контора, занавес секретности, вонючее,  пороху  не  нюхавшее
дерьмо из первого  отдела.  Пропуски,  допуски,  нескончаемые  проверки,
атмосфера подозрительности, недосказанности, недозволенности. Шаг влево,
шаг вправо - расстрел. Дышать только так, как считается нужным…  Кем?  И
поди же ты, в восемнадцатом столетии, в эпоху Вольтера, Руссо,  Дидро  и
прочих просветителей то же самое мерде.  Стоило  рвать  когти  в  пещеру
Духов, чтоб оказаться под колпаком у ушлой, не ведающей  ничего  святого
рыжей потаскухи. Только хрен ей. И  графу,  и  маркизу,  и  всей  прочей
сволочи. Попробуйте-ка  посадить  в  клетку  бабра,  у  которого  помимо
челюстей неплохо работает и голова. Вот ее-то  Буров  и  задействовал  в
первую очередь…
   "Так, плясать мы  будем,  пожалуй,  от  системы  одинарного  действия
, -  сев  к  столу,  он  зашуршал  бумагой,  обмакнул  в  чернила
очиненное перо. - Дай бог памяти". И  всевышний  дал  -  Буров  вспомнил
старую бородатую историю о том, что когда Кольт ходил матросом на  бриге
"Корло", он обратил внимание на механизм фиксации  штурвала.  Который  и
применил потом в своем "Кольте-Патерсоне", огромном, неудобном,  к  тому
же убийственно капсюльном  и тем не менее пробивающем насквозь быка. В общем-то, какой-либо
гениальности у Кольта, по большому счету,  не  наблюдалось,  и  до  него
изобретали  оружие  барабанного  типа  -  кремниевый  ударный  револьвер
Кольера,  например.  Или  туринское   многозарядное   фитильное   ружье,
изготовленное еще в шестнадцатом веке. Нет, как говорится, Сэмуэль Кольт
был просто человеком, оказавшимся в нужном месте и в нужное время.  Ведь
были уже открыты инициирующие вещества -  бертолетова  соль  и  гремучая
ртуть, из  которых  изготовляют  патронные  капсюли.  А  что  необходимо
стрелку для  полного  счастья?  Унитарный  патрон.  Вставил,  стрельнул,
вынул. Не запыжил, не дослал шомполом, не  натрусил  пороха  на  огневую
полку. Гильза, порох, пуля и капсюль - вот  формула  удачи  в  бою.  Эх,
интересно, открыл уже Бертолле свою чертову соль? А  если  нет,  хрен  с
ним, нарушим ход истории, сами пропустим хлор через нагретую  щелочь.  У
кого  лучшая  лаборатория  в  Париже?  У  Лавуазье?  Вот  к  нему-то   и
наведаемся.
   Долго, до самого обеда, сидел  Буров  -  напрягал  извилины,  скрипел
пером, ворошил свои познания в области химии  и  пиротехники.  А  где-то
глубоко, на уровне  подсознания  ворочались,  давили  на  психику  мысли
фармакологического  плана  -   об   ядах,   антидотах,   о   легендарных
отравителях. Вспомнились даже скифы, смазывавшие наконечники своих стрел
желчью и кровью гадюк , и древние египтяне,  расправлявшиеся  с  неугодными  при
посредстве персика .
Ну, Лаурка, ну, падла! Вот ведь  устроила  головную  боль!  Только  рано
радуется, еще не вечер. На всякий хитрый  сфинктер  существует  пенис  с
винтом. Кто сказал,  что  секрет  Митридата   утрачен? А
хрестоматийные псиллы ,  не  боящиеся  ни  укусов  змей,  ни  отравленных  стрел,   ни
растительных ядов? Специалисты такого плана, надо  думать,  и  в  Париже
имеются, не одна же Лаурка такая умная. Так что надо искать, по  крайней
мере, недельная фора есть. И быть хорошим, примерным мальчиком, не злить
раньше времени собак. В особенности ту  лживую,  продажную  суку,  самую
опасную из своры. "И вообще надо перестать думать о ней. Об этой  рыжей,
гроша ломаного не стоящей, похотливой стерве, - мужественно решил Буров,
глянул на часы, поднялся и через анфиладу комнат отправился на  обед.  -
Слишком много чести".
