и  наполовину  открылась  дверь,  Тата  побледнела  вдруг  и
положила левую руку под грудь.
     -   А-а-а,  Татьяна  Владимировна,  вы  словно  по  часам,  никогда  не
пропустите нас посетить. Здравствуйте, здравствуйте.
     - Добрый  день... - Тата  жалко улыбнулась и попыталась  встать,  может
быть и загородить от взглядов пришедшего то, что не надо бы видеть никому из
персонала...
     Вошедший  был худ,  сутул  и  высок, почти в два метра. В халате он был
зеленом, также длинном, почти  до полу,  зеленая  шапочка глубоко сидела  на
овальном  вытянутом  черепе, однако по даже по выбритым вискам и  подбородку
видно  было, что  он  жгучий брюнет. Велимира он  как  бы  не  замечал пока,
сверлил зрачками перепуганную Тату.
     - Ну-с,  что  у нас здесь происходит? Шаманите, Татьяна Владимировна? Я
же вас неоднократно предупреждал...
     - Я...
     - Тихо, тихо, Николай, все идет  хорошо, не трепещи, сиди и дыши... Вот
так...
     - Простите, а вы кто такой будете и что делаете  в  нашей больнице?.. -
Вошедший не шел -- надвигался: медленно и грозно, переведя взор на Велимира.
     - Я дядя доктор. Велимиром кличут. А вы -- тоже врач?
     - Представьте себе  -- да. Азарот  Вельзиевич  Тер-Тефлоев,  врач  сего
стационарного  лечебного  учреждения.  Уберите  ручки  с  головы   пациента,
уберите, иначе придется звать санитаров по вашу душу. И уж точно милицию.
     - Я, пока нам подбирали по росту и размеру гостевые халаты,  совершенно
случайно ознакомился  со списком врачебного  персонала, Азарот Вельзиевич, и
никакого такого Тер-Тефлоева в  них не обнаружил. Равно как и вашего коллегу
сменщика, терапевта Бесенкова... А вот и он,  кстати...  Заходите...  Акакий
Акакиевич...
     Тата сидела, обомлев, и  ничего не понимала,  однако Велимир  улыбнулся
ей,  повернувшись  на миг,  посмотрел в  глаза  и  она обмякла, успокоилась,
словно бы погрузилась в свои мысли.
     Дверь, послушная  радостному призыву Велимира, вздохнула  еще раз  и  в
комнату вошел второй врач,  ростом с первого, чуть пошире, быть может, как и
Велимир - начисто лысый, без  шапочки, с рыжими бровями. Халат его был  того
же  салатного  цвета, что и у  Тер-Тефлоева, но  расстегнут на  две  верхние
пуговицы и не так свеж.
     - У нас проблемы?
     -  Да,   вот  лекарь-конкурент   пожаловал,  отрубатель  энергетических
хвостов. И почему он назвал тебя Акакий Акакаиевич?
     - Не знаю. Но он об этом пожалеет, да немедленно! И-и...
     Если Тер-Тефлоев приближался к Велимиру медленно, вкрадчиво,  буквально
по  сантиметру, то  второй буквально прыгнул в его сторону, но вдруг  замер,
словно споткнулся... И замолк. И Тер-Тефлоев также замер с полуоткрытым ртом
и  его неподвижность позволила Велимиру увидеть там изрядных размеров клыки:
два верхних и два нижних.
     - Вот молодец... Хорошо, Николай, хорошо... Слышишь меня?
     - Да. Слышу. И... ой... Что-то я не... Таня, ты?
     - Да, Вы правы, Это Таня, ваша супруга... Тата, вы слышите меня?
     - Да. Ой!..
     -  Не  ой,  а  медицина. Имеет  место быть внезапная  ремиссия и  очень
удачная,  на мой  взгляд. Мы  с коллегами  сейчас уйдем в  кабинет, проведем
небольшой консилиум, наметим дальнейшим курс лечения, а вы  займитесь важным
делом:  пусть Николай  как  следует покушает, а мы решим насчет  возможности
выписки и дальнейшего восстановления, амбулаторного.
