мпатяга в штатском в разговоре тет-а-тет. Что в
подтексте означало: - Вы в самом деле "того" или кое-что под маской
святоши вынашиваете?
  Ганя, положивший себе за правило, по возможности, не врать, сошл„тся-таки
на влияние письма Гоголя к графу А. П. T...-му, написанное 135 лет назад.
Чиновник окажется малым дошлым и пошл„т за Гоголем, однако окажется, что
"Выбранные места" достать не так-то просто, потому что они вроде бы при
советской власти не издавались. Наконец, принесут дореволюционное издание,
отыщутся нужные строчки, и чиновника это и впрямь успокоит - вс„-таки
документ. А когда выяснит, что Гоголь тоже был тогда "того", потому письма
эти у нас и не переиздавались, концы сойдутся. Симпатяга окончательно
проникнется к Гане доверием и когда, получив надлежащие подписи, Ганя
снова верн„тся в кабинет, то застанет его за чтением крамольных "Писем".
  - А издатель-то тоже по фамилии Маркс, - смущенно скажет Сергей Иванович,
будто оправдываясь.
  "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, то будь безумным, чтобы
быть мудрым.
  Ибо мудрость мира сего безумие пред Богом". /I Кор. 3,18-19/
Ганя любил этого Сергея Ивановича, ему хотелось обнять их всех за то, что
они говорят по-русски, начиная с той ночной толпы в аэропорту, всех и
каждого, перебрасывающихся незначащими словами, бранящихся, галдящих, -
звуки родной речи лились на него блаженно-живительными струями, как на
задохшуюся в полиэтиленовом пакете рыбину. Он никогда не думал, что в н„м
жив„т, оказывается, волчий голод - по этой по-русски галдящей толпе. Его
до слез умиляло, что он понимает всех, хотелось отзываться на все окрики,
давать все справки, пожимать руки всем алкашам.
  Он вдруг осознал, что вернулся домой. Что в нескольких километрах от него
еще не спит, наверное, Иоанна, сорокалетняя осенняя Иоанна. В лице
какая-то вызывающе-зябкая нагота, как у сбросившей листву ветки...
  Такой он недавно увидел е„, попавшую в кадр хроники московского
кинофестиваля.
  Что можно из этой вот будки набрать е„ номер.
  - Я вернулся, Иоанна...
  И Иоанна весенняя, лихорадящая, с голубым пластмассовым кольцом, стянувшим
на макушке волосы, едущая к Денису на вечерней электричке. К Денису,
разделившему предназначенный им единый жизненный путь на две параллельных,
как рельсы, несоединимые прямые... Несоединимые у Эвклида, бесконечно
пересекающиеся у Лобачевского.
  И Иоанна Вечная - светлый лик за вагонным окном с летящими в синие сумерки
волосами, с удивл„нно приоткрытым детским ртом, то ли заглядывающая в
реальность, то ли зовущая туда, к себе. По ту сторону бытия.
  И Иоанна Летняя, их веками разлуч„нные тела, неудержимо падающие в
блаженную бездну друг друга, пылающее лицо Иоанны в тощем нимбе
эмпээсовской подушки, е„ крик, будто пробивший толщу врем„н, будто стон
разваливающегося мира, неделимой прежде бессмертной плоти, осужденной по
приговору Творца на уничтожение. Тщетно пытающейся воссоединиться в
наслаждении и муке, различая в сладком оборотне утраченной полноты бытия
начало дробления и смерти.
  "И познал Адам Еву, жену свою..."
Его прервавшая крик рука, неправдоподобная мягкость е„ губ под его
ладонью, мелко задрожавшие веки под его губами. И весь тот их недолгий
четыр„хместный храпящий эмпээсовский рай, пропахший мандаринами, шашлыком
и зв„здами.