   Стол был накрыт в Розовой  гостиной,  на  двоих.  Шевалье  уже  вовсю
работал челюстями, налегал на артишоки, рыбу, устрицы, икру,  массивные,
чеканного серебра приборы в его руках казались игрушечными.
   -  А,  князь,  -  на  мгновение  он  остановился  и  по-фехтовальному
отсалютовал вилкой с  внушительным  куском  макрели.  -  Присаживайтесь.
Лангусты нынче чудо. Рекомендую. И ветчина хороша-а-а  .
   В предвкушении похода, опасности и приключений он прямо-таки  лучился
счастьем.  Казалось,  что  в  жилах  у  него  циркулирует  не  кровь   -
стопроцентный адреналин.
   - Ладно тебе, ладно, - Буров опередил слугу, сунувшегося помогать ему
со стулом, сел, бросил на  колени  салфетку.  -  Так  говорите,  ветчина
хороша?
   Спросил просто для поддержания разговора - харч в доме у маркиза  был
повышенной жирности.
   - Ну-ка, ну-ка,  чтобы  не  быть  голословным,  -  шевалье,  шкрябнув
серебром по севрскому фарфору, отрезал ветчины, трепетно положил в рот и
с чувством стал жевать. - М-м, заявляю со всей  ответственностью  -  она
восхитительна, бесподобна, великолепна. Ну да бог с ней. Сейчас  поедим,
и я вам,  князь,  покажу  секретную  комбинацию.  Что-то  среднее  между
батманом  и кроазе   с  рипостом     в   горло.   Действует
безотказно, проверено многократно. Главное, точно почувствовать темп. Ну
же, князь, я вас прошу, просто умоляю,  ешьте  же  быстрее  эту  чертову
ветчину…
   После обеда пошли готовиться. Шевалье показал свою тайную  комбинацию
и заставил Бурова раз триста повторить ее,  остался  им  доволен,  после
чего подарил шикарную, с полудюжиной подвязок перевязь для  шпаги,  кожа
коей была обтянута черной шелковой парчой с золотым галуном.
   - Перевязь для  мужчины,  князь,  это  все  равно  что  декольте  для
женщины. Носите на здоровье. Хотя ее  бывший  владелец  умирал  нелегко.
Ха-ха-ха.
   Сам Буров свои способности к фехтованию оценивал трезво, а потому еще
с  утра  приказал  сапожнику  подковать  ботфорты  -  по-особенному,   с
хитрецой, так, чтобы железо выступало  за  рант.  Портному  было  велено
вшить вставки в обшлага - стальные, полукругом,  защищающие  предплечья,
таким не шпага - пуля нипочем. Жаль, что под парик такие не засунуть.  В
правом сапоге у Бурова лежала финочка что надо,  в  левом  кармане  шило
лучше не придумаешь, в рукаве был заныкан зуб  усовершенствованной конструкции. А кинжал на поясе, шпажонка на
боку, арабская, хитросплетенная кольчуга под камзолом? В общем, к  труду
и обороне готов. Ура, вперед на мины.
   Шевалье выглядел не хуже  -  огромный,  мощный,  шириною  в  шкаф,  в
пикантных, вызывающе розовых штанах бретера и волокиты, букли его парика
завивались чертом,  глаза  горели,  на  длинной  пателетте,  итальянской
перевязи, висели ножны с двойными шпагами .
Ссориться, грубить да  и  вообще  подходить  к  нему  близко  как-то  не
хотелось. Словом, что Буров, что шевалье были два сапога пара, совсем не
подарки, отнюдь…
   Вдоволь намахавшись всем колющим и режущим, они вышли в сад, наладили
мишени и  предались  оглушительному  рукоблудию  -  с  пороховой  вонью,
немилосердной отдачей и свинцовыми, летящими  неизвестно  куда  чушками.