     - Подожди, Вил. Подождите, господа, я ничего не понимаю...
     - Я  все объясню,  но чуть  позже. Время  дорого  и коллег  ждут другие
больные.
     - Пойдемте в  кабинет, господа, не будем мешать встрече родственников в
обеденный час. Где у вас свободный кабинет, показывайте, Азарот Акакиевич!
     Безмолвные  и  послушные  врачи  вышли  из  палаты,  пересекли  коридор
наискосок  и  остановились.  Дверь  тотчас  отворилась,   оттуда  молчаливой
вереницей  вышли пять  человек, четыре  женщины и мужчина,  все  медицинский
персонал, и так же молча,  не поворачивая голов и даже не моргая, ушли вдаль
по коридору.
     Велимир по-хозяйски пересек кабинет обогнул стол и плюхнулся в кресло.
     - Итак?
     Двое  врачей   словно  бы  опомнились:  они  глянули  друг   на  друга,
стремительно развернулись  к Велимиру, глаза их  сверкнули  черным пламенем,
клыки,  кривые  и ослепительно белые, стали видимы  и у  того,  кого Велимир
назвал  Акакием Акакиевичем;  клыкастые  Тер-Тефлоев  и Бесенков  пригнулись
вперед, как перед стартом и... вновь замерли. Велимир засмеялся, указывая на
них пальцем и громко чихнул. Оба "врача" грянулись на колени.
     -  Как???  Вы захотели  черною  неблагодарностью отплатить мне, лучшему
психотерапевту  Северо-Запада? Стыдитесь, господа бесы, стыдитесь! Ведь я на
ваших глазах спас, извлек вас из этого больного, насквозь прокуренного тела,
напичканного  никчемными  лекарствами  и  тухлою  пищей!  В  нем и  так  уже
полстакана крови осталось,  не эритроциты -- одно название, душа сморщилась,
испитая донельзя, а вы еще коммуналку из нее соорудили. Позор... Позор!  Что
молчим?  Стыдно?   Стыдно,  я   спрашиваю,   в   робкой   надежде  на   вашу
сознательность, еще не окончательно угасшую среди распутной и  не благостной
жизни? Распечатываю вам уста, но не сквернословия ради, а для доверительного
общения.
     - Нет.
     - Нет.
     - Ах, нет... Им  не стыдно. Ну,  тогда господа бесы, у меня для вас три
новости: плохая, нейтральная и хорошая. С какой начать? А?
     Бесы  молчали.  Они  все  так  же  стояли  на  коленях,  но  взоры  их,
по-прежнему  устремленные  на Велимира,  утратили  прежнюю  пылкость,  клыки
спрятались  под  серые  губы,  длинные  руки  покорно  висели вдоль  длинных
туловищ.
     - Молчите? Стало  быть,  делегируете  мне  право  выбора. Ок,  начну  с
нейтральной. Итак, нейтральная новость: я захватил вас в плен.
     Следующая - плохая новость: мне сегодня понадобился помощник для  неких
деяний,  нечистый  парень,  как раз  из  числа таких вот отморозков, как вы,
чтобы помощник этот некоторое время неразлучно находился при мне, дыша одним
со мною  воздухом, созерцая те же пейзажи, что  и я, и  вообще, отравляя эти
пейзажи и самый воздух своим мерзким присутствием.
     И, наконец, хорошая новость: помощник мне нужен только один. Кто из вас
лишний -- решайте сами. Итак: кто смел, тот и съел. Бокс!
     Бесам не надо было объяснять что делать дальше -- миг! они схлестнулись
сразу, кинжально, стремясь опередить один другого, запустить бесовские когти
свои и клыки в такую же бесовскую плоть, точно такую же -- да чужую...
