на щеке.  У меня сразу
так... подозрение, что она не в себе.
     - Кто? - выдохнул я.
     - Трофимова.
     - Конкретнее,  -  потребовал Адам.  -  Что значит <не в  себе>?  Умом
тронулась? Или, может быть, навеселе?
     - Может быть...
     - Спирт у тебя на буровой имеется? - тихо спросил Адам. - Эй, старший
прораб буровых работ, я тебя спрашиваю.
     Я словно опомнился. Обвел взглядом стены, чтобы легче было взять себя
в руки. Процедил:
     - Навеселе, говорите?
     Женя Галкин неуверенно развел руками.  Можаровский пристально смотрел
на меня.
     - Ну  вот  что,  -  сказал я,  чувствуя неприятное натяжение кожи  на
собственных скулах.  -  Я  больше трех лет с  ними работаю и уж как-нибудь
каждого знаю.  Кстати,  Песков и Карим Айдаров - друзья. А насчет Светланы
Трофимовой... это вы бросьте! За такое я ведь... и врезать могу.
     Я поднялся. Галкин неуверенно отступил. Главный диспетчер, обратив ко
мне побагровевший затылок в завитках рыжих волос,  повел рукой над пультом
сектора Амазонии.  Красиво повел,  музыкальной рукой маэстро над мануалами
органа  в  старинном соборе.  В  Воскресенском,  скажем,  соборе музейного
городка Новый Иерусалим.  Великое Внеземелье,  даже не знаю, в какой точке
эклиптики сейчас этот Новый Иерусалим!
     - А вот сюда,  старший прораб,  взглянуть хочешь?  - прошипел маэстро
Адам,  и от мерзкой его интонации глаза мои непроизвольно сузились, а кожа
на скулах натянулась до хруста. - Сядь, разговор не окончен.
     Сектор  Амазонии ожил:  организованно вспыхнули и  погасли  командные
группы  светосигналов.  На  экране сменилась картинка.  Я  узнал  интерьер
бурового зала, сел. И вовремя.
     В глубине,  как всегда, хорошо освещенного рабочего зала нашей Р-4500
белели   накрытые   цилиндрическими  кожухами   громоздкие  барабаны   для
проходческих шлангов,  лоснились блеском инструментальной стали  аккуратно
укрепленные на стендах буровые наконечники,  мигали табло температурного и
газового контроля.  Я перевел взгляд ближе - на устье скважины. Точнее, на
агрегат  обеспечения  герметизации забитого  в  устье  скважины  обсадного
стакана.  Проходческий шланг  глянцевым телом питона свисал с  желобчатого
обода  верхнего блок-балансира и,  плотно  обжатый  сальником гермокольца,
исчезал в  направляющей,  откуда начинался его четырехкилометровый путь по
вертикали в  промерзшие недра планеты.  Двух  секунд мне  было достаточно,
чтобы   понять:    проходки   нет,   буровая   простаивает.   О   том   же
свидетельствовала индикация бурового процесса:  в левом нижнем углу экрана
светились нули.  А  в  правом  -  рдела  расползшаяся на  серебристом полу
рабочего зала глянцевитая лужа...
     Уяснив наконец, что собой представляет эта ужасная лужа, я беспомощно
оглянулся.  Галкин ушел.  Главный все так же сидел на коробке,  но смотрел
куда-то  в  сторону от экрана.  Они уже это видели.  Вот,  значит,  в  чем
дело...
     Словно  желая  подчеркнуть масштабы несчастья,  кто-то  оставил возле
кошмарной лужи  залитый кровью  халат.  Когда  я  увидел этот  халат,  мне
показалось,  будто вокруг меня внезапно исчез воздух - дышать стало нечем.
Что ж это она, говорила: <Песков Айдарова чуть не убил>?! Судя по размерам
лужи, Песков Айдарову голову оторвал, не иначе...