Натурально онанизму - шомполом в стволе туда-сюда, не столько стреляешь,
сколько заряжаешь. А пистолеты-то аглицкой работы, с тонкой инкрустацией
и резными прикладами, филигранной работы, цены немалой. Их  бы  в  музей
куда, за бабки, в частную коллекцию. Только не сейчас,  лет  эдак  через
двести. А нынче им дорога одна - на  помойку.  Ни  скорострельности,  ни
точности, ни надежности. Крупнокалиберное, воняющее порохом дерьмо. Хотя
все из них стреляют - и ничего, радуются. Потому  как  в  руках  "гюрзу"
 не держали, вот уж воистину  все  познается  в
сравнении.
   Наконец шумные экзертиции наскучили. Пистолеты  отправили  в  поясные
петли, ветер рассеял пороховую вонь, и Буров с  шевалье  двинули  домой,
ужинать. Какая может быть война на  голодный  желудок?  Ели  в  ожидании
бурной ночи не спеша, основательно, не отвлекаясь на разговоры. Особенно
хороши были лосиные губы,  разварные  лапы  медведя  и  жареные  в  меду
кукушки, впрочем, как и заячий паштет, осетрина на шампанском  и  сетера
,  сетера,  сетера…  Но  когда  дошли  до   кофе,
праздничного кренделя с шафраном и абрикосово-черешневого крема, всю эту
гастрономическую симфонию испортил своим появлением маркиз.
   -  Господа,  театр  отменяется,  -  с  порога  сообщил   он,   уселся
по-хозяйски и сам налил себе  выдержанного  фалернского.  -  Только  что
пришла секретная депеша от Орлова. Их сиятельство,  как  всегда,  мыслит
тонко, неординарно, с присущей одному ему изощренностью.  Нам,  господа,
велено идти на бал. Дабы без разбору хватать и осматривать  с  возможным
тщанием всех персон,  скрывающихся  под  маской  Скапена.  А  будут  они
шуметь,  хоть  в  чем-то  противодействовать,  то  и   силу   применять,
беспощадно. В общем, господа, их сиятельство дает нам полный  карт-бланш
.
   Маркиз вздохнул, отпил вина и  принялся  раскуривать  резную  трубку,
мрачным своим видом как бы говоря: ну да, сиятельная сволочь,  нам  руки
развязал, а свои-то умыл. Хорошо ему слать депеши издалека.
   - М-да, - сразу запечалился шевалье, однако не забыл ни про крем,  ни
про кофе, ни про крендель. - Судьба, похоже, повернулась к нам задом. Не
божественная Камарго.
   Чем-то он сделался похож на обиженного ребенка,  у  которого  забрали
погремушку. А Бурову вспомнился  дурацкий  анекдот  про  пятизвездочного
генсека, замышляющего экспедицию на солнце:
   - Вы что, за дурака меня принимаете? Не изжаритесь  ни  хрена.  Ночью
полетите.
   Неужели дебилизм - это неотъемлемая черта русского руководства?..
