родов поздравляли и приносили богатые подарки. Более того,
наглый папаша после того еще отлеживался несколько дней, тогда как
несчастная мать кое-как поднималась и шла в поле срезать колоски. Вот так в
этом племени понимали поговорку насчет того, что без опары тесто не
поднимется...

Многоборцы же в таких случаях открывали настежь все двери и окна,
распахивали городские ворота, отворяли сундуки и клети, снимали даже печные
заслонки, развязывали все узлы - чтобы роды прошли нестесненно. Подарки же
приносили именно младенцу, да не сразу, а после того, как прорежется первый
зуб.

Как обставляют деторождение в королевстве Яр-Тура, Жихарь не знал,
поскольку король Камелота наследников покуда не имел, тянул чего-то - или
королева ему досталась такая, пустопорожняя.

Что же случилось с Яр-Туром? Симеон Живая Нога докладывал, что дворец в
Камелоте стоит пуст, если не считать немногочисленной и неразговорчивой
стражи, что за Круглым Столом, за которым могут поместиться сто рыцарей и
еще полста, никто не пирует, а простой народ печален и ждет каких-то
напастей, потому что некому стало защищать его от великанов и колдунов.

"Вот отпразднуем родины - оседлаю Налима и помчусь туда, - решил про себя
богатырь. - Вдруг это племянничек Мордред им что-то напакостил?"

Но потом подумал-подумал и понял, что уезжать сейчас никак нельзя: соседи,
прослышав о неслыханном многоборском богатстве, непременно попытают счастье
его присвоить. Да и Яр-Тур может внезапно обидеться, что вмешиваются в его
дела, - ведь у рыцарей капризов еще больше, чем у баб. Вдруг король
Камелота с дружиною просто отправились охотиться в глухие чащобы?

А с Беломором еще непонятнее. В избе на речном острове его нет, да и не жил
он там в последние дни: тоже о чем-то тревожился, обходил город вдоль
частокола, волхвовал.

Карина сказала, что накануне Жихарева приезда старик, по словам стражников,
встал до света и, никому ни слова не молвив, ушел в лес без припасов и без
чародейных причиндалов, даже босиком. Леший с Боровым тоже ничего не
прояснили, потому что трое суток безвылазно играли в кости на пузатых
жуков-рогоносцев и лесные обязанности свои оставили в забвении.

Жихарь уговорил Апокалипсию Армагеддо-новну посмотреть на талую воду,
сохраненную для такого случая в липовом ковшике: вдруг да чего покажут? Но
сколько дошлая гувернянька ни шептала над водой, ничего на поверхности не
объявлялось, кроме чистого неба, - а по настоящему небу в час гаданья как
раз шли облака. Не птицей же он улетел, хотя с Беломора станется...

Была еще слабая надежда узнать что-нибудь от Демона Костяные Уши, но он
покамест еще не прибыл.

Из садика выбрели к пруду охрипшие Сочиняй-багатур и Рапсодище. Рапсодище
притащил с собой лукошко с яйцами, позаимствованное у возмущенных стряпух.
Время от времени певцы опорожняли содержимое яиц себе в глотки для крепости
голоса.

- Еще одно хорошее имя вспомнил - Оброслан! - сказал Сочиняй. - Самое
счастливое имя. У хозяина с таким именем овцы часто-часто плодись, волки
далеко-далеко обходи...

Степной хан, ежегодно гостивший в Многоборье, говорил уже почти правильно и
даже пробовал слагать на чужом языке песни.

- Запомним, - вяло откликнулся Жихарь. В поисках имени для сына он с
завязанными глазами наугад тыкал пальцем в строчки книги "Ономастикон", но
всякий раз выпадал то Дурло, то Грузило, то Еболдай, то что-нибудь похуже.

- Назови-ка его лучше Терминатор, - посоветовал умудренный странствиями
Рапсодище. - Тогда его и кирпичом не убьешь. Про Терминатора особое
сказание сложено, называется "Повесть о ненастоящем человеке"...

И немедленно заголосил:

Ой, во том ли во светлыим будущем
Все махины на людей исполчилися,
Извести решили весь род людской...

- Тихо ты, - сказал богатырь. - Какой же он ненастоящий? Тогда бы у него
пупка не было, а у моего все на месте... Скажешь тоже... Терминатор... Вы
скорлупу-то в пруд не бросайте, я за вами не нанимался убирать!

- Мое дело - предложить, - огорчился Рапсодище.

