на  бархатный  камзол,  вычурно  обшитый  золотом,  шелковые
панталоны  и   чулки,   он   напоминал   непохмеленного   старослужащего
фельдфебеля.
   Ладно, пошли, как их  сиятельство  приказали,  отдыхать,  правда,  не
сразу, а после обеденного марафона. "Хорошо-то как, Маша", - Буров  влез
вначале в чан с водой, затем в шелковое  просторное  бельишко  и  только
приготовился рухнуть в постель, как в дверь  постучали.  Нет,  блин,  не
Маша - Лаура. "О, боги, нет мне покоя", -  посетовал  Буров  на  судьбу,
однако же  ноблеcc  оближ  -  изобразил  всем  телом  радость,  мужскую,
плотоядную, не терпящую отлагательства.
   - А, наследница  клана  Борджиа?  Очень,  очень  кстати.  Я  как  раз
укладываюсь…
   Вот так, пусть знает, за кого ее здесь держат. Хотя,  честно  говоря,
выглядит она, как королева. Нет, скорее, как богиня. Эти плечи, эта шея…
   - Вот зашла тебя проведать, - как-то совсем обыденно сказала Лаура  и
сразу превратилась из надменной дамы в простую бабу,  которой  плохо.  -
Соскучилась. Наверное, дура.
   Если сыграла, то мастерски, на тонких струнах, без  малейшего  намека
на фальшь. Так что Буров совершенно искренне обнял ее и захотел  утешить
со всей силой мужского разумения. Однако Лаура отстранилась.
   - Нет, Вася,  нет,  -  она  поправила  воланы  на  груди,  прерывисто
вздохнула.  -  Не  сейчас.  -  Облизнула  губы,  зачем-то  обернулась  и
прошептала Бурову в ухо:
   - Будь осторожен. Не верь никому. Помнишь того, на дыбе,  с  крестом?
Так вот, сегодня ночью его зарезали у нас в подвале. Причем  посторонних
в доме не было и быть не могло!
   Не совладав с собой, она  поцеловала  Бурова,  отпрянула  и  пошла  к
дверям. Ее белоснежные, оттененные пожаром волос  плечи  были  и  впрямь
божественны. И что это Бурову так везет на рыжих баб?..

Музы, шлюхи, змеи и человек в черной маске

   - Итак, господа, прошли уже  сутки,  -  маркиз  извлек  массивные,  с
хорошую луковицу, часы, со звоном отщелкнул крышечку. Глянул,  помрачнел
и  ударил  ладонью  по  столу.  -  А  результатов   нет!   Результаты-то
отсутствуют, господа!
   Дело происходило вечером, под землей,  в  кабинете  у  хозяина  дома.
Весело потрескивало в камине, свечи перемигивались в зеркалах, однако  в
целом  атмосфера  была  неспокойной,  нервной,  грозовой.   В   воздухе,
казалось, пахло  не  испанским  табаком,  а  французским,  от  Лавуазье,
порохом. Невыспавшиеся Буров и Анри зевали, Лаура молча курила трубку и,
не отрываясь, смотрела на болт. Вернее, на его наконечник, выполненный в
виде длинной, испещренной бороздками иглы. Стоило только окунуть  его  в
блюдечко, как мирно лакавший молоко котенок сдох. Вот уж воистину  игла,
чтобы шить саваны!
   - Побольше инициативы, господа, поактивнее, прошу вас, - маркиз  тоже
закурил, с шумом выпустил струю ароматного жасминового дыма. - Обращайте
на себя внимание, суйте всюду свой нос, устройте, наконец, скандал, черт
побери, дебош, так  ее  растак,  драку…  Только  спугните  Скапена.  Вам
понятно, господа? Вопросы?
   Буров вежливо кивал, слушал молча - ему уже давно было  все  понятно.
Кто здесь за ловца, кто за живца,  кто  за  козла  отпущения.  Шпионские
реалии жизни - одни подставляют задницу, Другие голову, третьи  -  грудь
под ордена. Се ля ви.