   -  Ну,  полно,  полно.  Не  будьте  же  вы  так  печальны,  -  маркиз
ухмыльнулся, с шумом выпустил струйкой дым  и  по-отечески  взглянул  на
шевалье. - Ваша божественная Камарго, говорят, подцепила дурную  болезнь
и теперь приносит жертвы богу Меркурию .   Бросьте,
хорошеньких задниц и без нее хватает. Уж чего-чего, а этого-то  добра  в
Париже… - Хмыкнув, он замолчал, зацепил глазами Бурова, и в  голосе  его
послышалась издевка. - Ведь верно, князь? Было бы только желание… -  Тут
же, не закончив мысли, он отвел глаза, сделался серьезен и вытащил из-за
обшлага  бумагу.  -  Шутки  в  сторону,  господа.  Итак,   нынче   ночью
маскарадные балы будут в Королевской академии музыки, вход бесплатный, в
городской  ратуше  -  входная  плата  лотерейный  билет,  и  в   большой
разговорной  комнате  монастыря  Магдалины,  вход   туда,   естественно,
загораживает большая церковная  кружка.  Зато  обещаны  на  венецианский
манер застолье, музыка, галантность  и  веселье.  В  общем,  действуйте,
господа,  со  всей  возможной  дерзостью.  И  не  бойтесь   ничего,   их
сиятельство берет все на себя. А с их возможностями  и  связями  это  не
пустые слова. Так что можете не думать о Бастилии, о всяких там  мелочах
вроде lettre de cachet .  Главное,  чтобы  этот
Скапен больше не жаловал  нас  своим  вниманием.  Убейте  его,  господа,
открутите  ему  голову,  и  все  ваши   грехи   простятся,   ибо   более
богомерзкого, отвратного и  дьявольского  создания  белый  свет  еще  не
видел. Действуйте же, господа, действуйте, я и отечество  полагаемся  на
вас. С богом.
   На него самого, судя по всему, надеяться можно было едва ли. В  плане
отечества было неясно.

Ночь безумств и хлопотливый день

   Первым делом пошли в народ, то бишь к праздно  веселящимся  массам  в
Королевской академии музыки.  Вернее,  поехали.  С  ветерком.  Орловские
рысаки неслись стрелой, аглицкие  рессоры  вызывали  восторг,  сумрачный
Бернар правил лошадями лучше Фаэтона . Долетели, как на крыльях.
   Верно говорят, что на халяву и уксус сладок  -  народу  в  зале  было
невпроворот. Оркестр наяривал бравурный грандфаттер, ядрено пахло потом,
в волнующейся толпе смешались Арлекины, Скарамуши,  Коломбины  и  Пьеро.
Скапенов, черт их раздери, тоже хватало.  Маленьких,  толстых,  длинных,
худых - на любой вкус. Иди-ка, доберись до них в бурлящем, словно  море,
скопище.
   - Да, тут мы не управимся и до утра, - Анри  задумчиво  воззрился  на
толпу, вздохнул и мрачно скрестил на груди руки. - Хорошенькое веселье.
   В отличие от графа Чесменского,  он-то  понимал,  что  Скапену  здесь
делать нечего.
   - Конечно, не управимся, - обрадовался Буров. - Их сиятельство ставит
нереальные задачи.
   Работать  в  толпе  ему  всегда  не  нравилось  -  тесно,   скученно,
оперативного простора ноль. Да еще в этой чертовой  маске,  изображающей
то ли Лекаря, то ли Доктора  . Того и гляди  сунут  заточку  в  печень.  А
шевалье молоток, понимает, что  к  чему.  С  таким  можно  дела  делать.
Вернее, не делать. Вот только Бернар… То, что он немой,  еще  ничего  не
значит - захочет настучать, настучит. Так что придется  потянуть  время,
вволю полюбоваться на все эти танцы-шманцы-зажиманцы. Е-е-е,  хали-гали.
Окна хоть бы открыли французы,  что  ли,  -  амбре,  как  в  казарме.  И
дамочки, чем веерами-то махать, лучше бы мылись почаще да  не  экономили
на бельишке. Парижанки называется, неподмывашки  шнурованные.  А  так  -
замечательный бал, великолепный. Тепло, светло и мухи не кусают. Издохли
от шмона.  А  людям  хоть  бы  что,  все  нипочем,  вон  как  выписывают
ногами-то, такие выделывают кренделя. Красота. И дамочки, кстати,  даром
что зачуханные,  есть  даже  очень  ничего.  Фигуристые.  Отмыть  такую,
отбанить с мылом - и вперед… И назад… Гоп-стоп, Зоя, зачем давала  стоя,
в чулочках, что тебе я подарил. Я ль тебя не холил, я ль тебе не шмолил,
я ль тебя такую…
   Только  недолго  Буров  с  шевалье  наслаждались  звуками  музыки   и
галантным видом танцующих пар - увы, всему хорошему наступает конец.