Притащилась на уютный зеленый берег еще парочка бездельников - Кот и Дрозд.
Разбойники тоже прибыли не с пустыми руками - прикатили, скрывая в высокой
траве, небольшой бочонок. Угощение, видно, не далось им даром: нос у Дрозда
слегка загнулся набок, покатый лоб Кота оживился свежей царапиной.

- И чего жадничают? - удивлялся Дрозд. - Все равно к вечеру рекой
польется...

- Только бы Карине не донесли, - сказал Жихарь и выбил пробку. - Как она
там, не слыхали?

- Молочко есть! - радостно доложил Кот. - Она покуда еще спит, но кормить
уже кормит.

- Перед свадьбой бывает мальчишник, - сказал Рапсодище. - А для наших
посиделок названия еще не придумали.

- Чего думать - глоткам освежай делаем сказал степняк. - Когда багатур
аракчи - всякий жена молчи!

Жихарь пошарился в траве, вытащил несколько берестяных плошек - место у
пруда заветное, испробованное.

- За материнство и детство! - провозгласил
Рапсодище. Голос к нему уже вернулся.

А-а! - послышалось в траве. - Без меня-а! Сейчас выкажу! Сказано -
наказано!

- Совсем дите стал наш Гомункул, вздохнул Жихарь.

- У детей такого нюха на хмель не бывает, - возразил Кот. - Надо же -
откуда учуял! Чего тебе в тереме не сиделось, не считалось?

- А, Каравай-багатур! - обрадовался степной певец. - Закуси-хан!
Отломи-джан!

- Дурацкие у вас в степи шутки, - сказал Колобок. - Баланс я подвел, сальдо
с бульдом сравнил... Старуха эта вредная меня чуть щами не обварила... Вот,
глядите на кафтанчике - я пятно солью засыпал. И все в один голос: не
крутись под ногами, не крутись под ногами! Но несколько рыбок я все-таки
уволок... Полелюй еще не приехал?

Стали гадать, осмелится ли староста оставить ярмарку без своего надзора,
какие вести принесет Демон, не соберется ли к вечеру дождь, не подгорят ли
пироги у нерадивых стряпух.

Пить из берестянок вкусно, а чокаться нельзя, поэтому приходилось только
щелкать языками и прикрякивать.

- Останусь я у вас годочков этак на двести, - сказал разомлевший Колобок, -
а потом дальше покачусь...

- Только поберегись - Голодный Степь не закатись, - предостерег его
Сочиняй. - Там не смотрят: говорящий, неговорящий...

От безделья устают сильнее всего, и вот уже пошла дрема кругами возле
высокого собрания, отвалились добры молодцы и старые старцы на травушку,
посмотрели в голое небушко, заскучали и опочили каждый своим сном.

Колобок поглядел-поглядел на это сонное царство, зевнул с завыванием,
закатился к Жихарю под бочок и засвистел крошечными ноздрями.

Тихо сделалось в мире, как всегда бывает перед большой бедой.

...По глади пруда скользил длинный и узкий челнок с лебединым изгибом носа.
В челне лежал, скрестив на груди руки, король Яр-Тур - лицо у побратима
было белое-белое. В ногах у короля сидела женщина в черном и бросала ему на
грудь желтые цветы.

На противолежащий берег пруда выехал верхом на горбатом и мохнатом красном
быке Лю Седьмой в дорогом парчовом халате зеленого цвета. Бедный Монах
громким голосом читал стихи, отмахивая лад правой рукой, а левой бережно
прижимал к себе глиняный жбан.

Увидев челнок. Бедный Монах соскользнул с бычьего горба, сделал несколько
шагов и пошел прямо по воде. Яр-Тур поднялся в челне во весь рост, словно
доска...

- ...Вот где все лодыри собрались! Вот они где прохлаждаются! Любуйтесь,
ваше величество!

Вот как наш князенька дорогих гостей встречает! Уже хороши, еще за стол не
садившись!

Богатырь тряхнул головой.

К нему - вполне наяву - приближались настоящий Яр-Тур и настоящий Лю.
Никакой женщины в челноке, уже вытащенном на берег, не было, и бык,
привезший Бедного Монаха, был не красный, а самый обыкновенный, бурый.

Только вот лицо у короля осталось белым.

За побратимами мелкими шагами поспешала гувернянька Апокалипсия
Армагеддоновна с хворостиной в руке. Ради праздничка ведьма принарядилась в
платье с петухами. Голову же она украсила немыслимой прической в виде
корабля с парусами.

