они
опасливо переспрашивали друг у друга: что же с временами,  окончились  они
или нет?
     Миновал день без новых жертв, потом еще день, потом  еще;  обреченные
уже люди поднимались на ноги, и за целую неделю  в  городе  не  умерло  ни
одного человека.  Живых  и  мертвых  разделили  горы  земли,  свезенной  к
разрытому холму - в те дни он стал выше, начиненный  сотнями  тел.  Улицы,
освобожденные  от  трупов,  оставались  разоренными  и  страшными   -   но
оставшиеся в живых горожане уже догадались, что Мор миновал окончательно.
     Еще не все погибшие  перекочевали  из  пустых  домов  и  переулков  в
предназначенный всем им ров, когда город взорвался фейерверком.
     Никто из тех, кто вывалил тогда на  улицы  и  площади,  не  знал  еще
подобных праздников. Незнакомые люди обнимались и плакали друг у друга  на
плечах, плакали от радости внезапно подаренной жизни, той сладкой жизни, с
которой многие уж было распростились. Вчерашние смертники, они пьянели  от
одного только сознания, что завтра будет новый  день,  а  за  ним  еще,  и
придет весна, и родятся дети... Смеющиеся женщины  в  растерзанной  одежде
радостно давали насладится своей любовью - а любили  они  всех  на  свете,
даже  калек  и  нищих,  и  бродяг,  и  стражников,   юнцов   и   стариков.
Четырнадцатилетние мальчишки становились мужчинами прямо на улице, а потом
их счастливые избранницы, заливисто хохоча, терялись в  толпе.  Неистовый,
сумасшедший  праздник  обезумевших  от   счастья   людей   обернулся   еще
несколькими смертями - кто-то утонул в канале, кого-то задавили  в  толпе;
смерти прошли незамеченными, потому что в те дни на улицах города верили в
бессмертие.
     Башня Лаш безучастно взирала на безумную пляску выживших - двери ее и
окна по-прежнему были замурованы,  и  ни  один  дымок  не  поднимался  над
остроконечной крышей. Истерическое веселье утихло понемногу, и  вот  тогда
по городу поползли слухи.
     Окончание Времен - будет или уже нет? Откуда  явился  Мор,  зачем  он
явился, почему ушел? Что скрывают замурованные двери обиталища Лаш? Почему
плащеносцы не разделили общую судьбу, скрывшись за стенами,  и  что  будет
теперь? Люди перешептывались, поглядывая на Башню кто опасливо, кто злобно
- ведь невесть откуда донеслись голоса, утверждающие, что именно служители
Лаш накликали беду. Поговаривали даже, что это они наслали на город Мор, а
сами спрятались за прочными стенами; говорили,  что  великий  маг,  бывший
деканом в университете, пропал неизвестно  куда  в  самый  день  окончания
Мора, и что теперь его дочь обвиняет во всех смертях плащеносцев. Горожане
волновались, переглядывались, не верили;  Башня  не  спешила  опровергнуть
будоражащие город слухи,  и  обращенные  к  ней  взгляды  становились  все
угрюмее. Уже готовился, вопреки увещеваниям бургомистра, приступ с  ломами
и кирками - когда в один из дней каменная кладка дверей рухнула,  пробитая
изнутри.
     Эгерт, который в тот  момент  оказался  в  библиотеке,  передернулся,
ощутив глухой тяжелый удар о дрогнувшую землю. Из окна ему  отлично  видно
было, как толпа,  окружающая  башню,  подалась  назад,  будто  отброшенная
порывом ветра.
     В черном проломе стояла невысокая серая фигура  с  белой,  как  луна,
всклокоченной головой.
     ...Из всех воинов Лаш в живых осталось меньше половины. Тела погибших
плащеносцев  лежали  перед  Башней,  лежали  длинными  рядами,  и  широкие
капюшоны укрывали мертвые лица до подбородка. Живые служители  стояли  так
же неподвижно, и капюшоны так же падали им на лицо, и ветер  с  одинаковой
ленцой теребил одеяния тех и других.
     Эгерт не слышал, что говорил магистр - страх помешал ему приблизится.
Толпа молча внимала; в переливах магистрового голоса, в самых патетических
местах его речи  ухо  Солля  улавливало  короткое  "Лаш!",  и  тогда  люди
вздрагивали, невольно  опуская  головы.  Потом  магистр  замолк,  и  толпа
разбрелась  -  покорная,  притихшая,  будто  погруженная  в   разгадывание
заданной магистром загадки.