     Почти  невидящими глазами  я  попытался всмотреться в  синий  кружок,
который сиял возле воротника брошенного халата.  Нет,  на таком расстоянии
букв не видно... Хотел попросить Можаровского дать увеличение на экран, но
мне помешали.  Пульт скрипнул звукосигналами столичного вызова,  и  чей-то
голос напористо произнес:
     - Центр - сектору Амазонии. Ну, как у вас? Нового что?
     - Ничего,  -  ответил, взглянув на меня, Адам. - Пятая по-прежнему не
отвечает. У вас что?
     - Бригада медикологов в сборе.  Перед стартом интересуются последними
новостями.
     <Значит, реаниматоров вызвали>, - обреченно подумал я.
     - Все по-прежнему, - повторил Адам. - Ничего нового.
     - А кто сегодня на пятой сменный мастер бурения?
     - Вадим, кто у тебя там сменный? - переадресовал вопрос Можаровский.
     - Фикрет Султанов,  -  проговорил я  деревянным ртом.  -  А  при  чем
сменный,   если  за  все  отвечает  прораб?   Я  буду  на  буровой  раньше
реаниматоров.
     - Нил, когда медикологи вылетают? - осведомился Адам.
     Длинная пауза. Можаровский не выдержал:
     - Нил! Берков!
     - Аэр медикологов стартовал,  - донеслось из столицы. - Прорабу - мои
соболезнования. Ну что, конец связи?
     Мне было плевать на соболезнования Нила Беркова.  Я разглядывал синий
кружок на пропитанном кровью халате и ждал, когда Можаровский освободится.
Покосившись в мою сторону, он пояснил:
     - Я  тут  с  перепугу инициативу на  себя взял -  медиков без  твоего
ведома вызвал.
     - Правильно сделал.  Дай-ка  увеличение на экран.  Вот здесь...  -  я
тронул место у своего плеча, где на спецхалатах бурильщиков в синем кружке
обозначены инициалы владельца.
     - Уже смотрели,  - сразу понял Адам. - Инициалы <Эн. Пе.> - Он дал на
экран увеличенное изображение белых букв на синем фоне: <Н. П.>. - Видишь?
     Я не ответил. Я ожидал увидеть инициалы Айдарова.
     - Очевидно,  халат Николая Пескова.  Других <Эн.  Пе.> на буровой как
будто нет?
     - Других нет. - Я встал. Голова у меня шла кругом.
     Плохо помню,  как я добирался до экипировочной и как парни из команды
шлюзового обеспечения снова натягивали на  меня эскомб.  Все  происходящее
почему-то  казалось мне странным действием,  не  имеющим ко мне отношения.
Ощутив на  лице  холодную кислородную маску,  я  сделал несколько глубоких
вдохов и  только после этого осознал,  что  в  жизни моей наступает крутой
поворот.  Я уже не буду прорабом. Снимут к чертовой бабушке. Я уже не буду
работать на буровой.  Отстранят.  Теперь меня объявят персоной нон грата и
предложат убраться с Марса первым же рейсовиком.  Или,  хуже того,  вообще
прихлопнут служебную визу во  Внеземелье.  Но самое страшное -  если умрет
Айдаров.
     Я еще надеялся,  что реаниматоры успеют.  Чаще всего они успевали.  С
этой  мыслью  и  этой  надеждой  я  промчался на  подвесном сиденье  вдоль
шлюз-потерны, состыкованной напрямую с гермолюком машины Кубакина.
     Шлюз-тамбур аэра был открыт,  я  беспрепятственно проник в кабину.  В
розовом  полумраке горбатились мягкими  глыбами пять  пассажирских кресел.
Впереди отливали блеском металла амортизаторы двух пилотложементов.  Я сел
в  ложемент второго  пилота,  зафиксировался и  посмотрел на  Артура.  Его
ложемент находился слева от моего и чуть впереди.
