия, а тот хранил хладнокровие,
но явно торжествовал.
      -  Ты..,  государь, но ты никогда не говорил мне...  -
изумленно вымолвил Артус.
      -  Не  говорил,  ибо до сей поры и сам  слышал  только
туманные разговоры родни. Дед рассказывал мне про это, когда
укладывал спать.
      -  Иисусе! Бог мой! Меровий, да ты сам понимаешь,  что
это  значит!  -  Артус встал и осторожно,  бережно  коснулся
пергамента.  -  Но это же свидетельство, это доказательство!
Священный Грааль!
     - San graal!
     - Sang raal, - поправил его Меровий.
     - Королевская кровь, - перевел Корс Кант. В этих словах
содержалось такое могущество, что даже произносить  их  было
страшно.
     Артус зловеще усмехнулся:
      -  Камень Петра смывается кровью Иисуса. Корс Кант  не
нашел ничего лучше, как снова вперить взгляд в родословную.
      -  Но..,  но как же... Иисус, мог быть отцом  каких-то
детей, если он никогда не был женат?
     - Вот как? - усмехнулся Меровий. - Но откуда нам знать,
что он воистину умер на кресте? Кто это сказал?
      - Как кто? Первые святые - Матфей, Марк, Лука и Иоанн.
И апостол Павел.
      -  Павел  при  сем не присутствовал, - возразил  Артус
тоном римского законника, каковым и был до тех пор, пока  не
получил  от Меровия легион, которым командовал в Иерусалиме.
- Его вряд ли можно считать надежным свидетелем.
      - Хорошо, - проговорил Корс Кант сердито. Высказывания
Меровия его пугали. - Но как же быть с четырьмя Евангелиями?
      - Каждое из Евангелий, все четыре, были рассмотрены на
Никейском Соборе, всего сто лет назад, - заявил Артус.  -  В
это  время последователи Иисуса Христа находились во  власти
культа  апостола  Павла, католической церкви,  возглавляемой
Папой  Римским. Валентинианцы, маркиониты, а  в  особенности
василидиане были тогда сурово осуждены. Только последователи
святого  Павла  имели  право судить о  том,  какие  из  книг
Священного Писания являются истинными Евангелиями, а какие -
еретическими.
      Так  чего же дивиться тому, что Евангелия от Фомы,  от
Равноапостольной Марии Магдалины и писания  Василидиан  были
преданы анафеме, признаны апокрифическими, еретическими?
     - Василидиане, - кивнул Меровий. - Вот кто был прав.
      - Василидиане учили тому, что Иисус не умер на кресте,
- пояснил Dux BeIIorum.
      -  Но  почему  же  я  никогда не  слышал  об  этом?  -
требовательно вопросил Корс Кант, в волнении  забыв,  с  кем
разговаривает и как ему подобает вести себя.  -  Почему  это
скрывали от меня, когда я изучал жизнь и подвиги Спасителя?
      -  Василидиане утверждают, что место Христа на  кресте
занял Симон-Киринеянин, - сказал Меровий.
      Господь  сначала  бежал в Грецию, в Аркадию,  а  потом
отправился  на  окраину Римской Империи, на  мою  родину,  в
Сикамбрию, которую римляне называли Галлией, Трансальпийской
Галлией.  Там  он  и обосновался вместе со своей  спутницей,
женой - Марией Магдалиной. Там они исполнили волю Бога Отца:
плодились и размножались.
      -  Так  начался  мой род. И я в Аркадии...  -  Меровий
склонил голову.
      Корс  Кант моргнул. Нет, конечно, сияние вокруг головы
Меровия  было  вызвано светом лампы. Могущество,  излучаемое
королем,  было сродни могуществу любого монарха, помазанника
Божьего.  То,  что  Меровий умел исцелять прикосновением,  -
наверняка  фокусы, которыми владеют Строители храма,  что-то
из области алхимии. Такие штуки мог бы временами проделывать
и Корс Кант, бард-недоучка!
      И  все  же юноша опустился на колени. Что-то заставило
его опуститься на колени и склонить голову в земном поклоне.
       Нежная   рука  коснулась  его  макушки.  Божественная
благодать  проникла в душу Корса Канта,  пронизала  всю  его
суть,  ударила,  подобно молнии. Не  отнимая  руки,  Меровий
заговорил  неземным,  отстраненным голосом  -  почти  таким,
каким произносил пророчество в харлекском лесу.