- Нет слов сказать, как я рад вас видеть, сэр Джихар! - тихо сказал король
и попробовал поклониться, но чуть не споткнулся. Лю Седьмой успел
поддержать его.

Жихарь вскочил, подбежал к побратимам, обхватил их за плечи. Тут же к нему
присоединился Сочиняй-багатур.

- Что с тобой, братка? - вместо привета вскричал Жихарь.

- Достойный Яо Тун утомился с дороги, - пояснил Бедный Монах.

- Ха! - воскликнул Сочиняй. - Говори! Сочиняй все видит: Камелот-каган у
себя много крови пролил! Сейчас лечить буду, трава баш-кильдым варить,
баранья мозга кормить!

- Успокойтесь, сэр Сочиняй! - улыбнулся Яр-Тур. - Сэр Лю внимательно
осмотрел эту пустяковую царапину...

- Да, - склонил голову Бедный Монах. - Яо Тун-ван уже не нуждается ни в
каком лечении...

- Сейчас мы его в баньке попарим, - сказал Жихарь.

- Оставьте, сэр брат. Боюсь, что баня не пойдет мне на пользу, - улыбка у
короля тоже была какая-то бледная. - Поздравляю вас с наследником. Теперь
вы можете быть спокойны за судьбу державы... В отличие от меня...

- Как добрались до меня в одночасье? - спросил Жихарь. - Договорились, что
ли?

- Шествующие незримыми путями неизбежно встречаются, - объяснил Лю Седьмой.
- Друг мой, - добавил он шепотом, - не тревожьте покуда Яо Туна вопросами.
Ему нужен покой. Когда-нибудь я вам все растолкую или вы сами догадаетесь.
О, кто эти достойные старцы?

- Мои наставники, - гордо представил Жихарь Кота и Дрозда. - Страшные,
ужасные разбойники! Счастье ваше, что нынче не промышляют они на незримых
путях, да и на зримых больших дорогах...

- А я? А меня? - обиделся Колобок из травы и подпрыгнул, чтобы гости смогли
его разглядеть.

- Какая радость! - воскликнул Бедный Монах. - Вот она, подлинная сущность
человека, избавившегося от всего лишнего! Смел ли я надеяться, что увижу
такое собственными глазами!

- Это Колобок, гордость наша, - сказал Жихарь. - Он, братка, постарше тебя
будет!

Лю Седьмой почтил Гомункула особенным каким-то поклоном.

Рапсодище тоже не стал дожидаться, покуда его представят, схватил гусли и
грянул по струнам.

- Нишкни! - прорезалась наконец и гувернянька. - Я ведь чего пришла? Вы
здесь тунеядствуете, герои, а кто будет кур резать? Ляля и Доля? Ну-ка
ступайте все на птичий двор, там показывайте свою доблесть!

- Добрая старушка права! - воскликнул Яр-Тур. - Мы не имеем права
обременять дам кровавой работой...

И все дружной толпой двинулись на куробойство, причем Кота и Дрозда
вредная бабка подгоняла хворостиной, а разбойники уклонялись от ударов,
подскакивая.

- Зачем вся орда ходи? - удивился Сочиняй. - Надо одному Каравай-багатуру
ножик дать. Он как раз ростом с курицу - честный поединок будет,
секим-башка...

- Я тебе не гладиатор наемный! - возразил Колобок. - Да и куры тут какие-то
вечно голодные: того и гляди последнюю изюминку из меня выклюют... Не к
лицу Вечному Герою будет сложить голову в битве с курями.

Насельщицы большого курятника тем временем почувствовали надвигающуюся беду
и решили побороться за жизнь: собрались в кучу, вышибли ворота и
рассыпались далеко за пределы птичьего двора. Петухи же предусмотрительно
попрятались.

Сочиняй взял главенство на себя, расставил мужиков в цепь и велел гнать
добычу к нему. Хоть и говорят, что курица не птица, но многоборская курица
именно что птица - поджарая, закаленная, отчаянная. Прошлым летом,
например, забрался ночью в княжеский курятник вор, так они его чуть не до
смерти заклевали...

Яр-Тур снял с пояса охотничий рог и затрубил. Лю Седьмой вынул из
бездонного рукава бронзовый колокольчик и стал размахивать им над головой.
Остальные просто улюлюкали.