   Наконец инструктаж  закончился.  Было  приказано  податься  к  музам,
причем не пред печальные очи  Мельпомены  , а в  виду  премьерного
дня в Комеди Итальен - в объятья развеселой Талии , вечно беременной от многоликого Момуса  .
   Дальше все  покатилось  по  проторенной  колее  -  Бернар  был  хмур,
орловские рысаки подкованы, английские рессоры могучи и скрипучи.  Снова
полетели, как на  крыльях.  Однако,  не  доезжая  улицы  Моконсиль,  ход
экипажа замедлился - слишком уж много было желающих успеть без опоздания
на премьеру. Форейторы хлестали  лошадей,  кареты  притирались  бортами,
заносчивые, все в мыле, кучера выкрикивали имена хозяев:
   - Граф Мари Жозеф де Кампан!
   - Маркиз Антуан д'Авир, граф Больц!
   - Кавалер орденов Святого Духа и Святого Людовика  бригадный генерал
армии короля герцог де Полиньяк-старший! Дорогу! Дорогу! Дорогу!
   Бернар правил молча. Не  разговоры  разговаривал  -  работал  кнутом.
Мастерски хлестал с оттяжкой  всех  встречных-поперечных.  И  форейторов
маркиза д'Авира, и  кучера  графа  де  Кампана,  и  лошадей  герцога  де
Полиньяка. Еще слава тебе господи, что сам  бригадный  генерал  сидел  в
карете, не высовываясь.
   Однако, как ни старались, опоздали, представление уже началось. Сразу
же попрощавшись мысленно с амфитеатром, впихнулись в фойе, чудом  урвали
контрамарки  и,  следуя  за  тощим,  со  свечой,  служителем  в  ливрее,
поспешили в зал. Под благостно распростертые крылья муз, щедро осеняющие
всех истинных ценителей таинств лучезарного Аполлона. Вошли, привыкли  к
полумраку. О господи! Какой Аполлон, какие Музы… Зал,  где  играли,  был
узок, переполнен и, несмотря на первый  акт,  утопал  в  табачном  дыму.
Молодежь в партере улюлюкала, сталкивалась ножнами, шумела, в ложах, где
уже со второго яруса  не  зажигали  свечи,  слышались  пыхтенье,  шепот,
чмоканье поцелуйчиков, женский завлекательный смех.  В  толчее  у  самой
сцены вились ужами какие-то личности, наглые, пронырливые, не вступающие
в разговоры, и не трудно было  понять,  что  привлекает  их  не  высокое
искусство, а табакерки и часы  почитателей  оного.  Суетно,  накурено  и
грешно было в обители Аполлона.
   - А вы знаете, граф, - говорили в толпе, - у  новенькой-то,  как  ее…
мадемуазель Фламинии кривые ноги. Ну да, откровенно кривые. Как  лапы  у
моей ангорской кошки.
   - Какие пустяки, шер ами, не обращайте внимания, - весело  усмехались
в ответ. - Ноги - это первое, что нужно  отбрасывать  в  стороны,  чтобы
почувствовать всю прелесть женщины. А она очаровательна, эта мадемуазель
Фламиния, весьма, весьма прелестна, уверяю вас. Кстати,  вы  слышали,  у
Сильвии, оказывается, есть любовник. Об этом прознал муж и  так  зверски
ее избил, что третьего дня она выкинула двойню. От другого любовника.  А
вот у мадемуазель Пелесье…
   Так и не дослушав, что там такого особенного у  мадемуазель  Пелесье,
Буров и шевалье стали ввинчиваться в толпу. Активно  работая  локтями  и
плечами, привлекая к себе внимание.  Как  их  превосходительство  маркиз
приказали. Некоторым это очень  не  понравилось.  Кое-кто  даже  стукнул
гардом о металлические устья ножен, как бы давая знать - не забывайтесь,
сударь, так вас растак. А то нас рассудят шпаги.
