стражника:
   - Ведь все мы братья во Христе.
   - Что?! - побагровел тот. - Так этот неверный баран тебе ещ„  и  брат
по вере?
   - Почему же только по вере... Вообще-то  у  нас,  реальных  братанов,
целая система конкретных взаимоотношений. Вс„ по уму и  по  понятиям:  я
ворую, он прода„т. Укрыватель и соучастник...
   - Не-е-е-ет!!! - взвыл  почти  обезумевший  домул-ло,  но  Оболенский
спокойно предложил:
   - Не верите? Идите в дом и посмотрите...
   В  скромный  домик  Насреддина  вломились   все,   включая   наиболее
любопытных соседей. Бедный  хозяин  наконец-то  на  самом  деле  потерял
сознание - по стенам висели дорогие ковры, по  углам  валялась  парча  и
ш„лк, на полу сгрудилась серебряная чеканная посуда, а на  самом  видном
месте стоял большущий раскрытый мешок дорогого пакистанского  опиума.  С
таким поличным стражники не брали ещ„ никого...

***

   На чужую кучу неча глаз пучить.
   Это о жадности, честное слово.

   Сам Оболенский  уверял  меня,  что  никакого  особенного  стресса  не
испытывал. Не сейчас, а вообще... Тьфу, ну, я имею в виду  не  когда  им
обоим вязали руки, намереваясь вести в зиндан, а  вообще  -  в  связи  с
неожиданным перемещением на средневековый, сказочный  Восток.  Так  вот,
стресса никакого! Нормальные люди  кричат,  бьются  в  истерике,  рвутся
домой, к маме, - словом, ведут себя  как  все  реальные  (невымышленные)
перемешенцы во времени. Это только у  плохих  писателей-фантастов  героя
перебрасывают черт-те куда, а  у  него  даже  нос  не  почешется.  Можно
подумать, ему в собственном мире терять было нечего...  А  как  же  дом,
друзья, уч„ба, работа, семья и  родственники?  Им-то  каково,  когда  их
сослуживец, друг или законный муж исчезает неизвестно куда?!  Тут  такое
поле для классических мексиканских трагедий, что уже  не  до  фэнтези...
Нет, дорогие мои, нормальный человек от  перемещения  всегда  испытывает
стресс и страдает всегда - это я вам заявляю вполне авторитетно. Но  Лев
явление уникальное... Никакого страха, никакой паники, никакой  истерики
с выжиманием слез и бить„м себя коленом в грудь -  ни-че-го!  Ну,  разве
что огромное любопытство... Он  с  наслаждением  впитывал  в  себя  саму
атмосферу нового и забытого (как ему  казалось)  мира,  искренне  считая
волшебный  Восток  своей  единственной  родиной.  Незнакомым  словечкам,
периодически у него выскальзывающим, мой друг значения не придавал. Он и
смысл-то их помнил весьма приблизительно, изо всех  сил  убеждая  самого
себя в том, что он  непременно  должен  завоевать  законное  "место  под
солнцем". Или, вернее, отвоевать его назад, ибо его род - род Багдадских
воров Оболенских - наверняка заслуживал большего, чем тюрьма и плаха...
   - Ходжа? Ну, улыбнись, перепетуля, к тебе обращаюсь...
   - Чего тебе надо, о погубитель?
   - Знаешь, зачем я вс„ это сделал?
   - Чтобы тебе не было скучно сидеть в кандалах  в  одиночку...  Любому
шайтану ясно, что вдво„м веселее кормить вшей в эмирском зиндане.  Можно
даже поспорить, кто из нас больше прид„тся по вкусу...
   - У тебя ч„рный юмор, будь оптимистом!
   - Не знаю, что ты называешь этим словом, но оно наверняка вредно  для
печени...
