нина
проступке - о воровстве!  И  где?!  В  святом  месте  -  в  мечети!  Да,
правоверные, этот  человек  ограбил  мечеть!  Его  стихи  выдают  его  с
головой:

   Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.
   Не в жажде чуда я и не с мольбой.
   Когда-то коврик я стянул отсюда,
   Истерся он, хочу стянуть другой.

   - И это я написал.
   После такого признания над Багдадом прон„сся недоуменный ропот.
   Довольный собой казий ещ„ раз поклонился эмиру и продолжил:
   - Но это не вс„! Человек, стоящий перед вами,  создал  сотни  стихов,
восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как  написано  в  Коране,
мужчина любит лишь своих законных ж„н, а  в  рубай  этого  безрассудного
старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами  основы  семьи  и
брака! Он призывает юношей  пить  вино  и  развлекаться  на  лужайках  с
музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова:

   Я терплю издевательства неба давно.
   Может быть, за терпенье в награду оно
   Ниспошлет мне красавицу легкого нрава
   И тяжелый кувшин ниспошлет заодно...

   - Я признаю эти стихи.
   Теперь уже не ропот, а рокот возмущ„нных  голосов  повис  в  воздухе.
Оболенский слушал все обвинения в адрес  дедушки,  опустив  голову.  Как
бывший работник прокуратуры, он  не  мог  не  признать  их  весомость  и
состоятельность.  Хотя...  вс„  равно  бы   не   вспомнил,   что   такое
"прокуратура".
   - О  Аллах,  всемилостивейший  и  всемогущий!  Если  бы  только  этим
ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его,  снисходя
к  его  почтенным  годам.  Но  он  посмел  поднять  руку  на...   самого
Всевышнего! Он, в сво„м слепом ничтожестве, попытался свалить на  Аллаха
всю ответственность за свои  же  грехи.  Он  бесстыдно  обвиняет  самого
Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные:

   Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь,
   И опрокинул мне с вином стакан, Господь!
   Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства?
   Гром раздери меня, коль ты не пьян, Господь!

   Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть  как-то
перебить фанатичный р„в толпы. Хайям ибн Омар  только  молча  кивнул,  в
очередной раз подтверждая сво„ неотъемлемое авторство, и остановить  вой
оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не  будем  врать,  что  в  вину
старика поверили все, для большей части народа его стихи были  абсолютно
близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но  были  и
другие... Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны
и полны нечеловеческой злобы к любому  творцу,  пытающемуся  жить  своим
умом - вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий  патетично
бросил в толпу: "Виновен ли этот человек?" - нашлись те,  кто  счастливо
завопил:  "Виновен!"  Селим  ибн  Гарун  аль-Рашид  был  очень  доволен.
Огромный волосатый  палач  положил  тяж„лую  пятерню  на  хрупкое  плечо
старика...

***

   Вс„ лучшее о себе я тоже услышу после смерти...
   Автор.