   Ах, шпаги, шпаги.  Благородные  клинки  правящего  сословия.  Гибкие,
тонко звенящие, протыкающие человека  в  умелых  руках,  словно  бабочку
коллекционная булавка, - насквозь. Сколько  же  их  в  Париже.  Длинных,
хорошо заточенных, смертельно опасных. А ведь грозил  же  в  свое  время
жезлом королевский пристав, громко читая  знаменитый  эдикт  .  Зря
грозил. Что касаемо дворянской  чести,  тут  и  король  не  указ.  А  за
поругание оной полагается не козьей ножкой - сверкающей остро заточенной
сталью. Только тронь - вжик-вжик, и уноси готовенького.
   Однако сколько ни  дерзили  Буров  и  шевалье,  сколько  ни  работали
плечами и локтями, что-то больше никто гардом о ножны  не  стучал.  Даже
слова противного не было слышно. Лишь тревожный шепот висел над толпой:
   - Господа, это же младший Сальмоньяк. Да, да, тот самый. Т-с-с…  А  с
ним вроде бы старший брат. Вернулся инкогнито из ссылки. Говорят, ни  за
что ни про что убил четверых. Да, да, под плохое настроение, в трактире,
кухонным ножом. Ну и рожа. Ну и плечи…
   В общем, без особых сложностей Буров и шевалье проследовали к сцене и
стали наслаждаться изысками  Талии.  Давали  какой-то  очередной  шедевр
неиссякаемого  Гольдони  . Декорации изображали гостиную, пронырливая горничная
- воинственную искушенность, хозяин дома - убийственное  чувство  юмора,
его супруга - невиданную добродетель. Ремарки были чудо как хороши, игра
актеров просто превосходная, рога злокозненного хозяина дома  раскидисты
и ветвисты.  В  антракте  Буров  и  шевалье  снова  взялись  за  свое  -
приставали к дамам, задирали кавалеров,  заказывали  драку.  Лихо  гнули
свою кривую линию, грудью перли на рожон.
   Увы. Дамы многообещающе хихикали, строили глазки,  кавалеры  трусили,
заискивающе улыбались, обращали все в шутку и приглашали  -  нет,  не  в
Булонский  лес  на  честный  бой,  -  на   чашку   кофе,   по-простецки,
по-соседски. Что делать, шевалье Анри де Сальмоньяка в парижском  высшем
обществе знали хорошо. А полных идиотов там вроде бы не было.
   Во втором акте стало  еще  хуже.  Страсти  в  партере  накалились  до
предела,  и  на  Бурова  с  шевалье  никто  не  обращал  внимания.  Одни
скандировали изо всех сил:
   - Браво, Фламиния, браво! Брависсимо! Брависсимо! Брависсимо!
   Другие тоже орали до посинения:
   - Заткнитесь вы, канальи! Ваша Фламиния похожа на жабу! На  жабу!  На
жабу! На жабу!
   А когда фанаты Фламинии устроили ей бурную пятнадцатиминутную овацию,
дело в партере чуть не дошло до шпаг. Публика  в  амфитеатре  улюлюкала,
пламя  лампионов  мерцало,  бегающее  вовсю  по  карманам  ворье  истово
молилось своему богу. Мадемуазель Фламиния кланялась, прижимала ладони к
груди, с чувством  благодарности  посылала  в  зал  пламенные  воздушные
поцелуи. Бардак был полный. Такой, что даже  два  усатых,  привычных  ко
всему сержанта из  театральной  полиции  высунулись  из  своей  комнаты,
переглянувшись, закурили трубочки да и снова убрались коротать время  за
бутылочкой бургундского. Да, что-то разгулялись нынче, разгалделись  эти
короткоштанники. Аристократия, так ее… Сволочи, потаскухи и похабники.
   Вскоре общение  с  прекрасным  сделалось  невыносимым.  Не  дожидаясь
финала, Буров и шевалье вывинтились из  толпы,  выбрались  на  воздух  и
облегченно, хоть и с некоторой обеспокоенностью, вздохнули - как  там  у
Бернара? Штормит? Только волновались они зря. Карета стояла  неподвижно,
на ровном киле, орловские рысаки напоминали овечек, а сам  Бернар  сидел
на козлах под уличным фонарем и с увлечением листал свою любимую  книгу.