   - Что это мы, господа, жопами приклеились к стенке?  -  услышали  они
грубый голос, и из толпы вынырнул гигант с маской Арлекина на лице. - Не
нравятся наши танцы? А может, наше общество вам не подходит?
   Ростом он был чуть пониже шевалье, но более  грузен,  шире  в  кости.
Мощная шея его напоминала столб, сжатые кулаки - пудовые молоты,  манера
разговора - бакланский   базар.  Одет  же  он  был  с
вызывающей небрежностью - мятый камзол, доходящий до  лодыжек,  кожаные,
затасканные штаны, вечность не чищенные сапоги с  замшевыми  отворотами.
Дополняли костюм верзилы  шляпа  с  кокардой  и  шейный  полуразвязанный
платок, напоминавший половую тряпку. От  него  за  версту  несло  вином,
псиной и далеко идущими неприятностями. А потому  шевалье  произнес  как
можно более миролюбиво:
   - А вы не обращайте на нас внимания, приятель, пляшите  себе  дальше.
Мы скоро уберемся.
   - Нет, вы только посмотрите, парижане! Эти  чертовы  короткоштанники,
эта белая кость, эти кровососы Франции, жирующие за счет тех,  кого  они
называют чернью, не желают разговаривать!
   Верзила, зверея от собственного рыка, потряс кулаком и с силой,  так,
что дрогнул вощеный пол, топнул ногой.
   - Парижане, они плюют мне в лицо! Мне! Жоржу-Жаку Дантону,  человеку,
любящему всем сердцем Францию!
   С этими словами он сорвал свою маску и выставил на всеобщее обозрение
лицо, смотреть на которое без особой нужды не хотелось -  кривой,  будто
сломанный,  нос,  бесформенный  из-за  страшного  шрама  рот,   широкие,
говорящие о хитрости скулы, глубокие пятна оспин на  угреватой  коже.  В
образе Арлекина он смотрелся гораздо лучше.
   -  Как-как?  Жорж-Жак  Дантон?  -  сразу  заинтересовался  Буров,   и
радостная,   полная   блаженства   улыбка   тронула    его    губы.    -
Адвокат-неудачник?
   Ну да, похоже, все сходится.  Будущий  лидер  французской  революции.
Тот, дай бог памяти, был гигантского роста, отмечен  оспой,  кастетом  и
быком  и славился красноречием, грубостью,
вспыльчивостью и крайней неопрятностью. Многие вздохнули с  облегчением,
когда он чихнул в мешок .  Так,
так, значит, Дантон. Видать, не врет история-то.  Ну  вот  и  свиделись,
гад. Теперь не обижайся, падла. Ничто не остается  неотмщенным.  Дело  в
том,  что  французскую  революцию  Буров  не  любил,  а  ее   вождей   в
особенности. Давно еще, в  училище,  обрел  за  нее  неуд,  остался  без
увольнения, и напрасно ждала его в общаге фабричная девчонка-проказница.
Самая обаятельная и привлекательная… На корню обломали любовь всякие там
Робеспьеры   , Дантоны, Мараты    и  Мирабо  . Хотя сами очень даже того. И с мужиками, и
с бабами. В общем, ладно,  урод  криворотый,  сам  напросился.  Ответишь
теперь за порушенную любовь.
   - Закрой свой  рот,  ты,  грязный,  похотливый  старикан  в  коротких
штанах,  -  верзила  засопел,  набычился  и  начал  с  угрожающим  видом
придвигаться к Бурову. - Конечно, тебе не нравится, что я  по  мере  сил
помогаю людям ,
пытаюсь одолеть эту вашу продажную Фемиду. Дешевую шлюху,  подмахивающую
кровососам, взяточникам, развратникам, ворам, расхитителям наших денег и
растлителям  наших  детей.  Взгляните,  парижане,  посмотрите  на  этого
негодяя, не стоящего даже плевка проститутки! Который заодно  со  сворой
Капетингов обдирает до гроша  податное  сословие!  Вас,  меня,  больную,
умирающую с голода старуху-поденщицу… А сейчас он приперся  сюда,  чтобы
испоганить нам сегодняшний праздник. О негодяй! О вор с продажной душой!