- Надо было их прежде маком накормить, - сказал Колобок. На всякий случай
он вооружился острой щепкой. - Они бы и уснули...

- Богатыри спящих да лежачих не бьют! Апокалипсия Армагеддоновна стояла и
скалила немногочисленные зубы:

- Охотнички бесталанные! Пока зайца убьют, вола съедят!

Наконец загнали-таки в цепкие руки Сочиняй-багатура одну-единственную
черную курицу. Степной витязь одним взмахом ножа обезглавил бедняжку,
другим выпустил ей потроха, третьим движением отбросил жертву в сторону.

- Хозяин режет - бабы перья выдергай! - пояснил он.

Кое-как загнали кур в загородку, взялись за ножи.

Тут выяснилось, что жуткие душегубы Кот и Дрозд не могут даже курицу
зарезать.

- Как же вы на большой дороге промышляли? - ахнула Армагеддоновна.

- Мы со всеми по-хорошему договаривались, - разом отвечали Кот и Дрозд. -
За нами грозная молва стояла, мнение народное. Ты лучше стряпух веди своих,
пусть перья дергают...

Лю Седьмой расправлялся с курами не глядя - следил только, чтобы не
запачкать нарядный халат. Король Яр-Тур делал свое дело с отсутствующим
видом. Жихарь старался не смотреть казнимым птицам в глаза.

- Закончим, а потом все-таки в баню надо, - говорил он Яр-Туру. - Что ты,
братка, в самом деле? Я вон даже Сочиняя уломал, хоть ему и не позволяет
дедовский обычай...

Яр-Тур хотел что-то сказать, но тут страшный визг распорол воздух, и король
Камелота даже выронил недорезанную птицу.

Визжали и вопили собравшиеся стряпухи.

Куриные каратели переглянулись, потом поглядели перед собой и чуть было
хором не присоединились к вопленницам.

Безголовые и выпотрошенные куры продолжали ходить по двору и даже пытались
что-то найти на земле, двигая пустыми шеями.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Но не тем холодным сном могилы... Михаил Лермонтов

Хитрый Митрий - умер, а поглядывает. Поговорка


...Ее уход заметили не сразу и не все.

Потом кто-то чистил репу ножом, порезал палец, а кровь не пошла. Другой
строгал доску, загнал в ладонь занозу, а боли не почувствовал. Третий по
пьяному делу улетел с обрыва на камни, но не затих, раскроив голову, а
встал и, ничего пока еще не сообразив, пошел дальше, соря мозгами и
прихрамывая на сломанную в двух местах ногу.

Издержавшие здоровье в трудах и боях старики просыпались среди ночи и с
удивлением чуяли - нигде не свербит, не ноет, не стреляет, не колет, не
отдает, не мозжит, не стучат в висках привычные молоточки, не скрипят
суставы и пальцы хорошо гнутся... Должно быть, погода хорошая, вот везде и
отпустило...

Но нехорошая была погода, поднялся ветер, перевернул лодку кривлянского
рыбака, тот растерялся, пошел на дно и вдруг обнаружил, что под водой очень
даже можно дышать. Так и добрел до берега по дну, и вышел, и даже сеть
вытащил, и отправился в деревню, пуская струйки из носа.

Прославленный охотник-жиганин Ухомор подстерег в заповедном княжеском лесу
лося и поразил его стрелой точно в глаз; сохатый этого как бы даже и не
заметил, помчался прочь, унося с собой стрелу, а Ухомор от стыда спрятался
на дальней заимке.

В стольном городе кривлян вешали знаменитого вора и растлителя Зворыку.
Зворыка подергался-подергался в петле и затих; а когда ночью пришли другие
лихие люди, чтобы отрезать у казненного руку (если в руку повешенного
вложить зажженную свечу, можно смело заходить ночью в любой дом - хозяева
не проснутся), то открылось, что не умер проклятый Зворыка - будучи вынут
из петли, стал ходить, замахиваться на снявших его злодеев, только говорить
не мог, хрипел, голову клонил на плечо и никак не мог втянуть обратно язык,
вывалившийся чуть не до пуза. Грабежей в эту ночь никаких не было.