     Прошло несколько недель;  оставшиеся  в  живых  студенты  радовались,
встречаясь на пороге университета, но после бурных объятий  и  приветствий
обычно следовало неловкое молчание: расспрашивая о  судьбе  друзей,  легко
было получить самое печальное из всех возможных известий. Университет, как
бы то ни было, оживал; весть  о  смерти  декана  передавалась  шепотом,  и
многие вздрагивали, заслышав ее, а многие и тосковали, и потому тянулись к
Тории, желая разделить ее горе.
     Господин ректор выразил Тории соболезнование  -  та  приняла  его  со
сдержанным достоинством. Кабинет отца стал ее кабинетом, и  она  проводила
долгие часы под стальным крылом, разбирая бумаги Луаяна и в особенности  -
рукопись; Амулет Прорицателя  по  просьбе  Эгерта  был  спрятан  в  месте,
известном ей одной: Солль не хотел знать  тайн,  и  Тория,  покусав  губу,
уважила это его желание.
     Встретив Торию в коридоре, студенты приветствовали ее почти  с  таким
же почтением, как прежде декана. Эгерт следовал за ней неотступно,  и  все
уже знали, что сразу по истечении срока траура он станет ей мужем.  Никому
не пришло в голову удивляться выбору Тории -  за  Эгертом  молча  признали
право на исключительность.
     В один из дней наследница Луаяна собрала студентов в Большом  Актовом
зале. Спустя час университет  превратился  в  кипящий  котел,  ибо  Тория,
впервые поднявшись на кафедру, спокойно и просто поведала  всем  правду  о
преступлении служителей Лаш.
     Страсти накалялись и накалялись, кто-то призывал выходить  на  улицы,
кто-то звал громить Лаш, кто-то вспомнил Лиса: прав был, бедняга, не любил
плащеносцев, уж он бы показал им теперь! Господин ректор, побледневший  до
самой лысины, едва сумел удержать подопечных от бунта.
     Тория призвана была в ректорский кабинет,  и  беседа  длилась  долго.
Эгерт видел, каким растерянным  казался  ректор,  когда,  стоя  на  пороге
кабинета, качал вслед Тории лысой головой:
     - Не думаю... Не думаю, дитя  мое,  что  рассказанное  вами  подлежит
огласке... И потом, доказательств ведь нет, а... Не думаю... Воздержитесь,
прошу вас, от преждевременного... Не стоит. Вот так...
     Ректор  говорил  и  говорил,  а  Тория  уже  уходила,  держа   голову
непривычно низко.
     - Он боится, - с горечью сказала она, закрывая  за  собой  и  Эгертом
двери отцовского кабинета. - Не хочет... Не верит, в конце концов. Думает,
что я обезумела от горя... А в городе теперь считают,  что  это  служители
Лаш  остановили  Окончание  Времен  неустанными  обрядами,   ритуалами   и
молениями своему привидению... Уже собирают деньги на новый памятник Лаш -
каково?
     - Не понимаю, - сказал Эгерт беспомощно, - столько трупов среди их же
воинства... На что они надеялись?
     Тория мрачно усмехнулась:
     - Помнишь, что говорил отец? "Злобный ребенок, поджигающий дом, свято
уверен, что его-то игрушек огонь не коснется..."
     Неожиданно для себя она  осеклась,  будто  горло  ее  сдавила  цепкая
птичья лапа. Воспоминание об отце оказалось непосильным;  отвернувшись  от
Эгерта, она долго молчала, и  подрагивающая  ладонь  ее  бездумно  гладила
страницы раскрытой рукописи.
     Эгерт едва удержался, чтобы не броситься к ней с утешениями -  сейчас
они были бы неуместны. Он просто молча смотрел,  и  вместе  с  жалостью  к
горюющей Тории и привычным страхом за свою  шкуру  в  душе  его  нарастало
иное, более сильное, пожалуй, чувство.
     - Тор, - сказал он наконец так осторожно, как только мог, -  я  знаю,
то, что я скажу, тебе не понравится... Но  я  просто  повторю  тебе  слова
нашего ректора: не стоит... связываться с Лаш. Вот и  все,  теперь  можешь
ругать меня...
     Она медленно обернулась. Губы ее, стиснутые в  ниточку,  побелели,  а
взгляд сузившихся глаз заставил Эгерта отшатнуться.