      -  Не  бойся  своей плоти, но и не люби  ее.  Если  ты
боишься  ее, она будет владеть тобой. Если ты будешь  любить
ее, она поглотит и обездвижит тебя.
     Король отнял руку. Корс Кант поднял глаза. По щекам его
текли слезы. Dux BeIIorum тоже упал над колени перед особой,
в чьих жилах текла Королевская Кровь!
      Свиток снова свернулся в трубочку. Меровий взял его со
стола и отдал Корсу Канту.
     - Оберегай эту реликвию, бард. Она была дана тебе, а не
мне.
      Корс  Кант  взял  свиток.  Руки  у  него  немилосердно
дрожали. Он крепко сжал пергамент. "Я понимал, но не знал! Я
так  крепко  сжимал его там, в подземелье, и когда  плыл  по
морю... Я прятал его от любопытных глаз.., но знал ли я, что
это  такое? Быть может, свиток сам сказал мне о том, как  он
важен?"
      -  Он никогда не попадет в руки врага, мой повелитель.
Он  всегда  будет ждать тебя, когда бы ты ни попросил,  если
тебе понадобится доказать свое первородство.
     Меровий вздохнул.
      -  Не  знаю, придется ли. Не знаю, стану  ли  я  вновь
править моим городом, стану ли Царем Иерусалимским. Но  одно
я знаю наверняка: ты призван, Корс Кант Эвин, бард Камланна,
зачесть этот свиток тогда, когда остынет прах Пендрагона.
      Артус  шумно  выдохнул, поняв, что  речь  идет  о  его
смерти. Однако он промолчал.
      -  А  теперь мне пора идти, - сказал Меровий. - У меня
неотложный разговор с близким другом.
     Он развернулся и вышел, не обернувшись.
      Артус  поднялся  с колен. Далось это ему  нелегко.  Он
/.,.`i(+ao.  Таким усталым и постаревшим Корс  Кант  его  не
помнил.
      -  У  меня  также срочное дело, - сказал он  и  мрачно
поджал губы. - Не знаешь ли ты, где моя жена?
     - Я ее видел в триклинии, государь, когда мы уходили.
     - Разыщи ее. Попроси прийти сюда, в мой кабинет.
     - Хорошо, государь.
      Корс  Кант  поднялся и шагнул к двери,  но  на  пороге
остановился.  Чувство  долга снова вступило  в  спор  с  той
клятвой, которую он дал своей возлюбленной. "Как я  могу  не
рассказать  королю  Британии о  том,  что  вышивальщица  его
супруги  пыталась заколоть его? Как я могу умолчать  о  том,
что эта вышивальщица - дочь принца, предавшего его? Но как я
могу предать Анлодду?"
      Корс Кант чувствовал, как распирает его грудь - совсем
как пузырь, который надували чересчур усердно. Артус молчал,
но  Корс  Кант  чувствовал, что Dux Bellorum смотрит  ему  в
спину и ждет.
      "Ланселот ничего не сказал. Должен был или  нет?  И  я
тоже не сказал о ней ни слова!"
      Корс  Кант уставился себе под ноги и ни с того,  ни  с
сего  задумался  о  том, что происходит при  ходьбе:  голова
управляет ногами или наоборот.
     "Она моя принцесса. Моя богиня. Я обязан служить ей. Но
он Dux Bellorum, он правитель Британии! Мой долг..."
      -  Ты  хотел  что-то сказать, бард?  "Она  моя..,  моя
любовь".
      -  Ничего,  государь. - "Будь проклят  долг..,  прежде
всего я должен повиноваться ей!"
      Корс  Кант  решительно шагнул в коридор, понимая,  что
переступил не только через порог кабинета.
      Обратную  дорогу  он  нашел без  труда.  Вернувшись  в
триклиний,   он  быстро  разыскал  принцессу  Гвинифру,   по
обыкновению окруженную толпой поклонников. Она восседала  на
коленях  у  какого-то  рыцаря, и  сын  сенатора,  известного
своими  выступлениями, обличающими похоть и  взяточничество,
гладил ее бедро.