     - Здравствуй,  - сказал Кубакин скучающим голосом. Лицевое стекло его
гермошлема было  поднято,  а  кислородная маска,  опущенная на  поворотных
фиксаторах, оранжевой плошкой висела под подбородком.
     - Привет,  -  сказал я и тоже поднял стекло.  Маску опускать не стал,
потому  что  в  кабинах здешних аэров  постоянно ощущается характерный для
Марса <букет> неприятных запахов.
     - Когда  садятся  в   ложемент  второго  пилота,   у  первого  обычно
спрашивают разрешение, - заметил Кубакин.
     Это верно,  обычно спрашивают.  Первыми здороваются с пилотом и очень
вежливо заручаются разрешением сесть в ложемент, лететь в котором удобнее,
чем в кресле, потому что лучше обзор.
     - На буровую, - отрезал я. - Пулей!
     Несколько мгновений пилот разглядывал меня в зеркало заднего вида.  Я
тоже уставился в его желтые,  как у кошки,  глаза. Он шевельнул рукоятками
управления на концах желобчатых подлокотников. Гулко захлопнулся гермолюк,
машину тряхнуло,  с шипеньем сошлись створки шлюз-тамбура.  Кубакин вызвал
на связь транспортного диспетчера:
     - Выполняю рейс первый столичный. Прошу старт.
     - Отменяется,  -  сказал  диспетчер.  -  Выполняйте первый  на  пятую
Р-4500, Амазония, ярданг Восточный. Старт разрешаю.
     Рывок вдоль ствола катапульты,  шумный выхлоп. Я зажмурился от обилия
дневного света, хлынувшего в кабину сквозь призрачную выпуклость блистера.
Невыносимо тонко ныл мотор,  грудь сдавливало тяжестью ускорения,  впереди
ничего, кроме светло-желтого неба, не было видно.
     В бортовых бунках со звонким шелестом сработали механизмы синхронного
наращивания  плоскостей,   и   в  обе  стороны,   как  всегда  неожиданно,
выметнулись,   блеснув  на  солнце,   очень  длинные,  розовые,  по-чаячьи
изогнутые крылья.  Корпус  поколебало судорогой аэродинамической встряски,
тяжесть исчезла. Артур Кубакин, накренив машину, заложил глубокий вираж, и
слева  по  борту  вдруг  вынырнула вздыбленная под  крутым углом  обширная
горно-вулканическая  страна.  Дымящаяся  под  невысоким  утренним  солнцем
вулканическая страна,  ландшафт  которой  выглядел  первобытно  и  мрачно.
Мрачный ландшафт, мрачное настроение. Мрачный пилот.
     Я  пытался представить себе,  как все это могло случиться на буровой.
Не  знал,  что и  думать.  Тракам моего воображения было просто не  за что
зацепиться.  Кровавую стычку как следствие <неуправляемой ссоры> (гипотеза
Можаровского) я начисто исключал,  потому что своих людей знал лучше,  чем
собственные пять  пальцев.  Насмешник и  шутник-задира  Карим  Айдаров,  в
принципе,  мог бы вспылить.  Резкий жест,  резкое слово... Но Коля Песков,
голубоглазый добряк богатырского телосложения, в роли героя <неуправляемой
ссоры> совершенно не смотрится, хоть так его поверни, хоть этак. Скорее он
напоминает  слона,  который,  по  выражению  Светланы,  <готов  безропотно
таскать на  себе бревна тягот геологоразведочного бытия все  двадцать пять
часов в  сутки>.  Не совсем,  правда,  безропотно,  поскольку Песков очень
болезненно переживает любую несправедливость и  в этом смысле бывал иногда
мнительным и капризным, как девушка. Ссор избегал. В драках не участвовал.