     Он хотел объяснить, что движет им не просто страх, что память  Луаяна
дорога ему так же, как и Тории, что убийцы ненавистны ему  не  меньше,  но
что орден Лаш полон безумцев и ни перед чем не остановится, и,  затевая  с
ним войну, Тория становится на лезвие бритвы, а для  него,  Солля,  нет  в
мире ничего дороже ее жизни... Однако Тория молчала,  в  глазах  ее  стоял
холодный упрек, и под этим взглядом Солль никак не мог собрать  в  связную
речь все свои мятущиеся мысли.
     - Я не стану ругать тебя, - проговорила она так отчужденно, что Эгерт
испугался. - За тебя говорит заклятие... Но  с  каких  пор  его  трусливый
голос стал так похож на твой собственный?
     Зависла пауза, долгая, мучительная, и  Эгерту  вспомнился  тот  день,
когда тяжелая книга в руках Тории разбила ему лицо.
     - Я так надеялась на ректора, - сказала, наконец, Тория, и  голос  ее
дрогнул. - Поддержки одних только студентов... мало...  Хотя...  -  она  о
чем-то задумалась и продолжала не сразу: - Хотя я найду... поддержку... но
неужели не у тебя?!
     Эгерту захотелось стать перед ней на колени; вместо этого он  подошел
и сказал прямо в безжалостные сухие глаза:
     - Думай обо мне что хочешь. Считай меня кем хочешь, но  заклятье  тут
ни при чем, никто не заклинал меня бояться... за тебя!.. А я... - и  снова
он запнулся, хотя так надо было сказать о том, как страшна и  нелепа  сама
мысль потерять ее, потерять сейчас,  когда  они  остались  вдвоем  посреди
враждебного мира, и как больно сознавать, что он не в  состоянии  защитить
самое дорогое, самое любимое, что у него есть.  Все  это  необходимо  было
облечь в слова - но его жалкие усилия оказались тщетны.
     Она отвернулась, так и не не дождавшись.  Глядя  в  ее  неестественно
прямую спину, он в страхе понял, что между  ними  проползла  трещина,  что
этот разговор может не забыться никогда, что надо спасать Торию и  спасать
себя - он понял это и по-прежнему молчал, потому что она права, потому что
он трус, не мужчина и потому не ровня ей...
     В коридоре послышались шаги - не обычные, размеренные,  а  непривычно
громкие, торопливые; Эгерт услышал сбивчивый  голос  господина  ректора  и
удивленно поднял голову. Тория медленно обернулась; в  дверь  постучали  -
сначала дробно, испуганно, а потом резко и  требовательно,  даже  грубо  -
Солль был уверен, что за все время своего существования  дверь  деканового
кабинета не знала подобного обращения.
     Тория холодно подняла брови:
     - В чем дело?
     - Именем закона! - сухо донеслось из-за двери, и сразу же задребезжал
голос ректора, взволнованный и сбивчивый:
     - Господа, это какое-то недоразумение... Это храм науки, сюда  нельзя
с оружием, господа!
     Дверь затряслась под новыми ударами, и с каждым из  них  душа  Эгерта
уходила все дальше в пятки - он  стиснул  зубы,  молясь  про  себя:  небо,
помоги мне хоть сейчас держать себя достойно!
     Тория презрительно усмехнулась.  Откинула  запирающий  двери  крюк  и
встала на пороге - проклиная себя, Солль не удержался и отступил в  темный
угол. Невидимый снаружи,  он  разглядел  из-за  спины  Тории  красно-белые
мундиры,  бледную  лысину  ректора,  толпу   взволнованных   студентов   и
скуластое, спокойное лицо офицера с зажатой в руке стилизованной плетью  -
знаком того, что в настоящий момент он выполняет волю властей.
     - Это кабинет моего отца, - сказала  Тория  все  так  же  холодно.  -
Никому не позволено ломиться в эту дверь, и никто не войдет сюда без моего
согласия... Что угодно господам?
     Офицер поднял свою плеть:
     - Таким образом, вы подтверждаете, что вы - дочь декана Луаяна?
     - Я повторю это тысячу раз и тысячу раз испытаю гордость.
     Офицер кивнул, будто бы ответ Тории доставил ему удовольствие:
     - В таком случае мы приглашаем госпожу следовать за нами.
     Эгерт чувствовал, как по спине его катятся  струйки  холодного  пота.
Почему всегда самое страшное, самое  невероятное,  уместное  разве  что  в
ночных кошмарах, почему в его жизни это всегда случается на самом деле?!
     Тория между тем вскинула голову еще выше - хоть это,  казалось,  было
уже невозможным:
     - Приглашаете? С какой стати, и что, если я откажусь?