   - Вс„, не смеши меня больше, а то я  забуду,  с  чего  начал.  Сейчас
стражники малость  придут  в  себя  и  потащат  нас  к  вашему  местному
прокурору. А там, как мне помнится, обитается некий злой дядя по  кличке
Шехмет. Так вот, поверь мне, он себя судебным разбирательством утруждать
не будет - повесит нас обоих за милую душу, и вс„!
   - Да, господин Шехмет - человек горячего нрава... Но вешать никого не
станет, он нас обезглавит или четвертует. Говорят,  ему  нравится  запах
крови...
   - А-а... вот  тут-то  мы,  кажется,  начинаем  понимать  друг  друга.
Подхожу к сути: если ты настоящий Ходжа Насреддин, то избавь  нас  обоих
от столь дебильной смерти! На всякий случай намекаю  -  лично  меня  эти
смешные узелки на запястьях не удержат.
   - Ты - наглый, лукавый, коварный,  хитроумный,  бессовестный  отпрыск
великого змия-искусителя, обладающий в  придачу  ко  всем  перечисленным
порокам упрямством лопоухого осла!
   - Не трогай Рабиновича! Он мой напарник...
   - Нет, это мой ос„л! Мой, мой, мой...
   - Должен ли я понимать это как тво„ безоговорочное согласие?!
   Ответить Насреддин не успел, так как именно в  эту  минуту  стражники
наконец-то  определились  с  примерным  планом  действий.  Один  молодой
напарник  оставался  охранять  "место  преступного  сговора"  (то   есть
маленький  однокомнатный  домик,  набитый  украденным  добром).  Старший
бородач и второй юноша должны были отконвоировать  "злодеев"  в  зиндан,
где их, возможно, пожелает увидеть тот самый грозный начальник, чей  суд
скоротечен и страшно справедлив. "Страшно" -  здесь  ключевое  слово,  а
"зиндан"  -  специальная  яма  с  узкой  горловиной,  куда   задержанных
ослушников опускают на веревке. Классических тюрем, как в цивилизованной
Европе, в древнем Багдаде не практиковалось.
   По счастью,  более  опытный  стражник  пов„л  их  в  зиндан  окольной
дорогой. Она, конечно, была более длинной, но зато на  пустынных  старых
улочках исключалось столкновение с другими стражниками, которые могли бы
присоединиться  к  конвою  и,  соответственно,  потребовать  свою  часть
награды (хотя, по правде говоря, у бородача уже лежали  за  пазухой  два
серебряных блюда, а под шитом через руку был переброшен  изрядный  кусок
ш„лка...). Позабытый ослик осторожно цокал копытцами сзади.
   Как только  любопытные  слегка  отстали,  окончательно  разнюнившийся
Ходжа Насреддин ударился в скорбный плач:
   - О, Аллах, прости меня, недостойного! Зачем я крал?!  Зачем  укрывал
вора?!  Это  вс„  злобные  происки  шайтана,  попутавшего,  сбившего   с
истинного пути  доверчивого  мусульманина...  О,  позор  на  мою  бедную
голову! Зачем я  перепродавал  краденое?!  Зачем  копил  эти  бесчестные
деньги, нажитые не праведным трудом? О мои  бедные  родители...  они  бы
восстали из могил, если бы узнали, чем занимается их  единственный  сын,
навеки опозоривший имя отца! Разве принесли  счастье  мне,  ненасытному,
эти три тысячи таньга?!
   - Сколько-о-о?!! - Стражники дружно споткнулись на ровном месте.
   Домулло закатил глаза, тяжело вздохнул и незаметно пихнул Оболенского
локтем. Лев удовлетвор„нно хрюкнул и поддержал комедию:
   - Молчи! Ничего им не говори! Это твои... мои... наши таньга!!!