Не в последнюю,  разумеется,  очередь потому, что на буровой 5-Р-4500 драк
отродясь не бывало. Кроме того, Песков и Айдаров друзья. Пять лет работают
вместе,  и  делить им,  кроме забот о глубоком бурении в здешних условиях,
нечего.  Но  это с  одной стороны.  С  другой,  -  страшный халат Николая,
ужасная лужа,  сорванный радиосеанс.  <Извини,  Галкин,  у  нас  тут такое
творится!  Песков Айдарова чуть не убил!> Чушь какая-то!.. Конечно, ранить
или даже убить можно чисто случайно.  Для Карима и для меня это,  впрочем,
слабое утешение...
     На маневр разворота ушел весь запас высоты, и теперь наш розовокрылый
аэр низко летел над западным склоном Фарсиды. Даже слишком низко, пожалуй.
По  причине  сильной  разреженности атмосферы  Марса  здешние  авиаторы  -
изумительные мастера бреющего полета.  Кубакин - мастер из мастеров. Он же
постоянный лидер  соревнований по  экономии  полетного энергоресурса.  Чем
ниже  -  тем  экономичнее полет  наших птиц.  Я  стал  смотреть на  быстро
мелькающие под  носовой частью блистера верхушки скалистых бугров.  Черные
базальтовые глыбы, полузасыпанные песками цвета ржавчины и глинистой пылью
цвета битого кирпича.  Экономя энергоресурс,  Кубакин,  похоже,  готов был
вспороть базальты Фарсиды опорными лыжами: перед носом аэра на неровностях
склона уже трепетала, словно добыча в когтях у орла, крылатая тень.
     Пружинно  вздрогнув,  машина  качнулась  с  крыла  на  крыло.  Кабина
дернулась и резко накренилась вправо, а слева по борту - под самым изгибом
крыла - иззубренным лезвием промелькнул гребень стены обрыва.
     - С ума сош„л?! - крикнул я, хватаясь за подлокотники ложемента.
     Артур не ответил.  Я чувствовал, как все его существо излучало сквозь
оболочку эскомба флюиды непримиримости.
     - Если я тебе в тягость, так хоть себя пожалей!
     - Ремень застегни! - отрезал пилот.
     То ли мой окрик подействовал, то ли Кубакин и в самом деле решил себя
пожалеть,  но  аэр  постепенно выровнял крен  и  набрал безопасную высоту.
Теперь  мы   шли   над   сильно  кратерированной  местностью,   изрезанной
извилистыми  каньонами.  В  каньонах  зловеще  курился  туман.  Гигантские
ступени застывших миллиард лет  назад потоков лавы придавали ландшафту вид
таинственный и  романтический.  Мне,  к примеру,  они чертовски напоминали
черные руины  каких-то  странных ступенчатых крепостей...  Низменные места
здесь  все   еще   утопали  в   утреннем  тумане,   сумрак,   густые  тени
преувеличивали глубину провалов и кратерных ям.  А дальше,  на западе, уже
ясно  просматривалась более  пологая  волнистая равнина,  левее  по  курсу
вспученная оранжевыми увалами,  правее - отдельными группами черно-красных
скалистых холмов.
     В  шлемофоне заныл сигнал вызова.  Сквозь свист мотора пробился голос
главного диспетчера:
     - <Чайка>-триста тринадцать, на связь!
     Одним  движением Кубакин  вскинул на  лицо  кислородную маску,  чтобы
плотнее <сел> внутри гермошлема ларингофон.
     - Я - <Чайка>, бортовой номер триста тринадцать, Кубакин.
     - Вадим... слышишь меня? - спросил Можаровский.
     Не знаю, какие нервные силы управляют термодинамикой моего организма,
но в этот момент я похолодел от макушки до пят.
     - Что? - выдохнул я. - Карим?..
     - Нет-нет! - спохватился Адам. - Буровая по-прежнему не отвечает, все
как было.
     Термодинамический эффект  сработал в  обратную сторону  -  мне  стало
жарко и душно. Я очень боялся вестей с буровой.