     Офицер снова кивнул и снова удовлетворенно, будто бы  только  и  ждал
подобного вопроса:
     - Мы действуем по приказу господина судьи, -  в  подтверждение  своих
слов он потряс своей стилизованной  плетью,  -  и  уполномочены  принудить
госпожу, если она откажется следовать за нами добровольно.
     И тогда Эгерту немыслимо захотелось, чтобы Тория оглянулась на него.
     Чего, казалось бы, проще - оглянуться в  поисках  помощи,  поддержки,
защиты... Но он с самого начала знал, что она  не  обернется,  потому  что
защиты от Солля  ждать  не  приходится,  а  встретившись  взглядом  с  его
страдающими, виноватыми, измученными глазами не ощутишь ни  поддержки,  ни
надежды. Он знал это и все равно беззвучно просил ее обернуться, и она уже
хотела было сделать это - но замерла на половине движения.
     - Господа, - вмешался ректор, и Солль увидел, как совсем по-старчески
мотается на тонкой шее его голова. - Господа... Это... немыслимо.  Никогда
еще в этих стенах никого не  арестовывали...  Это  храм...  Это  прибежище
духа... Господа, вы творите святотатство, я пойду к бургомистру...
     - Не волнуйтесь, господин ректор, - проговорила Тория медленно, будто
раздумывая. - Я полагаю, что недоразумение вскоре разрешится и...
     Оборвав себя, она обратилась к офицеру:
     - Что ж, я поняла, что вы не остановитесь и перед насилием,  господа,
а я не желаю, чтобы в этих и без того оскверненных стенах произошло еще  и
насилие. Я иду, - она шагнула  вперед,  быстро  закрывая  за  собой  двери
кабинета,  будто  желая  этим  последним  движением  защитить   Солля   от
посторонних взглядов.
     Дверь закрылась; Эгерт стоял, вцепившись ногтями в ладони, и  слушал,
как  отдаляются  по  коридору  грохот  сапог,   перешептывания   смятенных
студентов и причитания ректора.


     Здание суда было самым тяжелым,  самым  громоздким,  самым  неуклюжим
сооружением на площади. Эгерт привык  десятой  дорогой  обходить  железные
двери с чеканной надписью  "Бойся  закона!",  а  круглая  черная  тумба  с
небольшой виселицей, где болталась в петле тряпичная кукла,  казалась  ему
страшной и отвратительной одновременно.
     Шел мокрый снег - Соллю  он  казался  грязно-серым,  как  слежавшаяся
вата. Башмаки по щиколотку увязали в холодной каше, и по фонарному столбу,
служившему Соллю чем-то вроде пристанища, струйками сочилась  вода.  Дрожа
всем телом, переминаясь с ноги на ногу, он до боли в глазах вглядывался  в
плотно закрытые двери, теша себя изначально глупой надеждой: вот  железный
капкан разожмется и выпустит Торию.
     Стайка  студентов,  вначале  составлявших  ему  компанию,   понемногу
рассеялась - понурые, подавленные, они разбрелись, не глядя друг на друга.
В здание суда входили и выходили разные люди - либо чиновники, важные  или
озабоченные, либо стражники с копьями, либо просители со втянутыми в плечи
головами. Дыша на озябшие пальцы, Эгерт гадал, предъявили Тории  обвинение
или еще нет, и в чем ее обвинили, и кто теперь поможет,  если  даже  визит
ректора к бургомистру окончился ничем.
     Он провел на площади полную страхов  длинную  ночь,  освещенную  едва
теплящимся светом фонаря да зловещими отблесками в окнах угрюмого  здания.
Рассвет наступил поздно, и белесым утром Эгерт увидел входящих в  железные
двери служителей Лаш.
     Их было четверо, и все они казались Соллю похожими на Фагирру;  двери
закрылись за ними, и Эгерт скорчился у своего столба, изнывая  от  страха,
тоски и безысходности.
     Обвинение,  конечно  же,  исходит  от  Лаш.   Откуда-то   из   давних
воспоминаний  выплыли  слова  Фагирры:  "Городской  судья   все   так   же
прислушивается к советам магистра..." Да, но все-таки орден Лаш - это  еще
не суд! Может быть, судье можно объяснить... Раскрыть  глаза...  Возможно,
Черный Мор отнял близких и у него, Мор ведь  не  разбирает  ни  чинов,  ни
должностей...