   Вот мы не  так  давно  рассуждали  с  вами  о  похожести  религиозных
догматов, а теперь косн„мся одного, очень яркого, различия. Помните, как
сказано у христиан: "Тому, кто ударит  тебя  по  правой  щеке,  подставь
левую..." Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и  он
больше  не  дрался.  А  может,  и  извинился  в  придачу...  Но   честно
предупредим:  на  пьяниц,  наркоманов,  садистов  и  душевнобольных  это
правило  не  распространяется!  В  исламе  вс„  иначе,  там   официально
разрешено  "отвечать  на  зло  равноценным  злом".  Хотя  "простивший  и
смирившийся будет возвышен Аллахом"! Вот видите,  им,  восточным  людям,
это можно, а нам... Может быть, именно поэтому  мы  так  легко  забываем
добрые христианские законы и с  присущим  русскому  человеку  смирением,
получив по правой щеке, размашисто сворачиваем  зачинщику  челюсть!  Всю
челюсть. Чего уж там на пощ„чины размениваться...
   - Ты хочешь  что-нибудь  сказать?  -  Эмир  поднял  руку  с  холеными
пальцами, посверкал перстнями, и над площадью разом воцарилась тишина. -
Говори, ибо следующие слова ты будешь произносить  уже  перед  престолом
Всевышнего!
   - Я... старый, выживший из ума глупец...  -  Хайям  ибн  Омар  высоко
поднял голову, чтобы никто не видел его слез. - Я писал свои  стихи  для
людей, обладающих тонким умом, чувствующих  шутку,  и  если  над  кем  и
смеялся, так лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом... И  вина
моя столь велика, что не имеет прощения! Я... своими руками... послал  в
Багдад самого прекрасного, самого умного, самого почтительного  из  всех
юношей - своего внука Льва Оболенского...
   Здесь стоит сделать короткий  перерыв  ради  описания  выражений  лиц
присутствующих. Должен признать, что вс„ многообразие чисто человеческих
эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной  яркости.
Народ вытянул шеи и разинул рты - оказывается, ловкий Багдадский вор был
внуком знаменитого поэта!  Эмир  вытаращил  глаза,  до  боли  в  пальцах
впиваясь в подлокотники трона,  -  ему  совсем  не  хотелось,  чтобы  на
площади, прилюдно, вспоминали о том, как этот  молодец  украл  рыженькую
танцовщицу Ириду! Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва
Оболенского, чтобы те его ни за что не возвращали! А сам Багдадский  вор
шумно рыдал на плече у Ходжи  Насреддина,  вытирая  мокрый  нос  его  же
фальшивой бородой, потому что  "таких  хороших  слов  он  от  дедушки  с
детства не слышал"...
   - Да, мой бедный внук был вором... это я сделал его таким. Ибо если у
народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик  может  разить
его врага страшнее удара  молнии!  Мой  мальчик  был  высоким,  сильным,
голубоглазым, его нельзя было не заметить в толпе. Быть  может,  он  жил
грехом, но у него было большое сердце... Скажите, правоверные, разве  он
хоть кого-нибудь дов„л до нищеты? Разве украл последнюю леп„шку у бедной
вдовы? Разве он обидел реб„нка? Разве не раздавал вс„ ворованное простым
людям?
   - Воистину так...  -  прошелестело  над  базарной  площадью,  а  эмир
посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что  тот  начал
икать.
   - Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство.  Он  был  для
вас звуком праздничного бубна, пота„нным смехом в ночи, глотком  свободы
в тисках безжалостного закона. Закона  -  единого  для  всех,  а  потому
карающего  без  разбора...  Стражи  сказали,  что  мой  внук  уже...  на
небесах... Зачем мне жить? Пусть  и  моя  стариковская  голова  пад„т  к
неумолимым стопам Закона, разучившегося смеяться.
   - О ч„м ты говоришь, вздорный старик?! - рискнул вставить сво„  слово
казий. - Закон - праведен и дан нам  Всевышним  для  укрепления  души  и
смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, ид„т против воли Аллаха!
   - Ты прав, о почтеннейший... - печально подтвердил Хайям. -  Мудрость
предпочтительнее беззаботного смеха.  Я  низко  склоняюсь  перед  каждым
мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и
пища для тела, должна быть  и  правильной,  и  полезной.  Мой  внук  был
насмешкой над вашими мудрыми речами... и  это  плохо!  Но  что  будет  с
человеком, если его поить только молоком и м„дом? Они очень полезны.  Но
иногда... редко... всего один глоток ароматного вина способен принести в
сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ
улыбаться и... верить.
   - Он был вором!
   - Увы... но у него была добрая душа, и его забрала на небеса  сияющая
колесница святого Хызра!
   -  Уж  не  думаешь  ли  ты,  старик,  что  от  этого  мы  сочт„м  его
праведником?! - наигранно расхохотался казий. Его смех прозвучал  как-то
особенно одиноко,  напоминая  скорее  кряканье  полузадушенной  утки.  -
Господин Шехмет, лично присутствовавший при этом,  убежд„н,  что  злодея
забрали, дабы избавить от него землю Востока и бросить великого грешника
пред грозные очи всесильного Аллаха!
   - Что ж, тогда и мне пора отправляться вслед за ним, - покорно кивнул
поэт, опускаясь на колени перед палачом.
   - Но почему ты не хочешь просить о помиловании? - неожиданно поднялся
эмир. - Разве твоя жизнь и твоя смерть не в моей воле?!
   - О нет, великий эмир, вс„ в руках Аллаха... Когда-то  давно  он  дал
мне эту жизнь в долг и сегодня лишь забер„т обратно. Кто я такой,  чтобы
судить деяния Всевышнего?
   - Ответ, достойный мудреца... Но не уподобляйся торопливому юноше - я
мог бы не только пощадить твою жизнь, но и наградить тебя!

   Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
   Чем в число блюдолизов презренных попасть.
   Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
   За столом у мерзавцев, имеющих власть!

   Неожиданно  громко,  отчеканивая  каждое  слово,  словно   серебряный
дихрем, ответил старик.
   Восхищ„нный гул прон„сся над площадью, и Селим ибн Гарун аль-Рашид  с
каменным лицом опустился на трон.
   - Правоверные мусульмане! Вы сами видите закостенелое упрямство этого
седобородого  безумца.  Наш  добросердечный  эмир  сам   предлагал   ему
прощение, - но он отверг его милости.  Пусть  же  ятаган  палача  станет
последним укором тому, кто выпустил на наши  улицы  бесстыжего  шайтана,
именуемого Багдадским вором! Пусть...
   - Довольно! - Густой, благородный бас прервал суетливую речь казия. В
первых рядах  царедворцев  встала  могучая  фигура  девушки  в  чадре  и
подвенечном платье. Она подошла к палачу, еле  слышно  бросив  ему  пару
слов сквозь зубы. Мужчина ахнул, отбросил ятаган и поспешно ретировался,
прикрывая обеими руками то, что так  старательно  прячут  футболисты  во
время штрафных ударов. А девушка, не обращая внимания ни на кого,  легко
подняла старого Хайяма,  ласково  прижимая  к  своей  необъятной  груди.
Стоптанные пятки несчастного бултыхались в воздухе...
   - Что происходит? - искренне удивился правитель.
   - Багдадский вор - Лев Оболенский не умер! -  громогласно  оповестила
"невеста из Самарканда", поставив старика на место. - Он жив!  Отпустите
дедушку, и я покажу вам Багдадского вора.
   Селим ибн Гарун аль-Рашид сделал нервный жест левой рукой,  что  было
оценено как согласие на сделку. В ту же  минуту  к  его  ногам  полетела
чадра, фальшивые косы, красное платье  и  пышные  шаровары.  По  эффекту
разорвавшейся бомбы этот стриптиз превзош„л все  "укусы  пчелы",  вместе
взятые.
   - Будем знакомы, я - Лев Оболенский!

***

   Смех - это не оружие.
   Это - обезоруживание.
   Практика пацифистов.

   После утреннего обхода  главврач  чуть  не  уволил  двух  молоденьких
медсестер.  Причина  увольнения  -  надругательство  над  пребывающим  в
состоянии  комы  больным!  Согласитесь,  это  что-то...  Нет,   в   наше
противоречивое время младший медицинский персонал  мог  быть  уволен  за
взятки (хотя вряд ли...), за невнимание, за преступную халатность, за...
да за что угодно, но не за это! Главврач больницы, а с ним  еще  четверо
специалистов застукали девушек за абсолютно непотребным занятием  -  они
наносили макияж на лицо беззащитного пациента. Вообще,  подобное  деяние
даже трудно с ходу  классифицировать...  Издевательство,  глупая  шутка,
подготовка к будущей практике в морге? Доподлинно никому не  известно...
Обе девицы, рыдая на весь этаж,  клялись  Гиппократом,  что  они  ничего
такого  не  делали.  Совсем  наоборот,  пытались  ватками   и   носовыми
платочками стереть с больного непонятно  откуда  появившуюся  косметику.
Это не они, а кто-то другой подв„л пациенту глазки,  накрасил  реснички,
нарумянил щ„ки и жутко извозил помадой губы. Естественно,  им  никто  не
поверил... Макияж был нанес„н абсолютно профессионально и  явно  женской
рукой. Кое-как главврач  сдержал  праведный  гнев  и  дал  медсестричкам
испытательный срок...