     - Все как было,  - повторил главный. - Где вы там? Успели скатиться с
Фарсиды?
     - Пересекаем Ржавые Пески подножия.
     - Зону аккумуляции эолового материала? - уточнил Адам.
     - Если  угодно,  -  ответил я  и,  слегка удивленный его  лексической
осведомленностью в  области ареоморфологии,  глянул  вниз,  на  извилистые
узоры дюнного поля.  Вдруг догадался:  он ловит наш <зайчик> на включенной
там у  себя автокарте маршрутного сопровождения.  Я  предложил:  -  Хочешь
картинку?
     - Нет. Есть сообщение: медики выруливают на буровую с юга. Сейчас они
на  широте горы Павлина.  Вы  опережаете их  по  моим расчетам,  на десять
минут.
     <Лучше  бы  наоборот>,  -  подумал  я.  Думать  о  предстоящей работе
реаниматоров на буровой было равносильно пытке. Я постарался отвлечься:
     - Спасибо за информацию.
     Навстречу неслись и  с  бешеной скоростью исчезали под  днищем кабины
волнистые гряды пропитанных ржавчиной и  припорошенных инеем дюн.  Царство
Ржавых   Песков.   С   ледовой  шапки   марсианской  арктики  к   подножию
колоссального горного  вздутия,  называемого Фарсидой,  ежедневно  стекают
студеные ветры и  волокут сюда  все,  что  им  удается содрать на  пути  с
равнинных  просторов Аркадии  и  Амазонии.  Даже  небо  здесь  розовое  от
постоянно взвешенной в  воздухе красной пыли.  Я  смотрел на  прыгающую по
верхушкам дюн трепетную тень аэра и уже не ждал от главного ничего,  кроме
обычной формулы прощания как вдруг он огорошил меня вопросом:
     - Вадим, сколько людей у тебя сегодня на буровой?
     - Ты как будто не знаешь?!
     - Сменные мастера Фикрет Султанов и Дмитрий Жмаев, - невозмутимо стал
перечислять  Адам.   -   Бурильщики   Николай   Песков,   Карим   Айдаров,
инженер-коллектор Светлана Трофимова...
     - Не ошибись, их пятеро на буровой.
     - Вот  мне  и  хотелось бы  знать,  чем  каждый  из  них  должен  был
заниматься в шесть сорок пять утра.
     - Я сам ломаю голову над этим.
     - Ты гадаешь, что могло там с ними случиться, - возразил Можаровский,
- а  я  спрашиваю:  чем каждый из них обязан был заниматься перед утренней
связью?
     - В  шесть тридцать дневная вахта меняет ночную.  Принимает скважину,
проверяет оборудование в рабочем зале, актирует результаты бурения...
     - Извини, Вадим, кто бурил ночью?
     - Султанов, Песков.
     - Значит,  на смену пришли Айдаров и  Жмаев?  Кстати,  как это у  вас
происходит? Под звуки курантов все четверо встречаются в рабочем зале?
     Я помедлил с ответом.
     - Встречаются пятеро.
     - Что, и Трофимова тоже?
     - А с чем же ей, по-твоему, выходить на связь?!
     - Понятно.
     - Светлана должна быть в курсе всех производственных дел на буровой.
     - Понятно,  -  повторил Адам.  -  Значит, ты вправе предположить, что
утром все пятеро членов твоей команды общались в рабочем зале?
     - Да. По крайней мере, так бывает обычно.
     - Результат их  сегодняшнего общения -  лужа крови,  <чуть не убитый>
Айдаров и затяжное молчание буровой... Послушай, не странно ли, что в этой
луже плавает халат Пескова?
     - Странностей хоть отбавляй.
     - Если Трофимова сказала правду, было бы куда логичнее увидеть в луже
халат Айдарова, верно?
     - Светлана лгать не станет, - отрезал я.
     - Тогда почему халат не Айдарова?