   - Вай мэ! Безумец, как ты можешь думать о презренных  деньгах,  когда
наши грешные души вот-вот предстанут перед престолом Аллаха?!
   - Точно, точно... - торопливо закивали стражники.  -  Облегчите  сво„
сердце, и всемилостивейший дарует вам путь к гуриям рая!
   - Какие, к чертям, гурии?! - вовсю веселился Лев. - Молчи, Ходжа, они
просто хотят забрать наши деньги!
   - Как смеешь ты такое говорить?! Эти достойные  люди,  что  служат  в
городской страже нашего эмира, под благословенной рукой самого  Шехмета,
- гордость и честь Багдада! Не чета нам, преступникам  и  негодяям...  Я
хочу, чтобы моя  совесть  была  чиста!  Три  тысячи  таньга,  две  сотни
дихремов...
   - Ва-а-а-х!!!
   -  Не  перебивайте,  уважаемые...  -   вежливо   попросил   Насреддин
остолбеневших слуг закона, - я ещ„ ничего не сказал о золоте.
   - Ну хоть о золоте-то не говори! - театрально  взмолился  Оболенский,
мгновенно схлопотав древком копья по голове. Это  здорово  охладило  его
творческий пыл, и он вынужденно заткнулся, предоставив возможность герою
многих  сказок  и  легенд  доиграть  эту  авантюру  самому.  Чем  тот  и
воспользовался в полной мере...
   - О доблестные и отважные герои, я  вижу,  что  сердца  ваши  так  же
чисты, как сталь  эмирского  ятагана.  Позвольте  же  мне,  закоренелому
преступнику и  презренному  обманщику,  совершить  хоть  один  праведный
поступок перед  тем,  как  закончится  мой  бесславный  жизненный  путь!
Возьмите все спрятанные деньги - три тысячи таньга, две  сотни  дихремов
и... я точно могу вам довериться?!
   Стражники с выпученными от воодушевления глазами  страстно  поклялись
всем на свете, что только им можно доверять. У  обоих  от  алчности  уже
тряслись руки, бежала слюна и подкашивались ноги в коленях.
   -  На  другом  конце  города...  -   торжественно-замогильным   тоном
заговорщика начал Ходжа, выдержав долгую паузу,  -  у  старого  минарета
Гуль-Муллы, под третьей плитой от края тени крепостной стены, в тот миг,
когда солнце встанет в зените и...
   - Что "и...", уважаемый?!
   - Я... О, Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Как я  мог  забыть...
Пять шагов на север или восемь на юг?!  Нет,  нет,  нет...  Может  быть,
двенадцать на восток и рыть землю  под  чинарой?  Не  помню...  Будь  ты
проклят, шайтан, запутавший мою бедную голову! Как я теперь объясню этим
праведным мусульманам, где закопаны три тысячи таньга,  двести  дихремов
серебром и девяносто пять динаров золотом?!
   Сумма решила дело. Бородач, как старший, быстро договорился с зел„ным
напарником, что-то ему пообещав, и тот, едва не плача, пов„л Оболенского
куда следовало. А Ходже Насреддину  пришлось  топать  в  противоположную
сторону, и его крики ещ„ долго разносились по проулку:
   - Заклинаю вас построить на эти деньги мечеть! Самую  большую,  самую
красивую мечеть во вс„м Багдаде!  Чтобы  любой  мусульманин,  от  самого
эмира до простого базарного башмачника, поминал мо„ имя  добрым  словом!
Запомните, от эмира и до башмачника...
   -  Место  встречи  изменить  нельзя,  -  сентиментально   пробормотал
Оболенский. Молоденький стражник осторожно подталкивал его тупым  концом
неудобного копья. Ослик увязался за Насреддином...