      - Госпожа, - обратился к ней Корс Кант. - Dux Bellorum
просит  тебя оказать ему честь и прибыть в его кабинет,  где
он в столь поздний час трудится.
      Похоже,  ему не очень-то удалось скрыть осуждение.  Но
Гвинифра, если и заметила это, сделала вид, что это не так.
      -  Благодарю  тебя,  маленький бард,  -  сказала  она,
насмешливо  улыбнувшись. - Я по обыкновению невыразимо  рада
такому  вниманию со стороны моего супруга,  а  его  огромный
кабинет.., я просто обожаю.
      Корс Кант побагровел от смущения. Он снова не выдержал
словесного  поединка  с  Гвинифрой.  Юноша  поспешил  прочь,
уговаривая  свое  тело слушаться и не  отвечать  на  зрелище
полуобнаженной принцессы.
      Но  как  раз на выходе из зала кто-то схватил  его  за
плечо и сжал так больно, что юноша едва не вскрикнул.
     Бедивир, чья физиономия заросла густой щетиной, зловеще
уставился на Корса Канта. Один из передних зубов у  Бедивира
`  ah  b  +ao и сильно качался при каждом слове. Изо  рта  у
рыцаря несло почище, чем из подземного царства Плутона.
      Силач схватил Корса Канта за рубаху, притянул вплотную
к себе и злобно прошептал на ухо:
      -  Ушла  она  через парадную дверь, вот  только  потом
повернула,  по  кругу пошла, так что  ищи  ее..,  у  него  в
покоях. А уж чем они там занимаются, это ты сам посмотри.
      Бедивир отпустил Корса Канта, и бард шлепнулся на пол,
дрожа.  Брат Кея расхохотался - противно, хрипло. Отвернулся
и, покачиваясь, зашагал прочь.
      Корс  Кант,  у  которого чуть не остановилось  сердце,
вскочил и стремглав бросился к лестнице.

                          Глава 36

      Ланселот шагнул в комнату, отбросив занавес.  Анлодда,
сидевшая на кровати, вскочила при его появлении.
     - О... Ланселот! - проговорила она, вскинула руки и тут
же опустила.
     - Ну?
      - Давай поскорее, пока Этот Мальчишка не заметил моего
отсутствия.  Он  тоскует  обо  мне.  Почему  -  это  я  тебе
рассказывала, так что давай больше об этом не будем. Болтать
о  таком - это все равно, что посылать букеты цветов мулу  в
благодарность за то, что он пашет твое поле. - Она  ойкнула,
закрыла рот ладонью. - Нет, ты не подумай, я не тебя назвала
мулом! - Ее щеки горели, как губная помада Селли Корвин. - И
не  хотела  сравнить  то,  чем мы  собираемся  заняться,  со
вспахиванием  поля. О, мой язык! Почему я так много  болтаю?
Наверное, я похожа на варварскую обезьянку?
      "Держи дистанцию. На самом деле тебя тут нет. Ты  там,
далеко-далеко, в лаборатории Франкенштейна. Но  почему  нет?
Можно ведь? На самом деле - ведь нет ни ее, ни меня!"
      -  Разденься, Анлодда, - холодно распорядился рвущийся
на волю Ланселот.
      Она  растерялась. Нашла взглядом какое-то пятнышко  на
стене.  Питер  видел  ее  словно  сквозь  воду.  Ее  фигурка
колебалась, расплывалась.
      Она разделась - так, словно собиралась лечь спать. Или
так,  словно пришла в баню. Никакой чувственности. Развязала
шнурки туники на плечах, потом завязки на сорочке, и стащила
ее через голову.
      Питер  ничего  не  мог поделать. Глядя  на  обнаженную
Анлодду,  он  думал о Гвинифре. Питер - да, но Ланселот  был
другого  мнения. Его страсть вырывалась наружу,  рушила  все
моральные устои Питера, словно замок из песка.
      Питер  разделся так же хладнокровно, как Анлодда.  Она
неловко  шагнула  к кровати, по пути чуть коснувшись  Питера
пальцами. Села, вымученно сладострастно улыбнулась.
     - Ну, Галахад, быть может, ты мне покажешь, почему тебя
прозвали Лансом <Ланс (от англ. "Lance") - пика, копье.>?