  Он запретит себе думать об Иоанне Летней и об Иоанне живой, осязаемой
всего в нескольких километрах от гостиничного номера. Он позвонит Глебу, и
когда такси помчит его на другой конец Москвы, Иоанна Вечная, со старинным
кожаным шнуром в неправдоподобно длинных волосах займ„т, наконец, сво„
место рядом, по ту сторону стекла. Он почувствует на плечах е„ невесомые
руки и успокоится, и будет наслаждаться байками шоф„ра - пусть что угодно
мелет, лишь бы по-русски. Жадно впитывая, прокручивая вновь в памяти
знакомый серпантин московских улиц, в этот промозгло-серый октябрьский
день показавшихся особенно убогими вернувшемуся из-за бугра Гане. Он будет
упиваться именно этой убогостью, вначале посмеиваясь над собой -
ностальгия по родному болоту! Но когда шоф„р остановится на кольцевой у
бензоколонки, Ганя, выйдя из машины, заглядится на деревеньку неподал„ку -
то ли за речушкой, то ли за оврагом. Неприметная стайка одноэтажных,
покосившихся, с сараями вкривь и вкось да кто во что горазд, жмущихся друг
к другу домишек. Дальше - поле, лес... Если отвернуться от кольцевой -
никаких примет времени, запах дымка и прелой листвы... Но за спиной,
насколько хватает глаз - нагромождение бетонных айсбергов, и кресты антенн
вместо церковных, типичный российский пейзаж. Старый и новый миры,
повенчанные и раздел„нные кольцом автодороги. Их несходство было лишь
кажущимся - и обреч„нную деревеньку, и многомиллионный город, и
нескончаемую вереницу этих нещадно дымящих грохочущих грузовиков - вс„ это
объединяло нечто неуловимое, какая-то всеобщая шаткость, неустроенность,
призрачность бытия. Даже бетонные громады производили впечатление
декорации своей однотипностью, отсутствием отличительных деталей, будто их
наспех сработали на пару лет. Дребезжащие грузовики на кольцевой,
казалось, вот-вот развалятся вместе с раздолбанной дорогой, вс„ было
кое-как, вс„ авось да небось по сравнению с тем обильным
добротно-комфортным миром, что оставил Ганя.
  Вместе с тем он почувствует, что именно эта неустроенность утоляет сейчас
его ностальгический голод. Опять придут на ум кулик и болото.
  Он вспомнит первые годы "там" уже после адаптации, когда появились деньги
и возможность путешествовать, вспомнит странное мистическое чувство
дурного изобилия от всех этих ломящихся витрин, роскошных отелей и
автомобилей, деловой нарядной толпы, бешено вращающейся в царстве
неограниченных потребностей - между всеми этими офисами, биржами,
супер-маркетами, банками, вернисажами, премьерами, деловыми и неделовыми
встречами, адюльтерами - с вес„лой обреч„нностью однажды запущенного
кем-то волчка с его жутковатой бессмысленно-целенаправленной энергией.
Смысл которого состоял, похоже, в самом процессе вращения.
  Он тогда с любопытством приглядывался - особенно к сильным мира сего, к
баловням судьбы.
  Где та грань, когда потребности, блага цивилизации, раскручиваясь,
превращают в раба? Где "есть, чтобы жить" превращается в "жить, чтобы
есть"? Уже через несколько дней Ганю начнет раздражать нехватка тех самых
благ. Скудость порабощает не меньше, чем изобилие, преодолимы они лишь
индивидуально, изнутри. "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Самое
необходимое на сегодняшний день, ибо "у завтрашнего дня свои заботы".
Свободен от суеты не тот, у кого нет, а тот, кто не хочет иметь.
  Но тогда, глядя на убогую деревеньку на фоне унылых бетонных айсбергов,
слушая громыхание разболтанных грузовиков, доносящиеся со стороны деревни
переборы пьяненькой гармошки и собачий лай, вдыхая то бензиновый перегар,
то печной дымок - он испытает почти физическое наслаждение именно от этого
нищего пейзажа, о котором грезил в ностальгических своих снах. Равно как и
о величаво-заснеженном "Севере диком" своего детства, и о Питере, сказочно
прекрасном придуманном городе, будто забытом на берегу уплывшей в вечность
прежней Россией и тихо умирающем под лоскутным одеялом невзрачных вывесок.
  "Помни о смерти", - гласит мудрость древних. Не в том ли тайна России, не
в смертной ли памяти е„ пейзажей, будь то Шишкинский бор, или
Левитановский холм "Над вечным покоем" или "На Севере диком"?
  "Безглагольность покоя"...