Сейчас я сдеру с тебя твои короткие штаны!
   Парижан не надо было долго упрашивать - бросив танцы, они собрались в
круг и в предвкушении побоища начали подбадривать верзилу:
   - Дай им, Рваный Рот! Покажи, что почем, этим кровососам!
   Дантон, от слов  перейдя  к  делу,  заревев,  бросился  на  Бурова  и
попытался по-пролетарски взять его за грудки.  Вошел  на  дистанцию  без
активных  атакующих  действий.  Ну  что  ж,  бывает  -  обычная   ошибка
дилетантов и самоуверенных людей. Мгновение - и, получив коленом в  пах,
он ошалело замер, утратил весь апломб и от сокрушительного  апперкота  в
челюсть с грохотом рухнул на пол. Глаза его закрылись, по  щеке,  видимо
из прокушенного языка, потянулась струйкой кровь. С его притязаниями  на
роль пламенного трибуна было временно покончено - попал Буров хорошо. Да
и вообще все было бы прекрасно, если бы не одно маленькое "но".  Мелочь,
но, как всегда, приводящая к большим  неприятностям.  То  ли  развязался
узел, то ли оборвалась тесьма, но Буров преобразился, -  из  похотливого
старикана превратился в писаного  красавца  со  свежевыбритыми  скулами,
чеканным профилем и яростно горящими глазами.  На  радость  и  изумление
дам, с него слетела маска. И тут же, заглушая  охи,  ахи  и  восхищенные
стенания, в толпе раздался грубый голос:
   - Братва! Так это ж фраер, который расписал Батиста с его  красавцами
и ухайдакал Рошеро с его кодлой! Мочите, рвите его, режьте на части!
   Орал, похоже, лысый Антуан, усатой мордой своей напоминающий моржа.
   - Уходим, князь,  -  шевалье  подтолкнул  Бурова  к  выходу,  вытащил
острую, как бритва, швейцарскую дагу, а из  толпы  уже  лезли  Арлекины,
Скарамуши, Пьеро и Родомоны .  В
руках они держали свиноколы  ,  кастеты  всех  мастей  и
опасные бритвы. Ни шевалье, ни Буров не  стали  их  дожидаться;  работая
локтями  на  запруженной  лестнице,  они  подались   вниз,   на   выход.
Вывернулись ужами на улицу, перевели дыхание и с  оглядкой  двинулись  к
экипажу.  Сейчас  сумрачный  Бернар  взмахнет  кнутом,  ударят  копытами
могучие кони, скрипнут торжествующе английские  рессоры  -  и  все,  ищи
ветра в поле, хрен догонишь.  А  если  и  догонишь,  то  хрен  возьмешь.
Сейчас, сейчас. Только вот сумрачного Бернара там, где ему положено было
быть - на козлах, не оказалось. Орловские  рысаки  тревожились,  прядали
ушами,  карету  немилосердно  раскачивало,  хваленые  рессоры   скрипели
жалобно. Экипаж напоминал тонущий, застигнутый  девятым  валом  корабль.
Потом вдруг наступил полный штиль, и хриплый женский голос спросил:
   - А деньги?
   Тотчас же дверь кареты распахнулась, и на панель пробкой  из  бутылки
вылетела шлюха. Волосы ее были растрепаны, туалет в  беспорядке,  лживые
глаза светились гневом.
   -  О,  кот,  дерьмо,  альфонс!  -  она  сделала   похабный   жест   и
профессионально опустила юбку. Заприметив шевалье и  Бурова,  с  мрачным
видом уставившихся на нее,  сразу  же  переменила  тон.  -  Господа,  не
желаете развлечься? Я очень развратна.
   И  чтобы  у  господ  не  осталось  ни   малейшего   сомнения   в   ее
безнра