***

   Ай, какое яркое солнце горело в тот  день  над  притихшим  городом...
Какое синее  небо  раскинулось  сияющим  шатром  так  высоко,  что  даже
верхушки минаретов не доставали его, как ни тянулись... И какой  человек
блистал на самой известной сцене Багдада  -  грубом  помосте,  куда  мог
ступить каждый, но оттуда ещ„ никто не уходил своими ногами...
   - Ну, вс„... вс„, дедуль... не надо. - На Льве оставались лишь  белые
нижние шароварчики, чуть ниже колен, да пара ниток недорогих бус.
   Старый Хайям припал к его груди,  и  наш  герой  продолжил  неуклюжие
утешения:
   - Живой я, живой! Что со мной сделается... Ты-то как здесь  оказался?
За каким шайтаном тебя понесло в Багдад... сидел бы себе в санатории,  в
шашки с Бабудай-Агой резался. А, саксаул?
   - Аксакал! Глупый мальчишка! Никуда я не ездил...  -  тихо  признался
Хайям. - Так и сидел в  пустыне.  Джинн  приносил  вести  о  тебе,  одну
чудеснее другой... Потом ты пропал... я пош„л в город...
   - Вот это зря! Я ж не младенец на прогулке, извилинами шевелить умею,
не потерялся бы... Кстати, а где наш ч„рный друг? Я ему пиво обещал.
   - Они... отобрали кувшин.
   - Кто, стражники? - Лев обернулся и грозно поманил пальцем  господина
Шехмета. - Да, да, вас, почтеннейший! Это что же получается? Подчин„нные
вам  блюстители  порядка  задержали  и  обобрали  прямо  посреди   улицы
пожилого, уважаемого человека. Где дедушкин кувшин, а?!
   Шехмет сначала немного опешил, потом подош„л поближе  к  Оболенскому,
присмотрелся повнимательнее и, выхватив кинжал, тонко завопил:
   - Стража-а! Взять его! Он тот самый Багдадский вор!
   Придворные засуетились, двое рослых телохранителей мгновенно прикрыли
правителя, а народ на площади прямо-таки взвыл от восторга!  Вот  стража
никуда не набежала... Зачем бегать? Преступник и так стоит почти  голый,
без всякого оружия перед судом  великого  эмира,  в  окружении  десятков
нукеров и  всадников  с  ятаганами.  А  самое  главное,  что  при  таком
скоплении народа это было совсем небезопасно.  Оболенский  меж  тем,  не
говоря дурного слова, усадил старого поэта на сво„ место и беззастенчиво
обратился к эмиру:
   - Дорогой наш Селим  ибн  Гарун  аль-Рашид,  давай  сначала  ты  меня
выслушаешь, а потом начн„шь домогаться с претензиями. Раз  уж  я  здесь,
перед всем народом, нигде не прячусь и ни  от  чего  не  отпираюсь,  гак
начн„м показательный судебный процесс над Багдадским  вором  прямо  тут!
Граждане-багдадцы, возражений нет?
   - Только не уходи! Останься, ради аллаха!
   Под давлением выкриков из толпы великий  эмир  сдержанно  кивнул.  Он
ведь был поборником истины и верным слугой Закона, а  значит,  никак  не
мог отказать даже самому закоренелому преступнику в справедливом суде.
   - Итак, во-первых, торжественно и официально заявляю: вс„,  что  было
здесь высказано в качестве обвинений моему уважаемому дедушке, - ложь  и
брехня! Если судить о личности поэта по его стихам, то  Пушкин  с  няней
гасил кружками, по-ч„рному! Блок ломал  коням  тяж„лые  крестцы,  Есенин
сосал глазами  синь,  Маяковский  сверлил  флейты  из  позвоночников,  а
Хлебников вообще пинь-пинь-пинькал зинзивером! Есть еш„ Вознесенский, но
он такое писал, мне повторить  неудобно...  Любому  филологу  ясно,  что
дедуля писал образно, на философско-отвлеч„нные темы,  без  обязательной
проекции на себя лично. Кто готов выступить декадентствуюшим оппонентом,
прошу сюда вместе с контраргументами!
   На  до-о-о-лгую  минуту  повисла  гробовая  тишина.  По-моему,  Ходжа
Насреддин был одним-единственным человеком, который хоть  что-то  понял,
Ну, по крайней мере, уловил общую суть...
   - Возражений вс„ ещ„ нет? Отлично.  Селим  Гарунович  ибн  Рашидович,
если ты тоже не против, то мой дед полностью оправдан! Молчишь?  Хорошо,
в большинстве культурных стран - это общепринятый знак согласия.  Теперь
переходим к главному. Какие у тебя претензии лично ко мне?
   На этот раз эмиру было некуда отступать. Становилось совершенно ясно,
что именно здесь и сейчас решается судьба всего  правопорядка,  на  вс„м