Под утро на Вороньем Поле сошлись по договоренности драться дружины
вековечных врагов - правичей и левичей, выставили для затравки поединщиков.
Сперва поединщики всласть друг друга оскорбили, потом взялись за топоры.
Махались долго, так что дружины с обеих сторон приблизились с целью
посмотреть, чего поединщики так долго возятся. Кольчуги на витязях были
изрублены, шеломы расколоты, черева распороты, крови не видно. Потом
подзуженные товарищами поединщики заревели и с новой силой друг на друга
набросились: в правую сторону отлетела рука левича, в левую - голова
правича, но рука продолжала и в траве махать топором, а изо рта головы все
еще доносились самые тяжкие ругательства. Обе дружины подумали-подумали и в
ужасе разбежались, не добыв никому ни чести, ни славы, а безголовый с
одноруким остались выяснять отношения.

Всех чудес на свете не переглядишь, всякое бывает. Слухи носились из села в
село, из града в град, из державы в державу. Дивились люди, кололи себя
шильями для проверки - боли и вправду не было. Ну, стало быть,
смилостивился кто-то там, наверху, решил побаловать человеков...

Схватились за головы винокуры: бражка в бочках перестала бродить, хоть и
следили они внимательно за тем, чтобы не попала в бражку плесень, и меду
вроде не жалели. Но ведь и старое вино перестало почему-то шибать в голову
и валить навзничь...

Лекари, знахари, костоправы и повитухи сидели в своих избах на отшибе и
напрасно ждали - больных и рожениц не объявлялось.

Случайные домашние раны не болели, но и не заживали.

Первыми встревожились Перуновы волхвы - потому что жертвенные животные
вовсе и не думали истекать кровью под ножом, наоборот - бараны с
перерезанными глотками вырывались и убегали в лес, где их до косточек
обгладывали волки, но косточки соединялись в бараний остов и по-прежнему
бегали, только что блеять не могли.

Значит, не благословение это, а совсем наоборот: боги брезгуют животной
жертвой, требуют человеческой...

Так ведь и человеческой не принесешь - пробовали, не получается.

Но главный шум подняли оставшиеся без работы гроботесы и могильщики -
выходили под окна княжеских теремов, стучали лопатами, требовали от князей
взять какие-нибудь меры к их бедствию. Князья, которые помудрее, разводили
руками и просили потерпеть до полного выяснения обстоятельств, а князья
глупые пытались учить дерзецов плеткой, но гроботесы боли не чуяли, а обиды
не понимали - они же не богатыри, чести не блюдут.

На Полелюевой Ярмарке уже почти и не торговали - только пили без толку
непьяное вино и пересказывали друг другу вести из далеких краев.

Вести были страшные.

Что там неудавшаяся битва правичей и левичей - огромное войско Нахир-Шаха
столкнулось с соединенной конницей бонжурцев и неспанцев в борьбе за
приморский город Старые Портки, и горячие южные воины не проявили северного
благоразумия, не разбежались, а гвоздили друг друга до полной потери сил.
Нынче, сказывали, ползают по всему побережью человеческие обрубки, бегают
покалеченные кони, шевелятся отсеченные конечности, но не портятся, не
гниют, не чернеют, и даже вороны отказываются их клевать, вот до чего
дошло! Возвращаются домой оставшиеся при ногах безголовые витязи,
пронзенные витязи, перерубленные до седла витязи, а которые без ног, все
равно когда-нибудь доберутся до родного очага, на руках доковыляют, пугая и
отвращая от себя близких...

Сами собой прекращаются войны, раздоры и даже простые драки.

"Смерти нет, ребята!" - кричал, бывало, полководец, поднимая свое войско на
приступ.

Нынче не крикнешь, поскольку Смерти и вправду нет.

Ушла она, никому не сказавшись, ни у кого не отпросившись, не предупредив
никого за две седмицы до ухода, как полагается исправному работнику, а уж
такого исправного, какова она была, на земле не найдешь - делала старуха
свое дело без устатку, без перерыву, без обеда и без праздников.

От начала времен люди ее ненавидели, проклинали, отгоняли, умоляли,
ускользали от нее, обводили, случалось, вокруг пальца, оставляли с носом
Безносую или, напротив, отпугивали своим мужеством либо знахарским умением
- и вот, наконец, нежданно-негаданно своего добились.

А может быть, просто устала она сама, вечная утешительница уставших, устала
от того, что люди на всех морях и землях чекрыжили сами друг дружку,
осуждали на казни, изводили под корень целыми племенами и народами на всех
землях и морях, поставили человеческую жизнь ни во что - а значит, и Смерти
цена была невысока.

Даже мудрец втайне надеется на бессмертие, что уж говорить про дураков. Но
чтобы так, вдруг, даром, внезапно и тем более для всех - это даж