Правда,  узнать  его  было  нелегко.  На  нем  был  щегольской,  вычурно
украшенный камзол, модная шляпа с невиданным плюмажем и сногсшибательная
парчовая перевязь с богатой, инкрустированной перламутром шпагой.  Когда
успел? На его фоне Буров и шевалье выглядели бледно. И это  невзирая  на
свежий,  наискось  через  весь  лоб  след.   Кровоточащий   от   чего-то
колюще-режущего.
   - Ладно, что ни делается, все к лучшему, -  мрачно  заметил  шевалье,
залез в карету и плюхнулся на атлас подушек. - Если судить  по  плюмажу,
то у нас за кучера виконт, не меньше. Так что теперь мы уж точно одолеем
Скапена. Его разорвет от хохота.
   Но чувствовалось, что ему самому было не до смеха. Да и Бурову  после
похода в театр было как-то не по себе.
   - Куда мы дальше? - спросил он автоматически, никуда особо не  желая.
- Ночь на дворе.
   На самом деле ему хотелось, чтобы побыстрее настало утро.  Интересно,
получил Бертолли гремучую ртуть? И если да, то сколько?
   - Не вижу ничего дурного в том, чтобы из  одного  бардака  поехать  в
другой, - пожал плечами шевалье,  криво  усмехнулся  и  криком  распугал
окрестных кошек:
   - Эй, там, на козлах! Ваша светлость, извольте в "Трюм"!
   Бернар изволил, -  с  ветерком,  поскольку  дорога  была  ему  хорошо
знакома.
   Выглядел веселый дом на  первый  взгляд  невесело  -  мрачный  фасад,
стрельчатые окна, дубовая, почерневшая дверь. Однако, как говорится,  не
верь глазам своим. Стоило Бурову и шевалье войти внутрь, как их сразу же
окружила     атмосфера     бесшабашности,     какой-то      исступленной
вседозволенности,  вакхического,   безграничного   восторга.   Фривольно
наяривала  музычка,  разгуливали  женщины   в   дезабилье   ,
на стенах, пестреющих эстампами, сплетались в неистовых  объятьях  пары.
Да что там стены, да что там эстампы… Какой-то  кавалер  прямо  в  зале,
ничуть не утруждая себя мыслью об уединении, служил чреслолюбивому Эросу
со всей силой мужского естества. Не замечая  ни  съехавшего  парика,  ни
полуспущенных штанов, ни отстегнувшейся подвязки с золоченой пряжкой. Во
всем мире  сейчас  для  него  существовала  лишь  пышногрудая  брюнетка,
страстно галопирующая на его голых бедрах…
   - А, это вы, мой друг, - sous-maitresse
улыбнулась шевалье, словно  доброму  знакомому,  и  кокетливо  погрозила
пальцем. - Надеюсь, вы больше  никого  не  будете  выкидывать  из  окон?
Пребывайте в мире, господа, бросайте лучше палки. Сударь, вы согласны со
мной? - Она  оценивающе  прищурилась  на  Бурова  и  завлекающе,  словно
приказчик в лавке, повела наманикюренной рукой. - Выбирайте, господа,  у
нас девочки на любой вкус.  Мальчики,  впрочем,  тоже.  Ну  а  если  вас
интересуют куропатки …
   - Исключительно в жареном виде, - ответили  хором  Буров  и  шевалье,
велели  подать  шоколада  с  ванилью,  уселись   в   кресла   и   начали
осматриваться.
   Девочки, что и  говорить,  были  хороши.  В  многочисленных  зеркалах
отражались округлые колени, высокие бюсты,  аппетитные  бедра,  округлые
ягодицы, волнующие,  великолепные,  лишь  чисто  символически  прикрытые
просвечивающим  газом.  А  чувственные,  накрашенные  ярко  губы,  умело
подведенные глаза, изящные, выщипанные  в  ниточку  или  наоборот  густо
очерченные брови! Рафаэлевские мадонны, египетские Клеопатры,  Клотильды
и Артемиды нового Иерусалима. Все типы женской красоты,  таинственной  и
неуловимой - были бы деньги.