Востоке. Если какому-то наглому вору удастся склонить  на  свою  сторону
общественное  мнение  -  нравственность  погибнет  навеки!  Порок  будет
неискореним даже самыми жестокими репрессиями. Если же в  споре  победит
буква Закона, уже никто и никогда не посмеет упрекать великого  эмира  в
злоупотреблении властью, и его имя восславят в веках!
   - Что ж, будь по-твоему, Багдадский  вор...  Я  сам  зачитаю  длинный
список твоих прегрешений, от одного упоминания которых  сердца  истинных
мусульман содрогаются от ужаса! Вот  твой  первый  проступок:  ты  украл
четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил...
   - Ни в одном глазу! - клятвенно заверил Лев. - Но если есть сомнения,
спросим у него самого. Так чем это я вас опоил?
   - А... эм... великий эмир,  он  говорит...  правду,  -  краснея,  как
св„кла, выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и
я ничего не пил! Клянусь бородой  пророка!  Я  только  понюхал  и  сразу
вс„... понял. Я не выпил!
   Над площадью прон„сся чей-то сдержанный гогот.
   Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил:
   - А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской  стражи,
распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних...
   - Смилуйся, о великий  и  справедливый!.,  -  в  полный  голос  взвыл
Шехмет, падая на колени. - Вс„, о ч„м ты говоришь,  сотворили  бесстыжие
демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот
неуклюжий медведь!
   - Есть ещ„ какие-нибудь  обвинения?  -  ровно  спросил  Лев,  победно
подмигивая начинающим хихикать людям.
   - Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь,  мошенницу  Зейнаб!
Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская  ртуть  от  стыда
бежал в родной Каир. Призна„шь ли ты это?
   - Вы о  Ночи  Бесстыжих  Шайтанов?  Так  там,  как  я  понимаю,  тоже
похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда?
   - Истинно так! - дружным хохотом откликнулся народ.
   - Но это был ты! - взвился оскорбл„нный эмир. - Ты и  твой  проклятый
дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин!
   Оболенский открыл было рот, но ответить не успел.  С  переднего  ряда
гордо поднялся невысокий благообразный  старик  и  величаво  прошагал  к
Багдадскому вору:
   - Здесь прозвучало мо„ имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела
Джабраила, прозвучало осуждающим тоном.
   - Ходжа, ты рехнулся, сядь на место!
   - Не мешай, Л„ва-джан, я  тоже  хочу  высказаться.  -  Седая  борода,
длинные усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз.
   - Ва-й мэ-э... - дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем,  то
этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе.
   - Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы
не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем мо„
больное сердце. Я хочу  рассказать  вам,  о  правоверные  мусульмане,  о
маленькой рыжеволосой танцовщице.
   О той, что плясала для вас на базаре, где е„ и заметил наш великий  и
милосердный...
   - Нет! Ничего этого не было! - вовремя  вмешался  побледневший  Селим
ибн Гарун аль-Рашид.
   - Неужели не было? - хором удивились Лев и Ходжа. -  Так,  значит,  в
случае с Иридой Епифенди мы невинны?
   -  Я  ни  в  ч„м  вас  не  обвиняю!  -  дрожащим  от  ярости  голосом
торжественно объявил эмир.
   - О наш благородный правитель, тогда  заплати  нам,  и  мы  терпеливо
отвалим... - ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не  понял,
пришлось объяснять очевидное, - Ты ведь каких-нибудь  пару  часов  назад
обещал сочетаться со мной  законным  браком?  Вытащил  меня  из  гарема,
заставил вырядиться, как белку новобрачную,  с  папулей  моим  при  всех
договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже  не  страсть  как  горю
замуж... Но по законам столь любимого тобой Шариата ты должен  выплатить
нам приличную компенсацию, чтоб мне как "честной девушке" было не стыдно
глядеть в глаза  соседям.  Ну,  так  что,  эмир?!  Будешь  платить,  или
вс„-таки  пожен