  Это страна всепоглощающей бури и трепетной свечи; ей органически чуждо
мажорное пиршество цивилизации, здесь нет пирамид и Колизеев, ничего
прочного. Здесь даже построенные на века храмы взрываются, даже мощи, как
православные, так и советские, не могут обрести над„жного пристанища.
  Здесь душа будто помнит, что "блаженны плачущие", что на земле она в
изгнании, и, пусть порой неосознанно, страстно жд„т Мессию.
  "Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие... должны
быть, как не имеющие;
И пользующиеся миром сим. как не пользующиеся; ибо проходит образ мира
сего" /П, 1 Кор. 7, 29/
Вы, кручиною согбенные,
Вы, цепями удрученные,
Вы, Христу сопогребенные,
Совоскреснете с Христом!

  /А. К. Толстой, "Иоанн Дамаскин"/

  "Ибо вс„ видимое временно, а невидимое вечно". /II. 2 Кор. 4, 18/
Так будет думать Ганя, вернувшийся в самый пик застоя в страну, где "Вс„
не то, вс„ не так и вс„ не прочно", которую "умом не понять", где если
когда-то купцы и достигали богатства, то либо спивались, буянили, били
зеркала, либо раздавали имение нищим, либо подавались в мятежники,
подговаривая народ на бунт против собственного своего богатства и подбивая
рыть себе, буржуям, могилу. Где не умеют жить по правилам цивилизованного
общества. Раскрученный волчок на этой земле сразу же завалится набок.
  Здесь хорошо умеют только порой биться насмерть, отдавать за что-то или
кого-то жизнь, готовиться к смерти и умирать.
  Предвкушение и жажда апокалипсиса царствует над этой таинственной
колдовской земл„й "с южных гор до северных морей", где "Человек проходит,
как хозяин", ничего не имея и не желая иметь, здесь строят только для
потомков, стреляются и рано гибнут певцы и поэты, здесь народ просыпается
лишь для войн и катаклизмов, здесь по воскресеньям и праздникам едут всей
семь„й отдохнуть на кладбище "с закусочкой на бугорке", в отпуск
отправляются - "За туманом и за запахом тайги", где адрес - "не дом и не
улица", где самые великие цели замешаны на смерти:
  "И как один умр„м в борьбе за это!.."
Но отвергая, отторгая предложенный цивилизацией земной рай потребления,
как предназначенная Небу невеста - богатого жениха, страна эта
подсознательно жаждет апокалипсиса и готовится к нему, прозревая в н„м
"новое Небо и новую землю".
  Не в приготовлении к смерти вечной и всепоглощающей таинственная
притягательная сила этой земли, а в "смерти к жизни", в глубинной вере в
грядущее Воскресение, в то, что "зерно не ожив„т, покуда не умр„т".
Записанное в память народную отторжение земного, подсознательное презрение
к эмпирическому бытию, порабощающим благам и временным целям.
  И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью...
  Я в коридоре дней сомкнутых,
Где даже небо тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
И жду субботы из суббот...


  Страны, откуда вернулся Ганя, жили. Россия - ждала. Она всегда смотрела
только вдаль. Ошибалась, открывала двери и сердце разным проходимцам,
лжедимитриям и разбойникам, е„ запирали в терем, насиловали, передавали из
рук в руки и продавали в рабство - она воскресала и снова, поруганная и
разор„нная, устремляла глаза вдаль, к горизонту.
  Юродивая падчерица, нелюбимая и ненавидимая, сулящая лишь беды и
неприятности живущему полнокровной нормальной жизнью процветающему
цивилизованному миру. Заколдованная страна, ждущая принца-избавителя. То в
сонной беспросветной одури затянутая обломовской паутиной, то спросонья
вс„ вокруг крушащая, то бредущая в пропасть за очередным лжепринцем, то
сдвигающая горы и восстающая из пепла.
  Страна, где говорят по-русски и ещ„ на сотне языков, где по улицам ходит
Иоанна, где миллионы внимают несчастным полум„ртвым старцам, вещающим о
грандиозных планах, играя в непонятную ни им самим, ни этим миллионам
сказку, где чем дальше, тем страшнее и интереснее. Чтобы через десяток
лет, когда, закачавшись, рухнут прежние декорации и ч„рное станет белым, а
белое - ч„рным, хорошее плохим и наоборот, началась новая игра, куда
страшнее прежней. Чтобы явился новый жених эдаким сладкоголосым певцом
свободы, любви и прав человека к бедной, сидящей в запертом тереме
царевне. И обольстит, увед„т из терема, охмурит лживыми речами, колдовским
зельем и блудными зрелищами, завалит яркими тряпками, разрушит терем,
разорит, изнасилует, опозорит и станет е„ сутен„ром, заставив за бесценок
продавать душу и тело.