   Деньги у Бурова и шевалье были. Один выбрал турчаночку одалиску  -  в
чалме, прозрачных шальварах и с высокой грудью, прикрытой  лишь  отчасти
бронзовыми пиалами. Другой - манерную красотку с глубоким  декольте,  на
крохотном панье которой был натянут просвечивающий муслин. Быстро допили
шоколад, взяли дам под ручки и, облизываясь,  пошли  наверх,  в  обитель
наслаждений. Собственно, как в обитель - в длинный,  оклеенный  штофными
обоями коридор, по обеим сторонам которого располагались номера. Антураж
здесь был все тот же -  полумрак,  вощеные  полы,  похабель  эстампов  и
гравюр на стенах. Впрочем, нет, кое-где стояли фикусы в махагониевых  бочках, да у двери на лестницу морщил  лоб  развратник
Нерон, мраморный, без рук, без ног, на деревянной  подставочке.  Видимо,
горевал, что не хватает самого главного. И это в таком-то месте.
   -  Господа,  а  не  пойти  ли  нам  всем  вместе  ко  мне?  -  сально
улыбнувшись, предложила одалиска и подмигнула  красотке  в  декольте.  -
Главное ведь в постели это хорошая компания.  Мы  бы  вам  с  Клотильдой
такое показали…
   Ну да, за дополнительную плату.  Старая,  древняя,  как  мир,  уловка
проституток - работа в паре. Чем больше клиент смотрит,  тем  он  дольше
хочет и, следовательно, лучше платит. С проверенной товаркой  так  можно
выставить его из денег…
   - А почему бы и нет, - усмехнулся шевалье, переглянувшись с  Буровым,
- как дама скажет.
   Все правильно. Это  с  любимой  женщиной  нужно  уединяться,  прятать
сокровенное,  избегать  чужих,  разрушающих  счастье  взглядов.  А  тут…
Хождение по бабам, справление нужды. И по большому счету  абсолютно  все
равно - что в одиночку, что в компании, что хором. Хватило  бы  денег  и
"английских плащей".
   - Не пожалеете, господа, - дежурно обрадовалась  Клотильда.  -  Мы  с
Анжелью прокатим вас на дилижансе. Малой скоростью в обе стороны.
   Она не  договорила.  Где-то  неподалеку  раздался  крик,  послышалась
витиеватая,  Ниагарой,  ругань,  резко,  так,  что  содрогнулись  стены,
выстрелила дверь. Фикусы взволнованно качнули  листьями,  Нерон  сильней
наморщил лоб, а из-за изгиба коридора показалась женщина,  растрепанная,
босиком, в  чем  мама  родила.  Словно  загнанная  лань,  она  спасалась
бегством от человека без  штанов.  Впрочем,  недостаточно  стремительно.
Мгновение - и  беспорточный  догнал  ее,  повалил,  оседлал  и  принялся
кормить пощечинами. Лицо его было бледно, глаза горели, словно в  бреду,
он монотонно повторял:
   - Тварь! Тварь! Тварь! Мерзкая, жалкая тварь!
   - Эй, приятель, а нельзя ли полегче, - шевалье  нахмурился  и  взялся
непроизвольно за шпагу. - Это ведь все-таки женщина.
   - Это женщина? Эта мерзкая,  капризная,  не  способная  удовлетворить
мужчину тварь - женщина?  -  Беспорточный  замер,  внимательно,  как  бы
увидев впервые, уставился на свою жертву и вдруг расхохотался:
   - Не смешите меня, сударь. Вы  положительно  ни  черта  собачьего  не
понимаете в любви. Да, да, ни черта собачьего. - Он  перестал  смеяться,
закашлялся, и лицо его снова стало  злым.  -  Великий  Марциал   грозил жене разводом за неприятие сношений через  анус.  Обратите
внимание - жене. А тут,  -  он  засопел,  выругался  и  снова  приласкал
ладонью рыдающую жертву, -  шлюха!  Грязная  бордельная  шлюха!  Подлая,
вонючая   тварь,   не   согласившаяся   удовлетворить   желания    графа
Габриэля-Оноре  Рикетти  Мирабо,  литератора   с божьего соизволения.