     -   Коленька...  Ты  кушай,   кушай,  не  обращай   внимания,   что   я
расклеилась... На вот, запей.
     - Тата...
     - Ты ешь, здесь я, не задумывайся, кушай...
     - Таня, который сейчас год?
     - Это потом, потом, Коленька... Не волнуйся...
     Ах, эти  разговоры -  в  больнице ли,  в узилище,  при встрече  и перед
разлукой,  разговоры  скорбные,  радостные  и  сумбурные...  И  ведь  сердца
навстречу рвутся, в попытке скорее-скорее расспросить, объяснить,  пожалеть,
отвлечь и  порадовать  -- а слова  непослушны, никчемны, в полном беспорядке
вываливаются  в  пропахший  больничными  нечистотами  воздух,  как  вещи  из
раззявленной сумочки. Междометий не много в  нашем языке, но они так часты в
обыденной  беседе, что  скуден  становится разговор и  вязок, вспоминать его
дословно -- только досадовать. Однако же люди пытаются понимать друг друга и
понимают...
     -  Погоди.  Я словно бы в клочьях тумана весь...  был..., а сейчас хочу
знать.  Умереть мне на этом месте,  но -- доверься,  пойми,  что  мне сейчас
только правда полезна: не мучай и скажи без предисловий -- сколько я здесь?
     - Ты здесь четвертый год.
     - Что??? Прости... Значит, мне уже тридцать лет?
     - Да, а мне двадцать восемь. Видишь, какая я уже старая?
     - Ты не старая, ты просто устала. Слушай, Тата...
     - Да, Коля? Сядь, сядь... Ты в порядке? Давай, я тебе еще...
     - В порядке я, не надо, я сам... Слушай,  Тата, я,  похоже, выздоровел.
Действительно. У меня ведь крыша съехала и очень  серьезно, наверное, если я
тут четыре года провел?
     - Что на это скажешь...Да,  было дело,  серьезнее не бывает. Ты  ведь и
поджигать нас пытался, и вены резать... А что... А как теперь? Что ты сейчас
чувствуешь?
     - Если честно -- то страх... Какой кошмар... Тата, можно, я буду есть и
говорить -- что-то пробило меня на хавчик, как после козырного косяка.
     - О, Господи, только еще косяка тебе не хватало... Боже мой...
     -  Не плачь,  ну не плачь,  это  я фигню спорол! Ничего  мне  не  надо,
никакого косяка, только вырваться отсюда. Лапушка моя. Что за мужик с тобой?
     - Это... Знакомый врач, я его привела...
     Дверь раскрылась и закрылась бесшумно,  а в палате уже Велимир, бодрый,
с игривой улыбочкой на худощавом лице, глаза блестят, лысый лоб тоже.
     -  Ого, отменный  аппетит у вас,  Николай, приятно посмотреть! Ну-с, на
поправку дело идет, явно, что на поправку! И коллеги мои того же мнения.
     - Он... Он...  Я  его давно таким  не видела,  много лет, он  абсолютно
нормален.
     -  Тихо,  тихо,  тихо, тихо...,  уважаемая  Татьяна  Владимировна,  не-
спуг-ни-те, врач здесь не вы,  хотя  в ваших  словах пожалуй  что  рождается
натуральная подлинная правдивая истина. Николай!
     - Да? Так я действительно здоров, так что ли?
     - Почти. Вы поели, или еще будете?
     - Нет! Да! Поел, все, я уже сыт. Спасибо.
     - За обед вы вашей супруге спасибо скажите, не мне.  Тогда, коль  скоро
вы  насытились,  пожалуйста,  сядьте  поудобнее  и  поспите. Да... Спите.  Я
разбужу, когда надо будет. Тата?
     - Ты его гипнозом усыпил? Так вот сразу? Он ничего не слышит?
     - Примерно.  Тата, день и жизнь продолжаются, у нас есть толика времени
и  мы  должны  ее использовать по максимуму. Готова? Поменьше  рассуждений и
почетче ответы, ладно?