  Шоф„р гудел и гудел, что пора ехать, а Ганя вс„ стоял на стыке эпох
таинственной своей страны, будто опоясанной асфальтовым кольцом бегущего
времени, и думал, что вот, когда-то грохотали по этой дороге повозки,
телеги, скакали тройки, менялись марки машин, несущихся в вечность, вместо
асфальта была когда-то расхлябанная глина, потом брусчатка, но что будет,
то уже было, и вс„ возвращалось на круги своя...
  Но не смотрит Русь на этот постоянно меняющийся мчащийся мимо поток, она
жд„т. Безмолвствует и жд„т. Уже бегут малодушные, уже "чайки стонут перед
бурей" и "глупый пингвин робко прячет тело жирное в ут„сах".
  Безумная его страна, ждущая Жениха. Обнищавшая, обманутая, поруганная, но
снова и снова не сводящая упорного, жаждущего взгляда с серенького,
закопч„нного и промозглого неба, в предвкушении чуда. Когда "до конца
претерпевшие" и не до конца спившиеся увидят сквозь кровавую паутину
апокалипсиса восходящую на востоке голубую звезду.
  И рассеются колдовские чары, наль„тся небо неведомой первозданной синью...
И рухнет обманно-вещественный образ падшего "века сего", разорв„тся кольцо
времени.
  "И увидел я великий белый престол и Сидящего на н„м, от Лица Которого
бежало небо и земля, и не нашлось им места". /И. О. 20, 11/
"И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни болезни уже
не будет, ибо прежнее прошло". /И. О. 21, Ч./


  ПРЕДДВЕРИЕ

  "Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя - красноармейцев,
краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую
пядь советской земли и наносящих удары немецким захватчикам и их румынским
прихвостням. Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером
героизма для всей Красной Армии и советского народа". И. Сталин
"Не только друзья, но и враги вынуждены признать, что наша страна
объединена и сплочена теперь вокруг своего правительства больше, чем когда
бы то ни было. Что тыл и фронт нашей страны объединены в единый боевой
лагерь, бьющий по одной цели. Что советские люди в тылу дают нашему фронту
вс„ больше винтовок и пулем„тов, мином„тов и орудий, танков и самол„тов
продовольствия и боеприпасов". /И. Сталин/
"У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника.
Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника...
Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге
Сталинграда, чтобы запутать врага... Деритесь с прорвавшимся противником
не только дн„м, но и ночью. Используйте вовсю артиллерийские и эрэсовские
силы. Самое главное - не поддаваться панике, не бояться нахального врага и
сохранить уверенность в нашем успехе". /И. Сталин. Из директивы Ставки
Верховного Главнокомандующего, 23авг. 1943г./
Товарищу Сталину от бойцов, командиров и политработников Сталинградского
фронта:
  "Перед нашими боевыми знаменами, перед всей советской страной мы клян„мся,
что не посрамим славы русского оружия, будем биться до последней
возможности.
  Под Вашим руководством отцы наши победили в Царицынской битве, под Вашим
руководством победим и мы теперь в великой битве под Сталинградом!"
Колхознику Головатому:
  "Спасибо Вам, Ферапонт Петрович, за Вашу заботу о Красной Армии и ее
воздушных силах. Красная Армия не забудет, что Вы отдали все свои
сбережения на постройку боевого самол„та. Примите мой привет. И. Сталин".
  "9 августа 1942 года в блокадном Ленинграде была впервые исполнена Седьмая
симфония Дмитрия Шостаковича. Она была дописана уже в дни блокады и это
придало ей силы и тв„рдости. "Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей
победе над врагом, моему родному Ленинграду посвящаю свою Седьмую
симфонию", - писал Д. Д. Шостакович. Когда один из немецких офицеров
услышал по радио трансляцию Седьмой симфонии, он записал в своем дневнике:
"Мы их не победим". / В. Корнев/
"Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я
всегда отвечаю: битва за Москву.