   - Значит, граф Мирабо? Литератор?  -  разом  разъярился  Буров,  взял
беспорточного на болевой, резко поднял на цыпочки и с силой вдавил лицом
в стену. - Сейчас будет тебе литература.
   Великая французская революция ему совершенно разонравилась.
   А между тем на  шум  и  гам  начал  собираться  народ.  Однако  ввиду
ночного, да еще оплаченного времени, без  энтузиазма  и  столпотворения.
Высунулись из дверей пара-тройка девиц, вышел, постоял и сгинул  толстый
кавалер  в  белье,  молча  подтянулась,  оценивая  ситуацию,  хмурая   и
сосредоточенная sous-maitresse. С собой она привела  вышибалу-циклопа  и
огромную закорсеченную бабу в панталонах до колен.
   - Это черт знает что такое! Не  приличный  дом,  а  какой-то  притон.
Завтра же об этом будет знать герцог  Орлеанский,  -  присмиревший  было
Мирабо воодушевился, попытался взять Бурова на голос,  однако  тот  чуть
усилил хватку, и граф сразу же ушел от темы. - Уй! Ай! Ой!
   Переступая на цыпочках, он вихлял нехилым задом и являл собой зрелище
донельзя трагикомическое.
   - Понятно, - sous-maitresse оценила ситуацию и принялась  действовать
жестко и решительно. - А ну-ка, девочки, убрались  в  номера.  Чтобы  ни
одной скважины я в коридоре не видела. Живо, живо, живо! Жоржета,  хорош
реветь, вставай вымой рожу. Жан-Пьер, давай вниз, на  дверь,  никого  не
пускай. А ты, Луиза, займись господином графом. Благодарю  вас,  сударь,
можете отпустить его.
   Слово sous-maitresse здесь значило много. Вышибала-циклоп  кинулся  к
лестнице, противница Содома поднялась, защелкали, будто стреляя,  язычки
замков.
   - Ну, мы пойдем пока греть постельку, не задерживайтесь,  господа,  -
сказали Клотильда  и  Анжель,  сделали  короткий  спурт  и  стремительно
исчезли за дверью.  Настала  тишина,  нарушаемая  лишь  дыханием  графа,
хриплым и прерывистым, но одновременно нетерпеливым и выжидающим.
   - Значит, ты опять за свое, маленький  грязный  засранец!  -  баба  в
панталонах подошла к нему, ласково, словно нашкодившего  ребенка,  взяла
за воротник и с плотоядной улыбкой потянула за собой. -  Ну-ка,  пойдем,
мамочка отшлепает тебя, как следует. А  еще  у  мамочки  есть  для  тебя
игрушка. Твоя  любимая.  Большой,  деревянный,  обтянутый  бычьей  кожей
годмише . Сейчас мамочка достанет его,  смажет,  как
следует, маслицем и вволю поиграет со своим маленьким вонючим засранцем…
   Ее голос, манеры и выражение лица не обещали графу  ничего  хорошего.
Тем не менее он вздохнул, потупился и с какой-то обреченностью  двинулся
за ней в  недра  борделя.  Загудели  вощеные  полы  под  ногами  бабищи,
хлопнула дубовая дверь  на  лестнице,  вскрикнул,  словно  укушенный  за
нежное место, граф. А впрочем, почему "словно"?..
   - Слава тебе, господи, - sous-maitresse, истово перекрестилась  и  за
неимением иконы посмотрела на эстамп. - Как же мне надоел этот болтливый
бугр ! Надеюсь, после Луизы он придет  в  с