     - Да, я поняла. Готова. А где...
     -  Вносят изменения  в  больничные  карты.  Он вышел  из своей  болезни
полностью  и  только  от  него зависит -- быть ему здоровым всегда,  или  на
краткую побывку.
     - Ты просто гений. Ведь я его действительно много лет таким не ...
     - Ты сказала мне, что он тебе бывший муж, а ведь вы не разведены.
     - Ну какое это  имеет значение?  По сути-то отдельно жили... Живем. Так
ему хоть какая-то защита, что у него семья и близкие...
     - А родители?
     - Отец, вроде бы жив, где-то во  Владивостоке, но у него другая семья и
они друг с другом не знаются лет десять.
     - Понятно.  Других же родственников  у него нет. То есть, в переводе на
коммунально-бытовой  язык, ты  его  берешь  жить  к  себе,  в  однокомнатную
квартиру.
     - А что, есть варианты? Куда еще? Да, ко мне в "однюшку".
     - А кто он по профессии?
     -  Никто. Закончил ВГИК,  по курсу сценаристов, но писателей сейчас как
собак  нерезаных. Со сценариями у него  не заладилось,  он и в кинооператоры
собирался, и в режиссеры.
     - Тогда вопрос тебе: нафига?
     - Что нафига?
     - Человек с несмываемым пятном в анамнезе, без профессии, без стержня и
корней, на хрена он тебе нужен?
     - Как это? Ты о чем? Он же мне муж и я его люблю.
     - Я могу  разбудить его прежним, как вчера и  год назад. Местные  врачи
мне кое-чем обязаны, как выяснилось и ждут только моего слова -- без  скрипа
и звука вернут  ему прежнее койко-место и соседей, что уже второй час маются
за  пределами  родной  палаты.  На  осколках прежней  вашей жизни ты  сумела
построить новую, какую ни на есть -- а свою, себе и ребенку. Теперь ведь она
опять рухнет, а что впереди -- тебе неведомо и вам с ним  уже не по двадцать
лет.  Куда он пойдет? К тебе? А  дальше? Ничего не умеет и  ничего не знает,
голый, с подорванным  здоровьем... Ведь ему одеться не во что, кроме  как  в
эту пижаму и рубашки с трениками из секонд-хенда? Ты уверена, что всех троих
прокормишь?  По  названию он  мужик  -- а  ведь  будет дармоедом  и долго им
будет... - Пасть жертвой чужого милосердия - что может быть горше? А?
     - Это... Да, я как-то не подумала. И ты... Вил, ты можешь его разбудить
прежним? Сумасшедшим? Да? И его оставят здесь, дальше "лечиться"?
     - Да.
     - У тебя на это есть такая власть?
     -  Власть? Нет. Возможности, скажем так. Рычаги влияния. Контора  у нас
могучая.
     - Погоди. Ты же говорил, что работаешь в страховой компании?
     -  Ничего  подобного. Это Филарет там работает, а  я прикомандирован  к
нему по  одному  делу и  со  всем  из  другой  фирмы,  зарегистрированной от
Минздрава. Гм... Вспомни. Вот видишь, ты уже вспомнила.
     - Да.  Я вспомнила, извини  пожалуйста. Ты  хороший врач, если так  вот
взял и не только диагноз поставил, но и... ход болезни переломил. И обратно,
получается, тоже можешь?
     - Могу.
     - И он проснется, как  все привыкли, чокнутым, я выброшу газету в урну,
салфетку  и посуду  в сумку, вытру ему  рот,  суну стольники  по карманам  -
врачу, медсестре, санитарке... Все будет как было...
     - Да. И поедем со мной, по моим делам. А вечерком, как дочку уложишь, я
тебя встречу и махнем в кино. А потом в клуб куда-нибудь закатимся до утра.
     - В клуб? Сто лет не была...