      Питер тяжело повалился на кровать. А потом... Такого с
Питером  никогда  не  бывало.  Он  окончательно  раздвоился.
Ланселот  упивался  страстью, а Питер  наблюдал  за  ним  со
ab.`.-k, словно смотрел сцену из эротического фильма. Что-то
одобрял, что-то критиковал.
       Анлодда   старалась  изо  всех   сил,   отвечала   на
прикосновения, на ласки Питера. Еще мгновение.., она  широко
открыла  глаза,  но не вскрикнула. То, что она  так  хотела,
произошло.
      Она  закрыла глаза. Ее губы шевелились.  Чье  имя  она
произносила, Питер не мог понять - его или Корса Канта.  Ему
было все равно. Сам он негромко произнес:
     - Гвинифра, я люблю тебя.
      Но  Анлодда либо не расслышала, либо ей это было также
безразлично.

                          Глава 37

      Шаг,  еще  шаг... Еще два. Страшась того, что  он  мог
увидеть  наверху, Корс Кант поднимался вверх по лестнице,  и
этот  путь  казался  ему  страшнее  подъема  по  веревке  из
подземелий Харлекса.
       Бард  ступал  тяжело,  словно  каменный  тролль.   Он
надеялся, он молился о том, чтобы в тот миг, когда он войдет
в  комнату Ланселота, принц и Анлодда были заняты чем-нибудь
более или менее невинным.
      Бард  повернул за угол, на негнущихся ногах  дошел  до
двери.  Занавес был задернут плотно - ни щелочки. Но никакая
ткань,  даже  самая плотная, не могла бы заглушить  звериных
хрипов полководца и сладкого постанывания.., кого? "Но  нет,
это же не она, это не может быть она! Я же не осмелюсь войти
в  покои  принца,  когда  он  с  женщиной?  Нет,  "я  должен
отвернуться и уйти!"
      Чей-то  шепот в ушах. Память? Или тот дух, что  всегда
подсказывал  ему, как поступить? "Не бойся плоти,  но  и  не
люби ее".
      Корс  Кант  протянул  руку  и  помертвевшими  пальцами
коснулся занавеса.
      "Если  ты  будешь  бояться ее, она  станет  повелевать
тобой".
      -  Душа женщины, - прошептал юноша, припомнив странный
пророческий  стих Ланселота. - "Душа женщины, душа  женщины,
созданная в мрачных безднах царства Плутона..."
      Он глубоко вдохнул, скривил губы в злобной решительной
ухмылке... "Мне нет дела. А кому есть? Только не мне!  Пусть
себе любится с этим варваром, мне-то что?"
      -  В  конце концов, - проговорил он вслух, не страшась
того, что его услышат за занавесом, - ты - принцесса, а я  -
всего лишь бард, и мы не можем пожениться и даже просто быть
вместе: ты сама мне это столько раз твердила.
      Губы  у  него задрожали. Ему пришлось прикусить  губу,
чтобы не разрыдаться.
      "Если ты возлюбишь ее, она поглотит и обездвижит тебя.
Мне все равно, что вы там делаете. Но я иду".
      Корс  Кант бесшумно отдернул занавес и увидел зрелище,
поразившее его до глубины души.
      Его  возлюбленная  и  Ланселот сжимали  друг  друга  в
.!job(oe.  Анлодда впустила принца в сокровенную хрустальную
пещеру, куда обещала впустить только...
      "Нет!  Она никогда ничего не обещала мне, кроме  любви
Сестры и Брата, Строителей Храма".
      Он  молчал, но Анлодда вдруг открыла глаза, словно  он
окликнул ее. Губы ее разжались, глаза стали огромными.  "Как
блюдца, как мельничные жернова". Она замерла...
     Она молча смотрела на него, часто-часто моргая. Не было
в  ее взгляде ни вины, ни угрызений совести, ни стыда, и все
же лицо ее побелело от страха. А Ланселот, лежавший спиной к
двери,  ничего не видел, не понимая, что занимается  любовью
посреди Большого Цирка.
     Наконец Анлодде удалось выдавить:
     - Нет! Нет! Конечно, нет!
      -  Ты  любишь  его? - вопросил Корс Кант,  еле  шевеля
губами.
      При  звуке  голоса барда Ланселот замер  и  запрокинул
голову.