  И. В. Сталин был вс„ это время в Москве, организуя силы и средства для
разгрома врага. Надо отдать ему должное. Возглавляя Государственный
Комитет обороны и опираясь на руководящий состав наркоматов, он проделал
колоссальную работу по организации необходимых стратегических резервов и
материально-технических средств для обеспечения контрнаступления под
Москвой. Своей ж„сткой требовательностью он добивался, можно сказать,
почти невозможного." /Г. Жуков/.
  Молотов в беседе с Чуевым:
  "- А рядом со Сталиным кто сидит?
  - Это Галунский, заведующий юридическим отделом МИДа, он переводил. Но он
не только знал языки, он очень хорошо знал законы, поэтому Сталин посадил
его рядом с собой, чтоб нас не надули. Сталин не раз говорил, что Россия
выигрывает войны, но не умеет пользоваться плодами побед. Русские воюют
замечательно, но не умеют заключать мир, их обходят, недодают. А то, что
мы сделали в результате этой войны, я считаю, сделали прекрасно, укрепили
Советское государство...
  Насч„т Польских границ в Потсдаме... "Сталин говорил о "линии Керзона":
"Что же вы хотите, чтоб мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Что
скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут,
что Сталин и Молотов оказались менее над„жными защитниками русских и
украинцев, чем Керзон и Клемансо.
  Мы ни на кого не надеялись - только на собственные силы. Что касается
могущества державы, повышения е„ оборонной мощи, Сталин стремился не
только не отставать, но быть впереди, несмотря на то, что понимал, что мы
вышли на самые передовые рубежи при колоссальной внутренней отсталости -
страна-то крестьянская! Но мы и ракетами начали заниматься всерь„з во
время войны. Могли бы мы запустить первый в мире спутник в 1957году и
первого человека в космос в 1961 -м, если б не стали этим заниматься
значительно раньше?
  - Мне об этом рассказывал академик Василий Павлович Мишин, - говорю я, -
Он долгое время был первым заместителем Корол„ва, а потом и его преемником
на посту Главного конструктора. "Будущий советский космос, - сказал он, -
начался в конце войны с обмена посланиями между Сталиным и Черчиллем. Я
читал этот двухтомник переписки... Я читал и не обращал внимания на одну
телеграмму Черчилля, как всегда, совершенно секретную, где говорится, что
в ближайшее время советские войска возьмут польский насел„нный пункт
Дебице, в котором немцы производят испытание крылатых ракет Фау-2. "... Я
был бы благодарен, маршал Сталин, - пишет Черчилль, - если бы Вы смогли
дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице,
которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, если бы
затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной
станции нашими специалистами. 13 июля 1944 года".
  Сталин ответил, что не знает, о каком Дебице ид„т речь, "так как в Польше,
говорят, есть несколько пунктов под этим названием".
  Английский премьер тут же шл„т новое нетерпеливо", послание, в котором
да„т подробнейшие координаты нужного ему Дебице.
  Сталин отвечает кратко, что он дал на этот сч„т необходимые указания.
"...Обещаю Вам, что возьму это дело под свой личный контроль, чтобы было
сделано вс„, что будет возможно, согласно Вашему пожеланию".
  И, действительно, взял под свой личный контроль.
  "В тот же день, - рассказывал Василий Павлович Мишин, - мы с Сер„гой /С.
П. Корол„в/ были на ковре у Сталина. Он дал нам указание немедленно
вылететь в только что освобожд„нный от немцев Дебице, собрать там
материалы по крылатым ракетам и вс„ привезти в Москву, и чтоб ничего не
досталось англичанам - их разведчики там давно работают.
  Так мы и сделали. По обнаруженным чертежам и обломкам нарисовали крылатую
ракету и выполнили е„ в металле в Чехословакии. Нашими разведчиками был
обнаружен некий Козак - заместитель главного немецкого ракетчика Вернера
фон Брауна, чех по национальности. Он стал нам помогать.
  А к Октябрьским праздникам мы отправили в Москву на железнодорожной
платформе готовую крылатую ракету, машину "Татра", ящик чешского пива и
написали: "Подарок Сталину". Так начинался советский космос".
  - Стал