     - Наверное, потому, что никому и в голову не пришло раздевать прямо в
зале  тяжело раненного человека.  Куда  логичнее поскорее доставить его  в
каюту.
     - Судя по  размерам натекшей лужи,  с  ускоренной доставкой что-то не
получилось,  -  резонно заметил Адам.  -  Выходит,  чтобы  снять  халат  с
пострадавшего, время у них было.
     - Пострадавшим считаешь Пескова?
     - И Айдарова,  -  добавил главный. - Обоих. Такая обширная лужа крови
на одного - слишком много, черт побери!
     - По-твоему,  Песков чуть не убил Айдарова,  а Айдаров -  Пескова?  -
пробормотал я, плохо соображая в этот момент.
     - Айдаров  -  вряд  ли.  Давай  припомним,  что  говорила  Трофимова.
<Извини, Галкин, здесь такое творится! Песков нас всех вампирами обозвал и
Карима Айдарова чуть не убил!> Сам видишь, мог ли Пескова Айдаров.
     - Ну а... кто же Пескова?
     - Остальные.
     - Остальные?!  -  Мне показалось,  я  схожу с  ума.  Остальные -  это
Светлана, серьезный, уравновешенный Дмитрий и мудрый Фикрет - наш ветеран,
мой надежный помощник. - Но Пескова-то за что?!
     - Мотив  пока  неизвестен,  -  высказал соображение главный  (я  даже
представил себе,  как он там пожал плечами и дернул рыжей, как марсианский
пейзаж,  головой).  -  Однако в  сообщении Трофимовой есть  очень странный
намек: Песков их всех вампирами обозвал. Всех, заметь!
     - Заметил. И чего в этом...
     - Может быть, и ничего, - перебил Можаровский. - А вдруг он знал, что
говорил?
     - Бред какой-то!..
     - При тебе он когда-нибудь ругался такими словами?
     - Песков никогда не  ругается -  он  по  натуре своей не  агрессивен.
Вампиров,  вурдалаков и  упырей при мне он  ни разу не поминал ни в  какой
связи. И что из этого следует?
     - Только то,  что  сообщила Трофимова.  Кроткий,  как голубь,  Песков
взбунтовался один против всех.  Ты склонен Трофимовой верить?  Мы -  тоже.
Опираться будем на голую логику.
     - А  если Песков просто спятил,  как  вы  тогда вместе с  ней,  голой
логикой, выглядеть будете?
     - Насчет Пескова -  спятил он или нет - можно только строить догадки,
- сухо возразил Адам.  -  А вот насчет Трофимовой...  Ее изумивший Галкина
<портрет> запомнил?
     Логическая   западня   захлопнулась.   Я   молчал   от   ошеломления,
непонимания,   страха.   Не  далее  как  вчера  я   оставил  на  абсолютно
благополучной буровой  пятерых совершенно нормальных людей.  И  не  просто
людей -  товарищей своих,  друзей,  с которыми бок о бок...  все эти годы.
Перед  сном,  во  время  вечернего сеанса связи,  я  долго разговаривал со
Светланой.  Она была как всегда,  мила,  остроумна. Нам бывает скучно друг
без друга,  хотя,  когда мы вместе, я очень устаю от той иссушающей сердце
неопределенности, устранить которую почему-то не в силах ни я, ни она... И
вот  сегодня ни  свет ни  заря <благополучная> буровая обернулась притоном
обезумевших убийц!..
     - Адам, а может, все они чем-нибудь отравились?
     - Годится. Но что это меняет?
     - По сути ничего, ты прав. Нашу беседу слышит еще кто-нибудь?
     - Естественно. Кубакин, например.
     - Кубакин - ладно, свой человек. Еще кто?
     На этот раз уже главный помедлил с ответом.
     - Нашу беседу координируют из столицы.
     - А!.. - сказал я. - Привет Гейзеру Павволу.
     Есть  у  нас  на