     - Да. В бильярд скатаем,  по  рублю  партия, в  русский бильярд, а не в
тот, где лузы шириной с футбольные ворота, поужинаем с советским шампанским,
а  то  и  с  настоящим  французским,   махачкалинского  розлива!  Потом  еще
куда-нибудь  переместимся.  А  под  утро к тебе.  Я  тоже  давно не  отдыхал
по-взрослому. Ну так что?
     - А Николай?
     - А Николай  проснется как был, в слюнях. Разве что  кошмаров и боли  в
нем будет поменьше, раза в два примерно. И пореже наполовину.
     - Но он же верит мне. Он... сейчас, в данную минуту нас не слышит?
     -  Никоим образом, не  беспокойся. Я тебя  понимаю, вижу твои сомнения;
сердце - сердцем, однако же и ты подумай.
     - Вот я и думаю.
     -  Да, подумай. И прежде всего о  себе и о  дочери. Как  вы жить будете
всем  табором  на  твою  зарплату,  на  какие  шиши ты  будешь одевать его и
обувать, где работу ему искать?
     - Он мужик, сам должен найти.
     -  Должен,  да не  способен,  что  и  выяснилось по опыту прошлой вашей
жизни. Это ты теперь  по жизни  мужик,  семью  обеспечиваешь и одна  на  все
проблемы. Он ведь не  способен был? Не способен. Думаешь, сейчас скорехонько
исправится?  Ты, женщина, как  и  положено подруге жизни,  должна опорой ему
быть, но  не только  ширмой,  которая защищает его  от  пыли, ветра и визита
сантехников,  не только костылем-подпоркой  на каждый гром и чих,  не только
дневной-ночной  кормилицей-давалицей,  не  только  спасательным  кругом,  не
только  отдушиной, куда  он может  выкрикивать обиды  и  маниловские мечты о
будущем. Погоди, возразить всегда успеешь, дай я еще скажу.  Ты  ведь мне не
безразлична,  хотя  мы  и знаем  друг  друга чуть да едва. Ты говоришь,  что
любила его?
     - И сейчас люблю.
     - Да ладно  тебе... Сколько  лет ты  с  ним жила и  ждала, когда начнут
сбываться все его обещания, когда упадет на вас, просыплется дождь золотой и
серебряный? Где его  деньги?  Где  слава? Где  -- не скажу счастливая -- где
обычная нормальная жизнь? Сегодня вечером праздник закончится, дочка обретет
папу, а  завтра? Куда  вы поставите ее кровать  и письменный стол, чтобы  ей
уроки делать  без помех? Как ты мыслишь, сколько  времени понадобится, чтобы
твоя  Ксюха  разочаровалась  в  никчемном  папочке? Надеюсь, он не планирует
научить  ее  по  запаху  отличать маковые посевы от  конопляных?  В  порядке
передачи опыта и житейской мудрости?
     - Нет!
     - Что нет?
     - Замолчи. Я умоляю... У нас есть еще время?
     -  Сколько угодно  в  пределах  одного получаса.  Дольше  будет  просто
неприлично и нечестно по отношению к остальным сумасшедшим.
     - А ты можешь разбудить его нормальным?
     - Да. Относительно нормальным разумеется, ибо все  мы с придурью,  если
смотреть  на нас  незамыленным  марсианским  взглядом.  Проснется  таким  же
дееспособным, каким он был, скажем, в двадцать лет. Это я могу.
     - И он не сорвется в прежнее состояние? Рецидив возможен? И если да, на
какую ремиссию можно рассчитывать -- год, два, пять?
     -  Он будет излечен. Вполне здоров будет, а не  подлечен. Это означает,
что  психика его никогда не  вернется в  сегодняшнее больное состояние, если
сам  он  этого не  захочет и не приложит  к этому усилия,  как в прошлой его
жизни. Он  даже  он  влияний  наркоты свободен,  я  порвал ту  ниточку,  что
постоянно,  всю оставшуюся  жизнь  искушает бывшего  нарка взяться за нее  и
пойти, пойти, пойти за  грезами туда,  в  логово  Минотавра. Но он может все
восстановить, если постарается, связать порванное,  вернуть  утраченное... И
сделать это еще до наступления Нового Года. Тут уж не сторож я похоти его.