***

   Научи дурака Аллаху молиться,
   Он во время намаза лоб расшибет.
   Общая проблема новичков в медресе.

   Помню первый шок Маши Оболенской, когда  после  очередного  визита  к
бессознательно  лежавшему  в  коме  мужу  е„  остановили  на  выходе  из
больничного отделения. Двое милиционеров и страшно смущающаяся медсестра
очень вежливо попросили предъявить сумочку. Ничего  не  понимающая  Маша
безропотно сдала вещи и даже позволила работникам  органов  поверхностно
ощупать карманы своего полупальто. Не обнаружив ничего особо интересного
(читай: особо ценного, подозрительного,  наркотического,  огнестрельного
или   запрещение-валютного),   милиционеры   принесли    соответствующие
извинения, и медсестра самолично проводила госпожу Оболенскую к  выходу.
По дороге она счастливо проболталась (под большим секретом, разумеется),
что в их больнице стали обворовывать. Прич„м не больных, а исключительно
медицинский персонал любого ранга!  Сначала  пропадали  какие-то  мелочи
типа ручек, градусников,  блокнотов  и  брелков.  Поначалу  никто  и  не
тревожился - ну мало ли куда  могла  закатиться  деш„вая  авторучка  или
затеряться телефонная книжечка?  Согласитесь,  это  ещ„  не  повод  бить
тревогу... Но вот когда начали исчезать деньги, кошельки, часы и кольца,
главврач решился прибегнуть к услугам опытных оперов. Да и решился-то, к
слову, только после того, как в один из обходов "оставил" неизвестно где
дорогой "роллекс" и фамильную печатку с алмазиком. Последние два  дня  в
здании  больницы  постоянно   дежурил   милицейский   наряд.   Проверяли
практически всех. Ничего из пропавшего  или  украденного  обнаружено  не
было. Зато успешно задержали зав. больничной столовой при попытке  вынес
ги за территорию двенадцать килограммов диетического  мяса.  Это  внесло
хоть какие-то надежды на справедливость "высшего суда", но  таинственный
вор так и не был обнаружен...