     Из железных дверей спешно вышла группа стражников - Соллю показалось,
что  он  узнает  офицера,  арестовавшего  Торию.  Безжалостно   разметывая
сапогами снежную кашу, стражники поспешили прочь, и Эгерт выругал себя  за
глупую мнительность  -  ему  показалось,  что  они  снова  направляются  к
университету.
     Был бы жив декан... Был бы жив декан Луаян,  разве  посмели  бы...  А
теперь Тории не на кого рассчитывать, кроме...
     Он прижался щекой  к  мокрому  холодному  столбу,  пережидая  приступ
страха. Подойти к железной двери, минуя казненную куклу, переступить  этот
порог... Но ведь Тория уже переступила его.
     Долго и с пристрастием он уверял себя, что  ничего  страшного  нет  в
предстоящем ему деле - он просто должен войти, а потом и выйти, вот только
надо увидеть судью, убедить его... Судья - это не Лаш... А Тория уже  там,
возможно, он увидит ее...
     Эта мысль  оказалась  решающей.  Сразу  вспомнив  все  свои  защитные
ритуалы, скрестив пальцы одной руки и затиснув пуговицу в  другой,  он  по
сложному извилистому маршруту двинулся к железной двери.
     Ему ни за что не хватило бы  смелости  взяться  за  ручку  -  но,  по
счастью или на горе, дверь открылась перед ним  сама,  выпуская  какого-то
писца с бесцветным  взглядом;  Соллю  ничего  не  оставалось  делать,  как
шагнуть вперед, в неизвестность.
     Неизвестность обернулась низким полукруглым помещением со  множеством
дверей, голым столом посередине и скучающим стражником у входа; стражник и
не взглянул на вошедшего Солля, а  вялый  молодой  канцелярист,  рассеянно
водивший  по  столешнице  кончиком  ржавого  перочинного  ножа,  покосился
вопросительно, однако без особенного интереса:
     - Дверь закройте плотнее...
     Дверь  и  без  Эгерта  захлопнулась  намертво,  как  дверца   клетки.
Задребезжала прикованная к засову цепь.
     - По какому делу? - поинтересовался канцелярист. Вид  его,  сонный  и
вполне заурядный, немного успокоил Солля -  первый,  кто  встретил  его  в
столь страшном  учреждении,  выглядел  ничуть  не  более  зловеще,  нежели
какой-нибудь  лавочник.  Собравшись  с  духом,  изо  всех  сил  сжав  свою
пуговицу, Эгерт выдавил:
     - Дочь... декана Луаяна из университета... арестована вчера... Я... -
он запнулся, не  зная,  что  говорить  дальше;  канцелярист  тем  временем
оживился:
     - Имя?
     - Чье? - глупо переспросил Солль.
     -  Ваше,  -  канцелярист,  по-видимому,  давно   привык   к   тупости
посетителей.
     - Солль, -  сказал  Эгерт  после  паузы.  Мутные  глаза  канцеляриста
блеснули:
     - Солль? Вольнослушатель?
     Неприятно пораженный такой осведомленностью, Эгерт через силу кивнул.
Канцелярист почесал щеку кончиком ножа:
     - Думаю... Погодите-ка, Солль, я доложу, -  и,  неслышно  выскользнув
из-за стола, чиновник нырнул в один из боковых коридоров.
     Вместо того, чтобы обрадоваться, Эгерт снова испугался - сильнее, чем
прежде, до дрожи в коленях. Ноги его сами сделали шаг к двери -  дремлющий
стражник повел глазами, и рука его рассеянно легла на древко копья.  Эгерт
застыл. Второй стражник,  неторопливо  появившийся  оттуда,  куда  улизнул
чиновник, оглядел Солля критически - так повар  оглядывает  принесенную  с
базара тушку.
     Канцелярист, выглянув из совсем  уже  другой  двери,  поманил  Эгерта
согнутым пальцем:
     - Идемте-ка, Солль...
     И тогда покорный, как приютский мальчик, Эгерт  последовал  навстречу
своей судьбе; в темном коридоре ему пришлось разминуться  с  плащеносцами.
На  Солля  дохнуло   знакомым   терпким   запахом,   показавшимся   теперь
отвратительным до рвоты; никто из воинов Лаш не поднял капюшона, но  Эгерт
ощутил четыре холодных внимательных взгляда.


     Лицо судьи нависало набрякшими складками, и в  складках  этих  тонули
маленькие, пронзительные глаза. Эгерт взглянул в них один раз  -  и  сразу
потупился, разглядывая гладкий, с мраморными прожилками  пол,  на  который
стекала вод