     - Разбуди его, пожалуйста. Пусть он проснется  здоровым  и мы уйдем. Мы
можем отсюда уйти? Что с его больничным?
     - Можете. Все документы оформлены в надлежащем порядке. Но. Подумай еще
раз,  Тата,  спроси свой  разум  и  сердце  -- куда и  зачем вы  уйдете?  Вы
четвертый год  чужие люди,  ты  доказала  себе и всему  миру,  что  способна
прожить сама, собственными силами... А он  отнюдь не доказал этого. Ты могла
бы жить, худо-бедно, улучшая с каждым годом, а будешь прозябать.
     - Буди. Будь что будет. Выдержала раз, попробую еще.
     - Вот  же самурай в юбке. Пардон, в сарафане... А как же наш найтклуб и
кино  сегодня  вечером? Мы  только-только  успели  познать друг друга, а тут
хрясь!...
     -  Вилечка, не мучай меня, кто бы ты ни был. Я тебе благодарна  за все,
что ты для меня и для  нас  сделал, честно.  Спасибо, низкий тебе  поклон...
Разбуди его прежним,  каким  он был до болезни и оставь нас  с ним наедине с
нашими проблемами.
     -  Вот  как...  Какой же это наедине,  когда с одной стороны  батальоны
проблем, и  с другой вы вдвоем... даже  втроем. А  ты с  мамой советовалась?
Ведь  она  сколько  раз  тебя  предупреждала,  еще  когда  вы  только-только
познакомились...  Опять  она  за  валокордин  вплотную возьмется? А  при  ее
давлении...
     - Откуда ты знаешь про маму и валокордин? Я ведь ничего тебе...
     - Стоп, стоп. Моя ошибка... Откуда бы мне знать, действительно... Гм...
Тата, а у тебя  ведь наверняка кроме мужа с дочкой есть родные и близкие, ты
с ними бы посоветовалась, прежде чем в прорубь нырять?
     - Да уж как-нибудь. Буди, Вилик, буди, и еще...
     - Я все понял.
     - Нет, ты еще ничего не  понял.  Сегодня утром... Грубо говоря, это был
сон и давай о нем забудем.
     - Сон? Сон -- это сказка-шизофреник.  Разве сны  бывают такими яркими и
кайфовыми?
     - Значит, бывают. Я тебе серьезно говорю: было и забыто.
     - Понимаю,  ситуация поменялась. Мне нравится, что  ты такая деловая...
Вылитая Джоди  Фостер из молчащего ягнятника. Не нервничай,  не кусай губки,
еще половины от получаса не прошло. А как же забыто, когда мы у  Светки то и
дело пересекаться будем? Ведь мы реально заняты по совместной работе.
     - Да... Но ты же сам говорил,  что это аккордное дело, не на постоянной
основе, а типа командировки?
     - Так и есть.
     - А сколько длиться будет ваша командировка?
     - Ну... Неделю. От  силы полторы-две. Это в самом расперекрайнем случае
-- две. А может, и на днях закончим, в пределах одной недели.
     - Тогда я в ближайшие дни постараюсь не общаться со Светкой, а значит и
с вами, то есть с Филом и с тобой  видеться не буду. Так будет лучше для нас
всех. Я ей по телефону объясню в двух словах, что занята, что муж, то, се...
. Буди. Вилик, мы договорились?
     - Есс.
     - Без обид?
     -  Безз. Но с глубокими сожалениями.  Ты понимаешь хоть реально-то,  на
что  себя  обрекла?  О,  как  трудно  выйти  в  открытое море,  правя против
течения...
     - Что?
     - Это я так, думаю о твоем будущем...
     - Ой,  давай  вот не будем по  новой  все