***

   С храбрым азиатским юношей Оболенский управился минут за пять. Прич„м
без эффектных каратистских  ударов  ногами  в  вертикальном  прыжке,  на
полном шпагате, пяткой  в  ухо.  Нет,  вс„  оказалось  гораздо  проще  и
практичнее...
   -  Алло,  служивый!  Глянь-ка,  что-то  у  меня  вер„вки   на   руках
развязались...
   - О шайтан!
   - Вот и я говорю,  поправить  бы  надо,  а  то  сбегу  ещ„...  -  Лев
повернулся к стражнику  спиной  и  пошевелил  сваливающимися  с  пальцев
путами. Парнишка доверчиво прислонил к  заборчику  долгомерное  копь„  и
взялся за веревки. Что произошло  дальше,  он,  по-видимому,  так  и  не
осознал - одно мгновение, и тугие узлы стянули его собственные запястья!
Каким образом, стоя спиной и ничего не видя, можно было провернуть такой
фокус - оста„тся только догадываться... Думаю, что всех чудес воровского
таланта, дарованного ему ч„рным джинном Бабудай-Агой, не знал  даже  сам
Оболенский.
   - Что... что ты наделал, злодей?!
   - К незнакомым людям старшего возраста надо  обращаться  на  "вы"!  -
наставительно поправил Лев и, примериваясь, взялся за копь„.
   - Пощадите! - приглуш„нно  пискнул  стражничек,  от  великого  испуга
падая на колени. - Уважаемый Багдадский вор, не убивайте меня,  а?  Мама
плакать будет...
   - Да уж, старушка бы огорчилась... Ладно,  позверствую  как-нибудь  в
другой раз, с кем-нибудь ещ„ и
   Не в этом месте. Так и быть, отпущу тебя живым-здоровым,  но  за  это
выполнишь одно мо„ поручение.
   - Вс„, что захотите, почтеннейший! Папой своим назову!
   - Ну, это лишнее... - великодушно отмахнулся Лев. - Просто  передавай
от меня привет господину Шехмету, уточни, понравилось ли ему мо„ вино, и
попроси, чтобы он сегодня же сообщил вашему эмиру о том, что я вернулся!
Запомнил? Пусть  знает:  Багдадский  вор  в  городе  и  имя  ему  -  Лев
Оболенский!
   - Шехмет... вино... эмир... вор... Оболенский-джан! - торопливо выдал
парнишка, боясь, что "злодей" передумает. Но нет, Лев лишь  одобрительно
кивнул и, чуть оттянув локти стражника назад, просунул меж ними и спиной
древко его же копья.
   - Молодец! Пересказал вс„, как на экзамене,  немножко  по-своему,  но
очень близко к тексту. Теперь можешь идти с докладом к начальству. Копь„
я тебе прицепил, не потеряешь... Только не спеши, для  такого  проулочка
слишком уж оно длинное - а то ещ„ споткнешься, нос себе расшибешь. Что я
маме твоей скажу?
   После чего Лев заботливо поправил стражнику съехавший  набок  шлем  с
чалмой и, насвистывая, отправился восвояси. Не  успел  он  отойти  и  на
десять шагов, как сзади раздался  характерный  грохот.  Юноша  попытался
встать слишком резко, въехал тупым концом древка  в  чью-то  глинобитную
стену и теперь лежал, задрав ноги под оригинальным углом. "Растыкай  бог
не помогает..." - с чисто русской философией бытия отметил Лев,  так  же
неторопливо продолжая путь.
   Где-то после полудня в скромную лавчонку башмачника Ахмеда  наведался
солидный седобородый муфтий.  Белые  одежды  сияли  натуральным  ш„лком,
четки вращались на пальце  со  скоростью  пропеллера,  а  голубые  глаза
из-под высокой  чалмы  играли  нахальными  искорками  Башмачник  сначала
вскочил, кланяясь духовному лицу и пытаясь поцеловать  край  его  одежд,
потом пригляделся... Некоторое время Ахмед просто стоял соляным столбом,
пока степенный аксакал, обогнув его, без приглашения шагнул  в  сарайчик
и, высунув руку, щедро  сыпанул  за  пазуху  хозяину  горсть  серебряных
монет. Башмачник вслух помянул безмозглого шайтана, скорбно прикрыл лицо
руками, после  чего  свернул  торговлю  и  отправился  в  обжорный  ряд.
Вездесущие  соседи  поспешно  гадали  насч„т  нежданной   удачи   своего
товарища, вот уже второй день принимающего богатых  гостей.  "Видимо,  в
своих путешествиях он научился заводить полезных друзей... - кивали они.
- Бухарский купец  на  осле,  почтеннейший  муфтий,  словно  только  что
пришедший из медресе. Наверняка ему щедро платят за ужин и ночлег. Уж не
решил ли башмачник открыть здесь свой постоялый двор?"
   ... Осторожные поскр„бывания с наружной стороны сарайчика  раздались,
едва друзья присели к столу. К столу -  это,  впрочем,  громко  сказано:
большой поясной платок был расстелен прямо на полу,  а  уж  поверх  него
дымились блюда со свежей бараниной, пирожками в масле, шанхайским  рисом
и прочими вкусными сытностями.
   -  Свои!  -  глянув  в  щ„лку,  с  ходу  определил  Оболенский,  хотя
скребущийся был одет в платье городской стражи, - Ходжа, заходи!  Ахмед,
будь другом, еще один прибор и пиалу для почтеннейшего гостя.
   - Домулло?! - искренне поразился башмачник, впуская стражника.
   - Был домулло, да весь вышел! -  бегло  огрызнулся  Насреддин  и,  не
дожидаясь приглашения, бухнулся на пол, скрестив ноги.  Левой  рукой  он
ухватил баранью лопатку с ещ„ т„плым мясом, а  правой  зачерпнул  полную
пригоршню плова. Оболенский вытер руки собственной фальшивой  бородой  и
подмигнул Ахмеду.  Тот  так  и  стоял  в  изумлении,  не  сводя  глаз  с
обжористого визитера.
   - А я как  раз  закончил  рассказывать  вес„ленькую  историю  о  юном
стражнике, сопровождавшем Багдадского вора в тюрьму.  Надеюсь,  парнишке
не слишком влетит за бегство такого ценного арестанта? Ей-богу, я бы  на
месте Шехмета не наказывал новобранца, он ведь  не  знал,  с  кем  имеет
дело... А ты, дорогой товарищ, как управился со своим конвоиром?
   Ходжа бросил на Оболенского злобный взгляд, цапнул с блюда  половинку
курицы и рвал е„ кусками, почти не прож„вывая. От жира его  покрасневшее
лицо казалось покрытым лаком...
   - Костюмчик мой, бухарский,  успел  примелькаться,  а  тут  иду  мимо
приличного коттеджика  и  вижу,  как  упитанный  такой  дедуля  омовение
совершает. Нет, не во дворе, в домике, но мне при  мо„м  росте  и  через
забор видно. Бросил ему монетку медную в  тазик  -  он  так  и  обалдел!
Выскочил с тазом на порог, смотрит на небо, вроде ещ„ жд„т чего-то...  Я
одежонку праздничную с крючка снял и тем же  макаром,  через  забор,  на
улицу. Переоделся в уголочке, у чьей-то пегой кобылы на  ходу  полхвоста
отрезал  -  стал  весь  из  себя  такой  уважаемый  саксаул!  А  ты  где
прибарахлился?
   Ходжа  перестал  жевать,  долгую  минуту  смотрел   прямо   в   глаза
Оболенского,  ничего   утешительного   не   высмотрел   и   переключился
исключительно на плов.
   - Здоров жрать, приятель! Ладно, вижу по лицу,  что  у  тебя  большое
горе... Но не совершай распростран„нной ошибки - горе надо не заедать, а
запивать. То есть топить его в вине, как блудливого кот„нка!  Ахмед,  не
жмись! Ну, не жмись, я же давал тебе  два  кувшина.  Посмотри,  в  каком
состоянии человек...
   - Аллах не  дозволяет  мусульманам...  -  начал  было  башмачник,  но
небольшой кувшин достал. Насреддин махом вырвал его из хозяйских рук  и,
запрокинув голову, не отрываясь, вылакал почти половину. Крякнул,  вытер
рукавом губы и, обращаясь в никуда, с чувством заявил:
   - Ох и сволочь ты, Л„ва-джан!
   - Как вы... выговариваете... такие слова, домулло?!
   - Пусть говорит, - благодушно отмахнулся Лев, делая долгий глоток  из
того же кувшина. - Мужики, ну ч„ вы как не  родные,  „лы-палы?  Все  вс„
понимают, а туда же... Не было у меня иного выбора! И у него не было!  И
у тебя! А теперь все мы... по самую шею...  и  хрен  бы  с  ним!  Ахмед,
поставь назад пиалы, что мы, забулдыги какие - из горла хлебать?!

***

   Что у трезвого на уме, а у пьяного на языке?
   Простая персидская загадка.

   - Ну... рас-с-с-кжи, ещ„ раз!
   - Не проси! Ты пьяный...
   - Сам ты... это слово! Расска-а-жи, а...
   - Ходжа, я тебе говорил, чтоб Ахмеду не  наливал?  Ты  глянь,  его  ж
развезло в стельку!
   - Ну, дому-му-му...ло! О! Выг-варил... расс-к-жи!...
   - Уговорил, отвяжись только... - Ходжа поудобнее привалился спиной  к
согнутому колену Оболенского и в третий, если даже не в  четвертый,  раз
поведал  благородным  слушателям  свою  душещипательную  историю.  Трое,
теперь уже закадычных, друзей возлежали  на  старом  тряпье,  заменявшем
башмачнику постель, и лениво потягивались после  сытного  обеда.  Ахмеду
действительно хватило полторы пиалы местного терпкого вина, чтоб упиться
до свинячьего хрюканья. Лев и Насреддин  ощущали  лишь  л„гкую  эйфорию,
говорившую  о  хорошей  закалке  в  тяжком  деле  потребления  креп